Андрей Шляхов - Доктор Данилов в тюремной больнице
Он сел за стол, подпер щеку рукой и прикинул, чем можно заняться сегодня после работы. Решил, что не спеша прогуляется по Монакову, непременно заглянет в павильончик, торгующий дисками, — поинтересоваться новинками кинопроката. Можно и из старого что-то взять. В Монакове фильмы не только продавались, но и выдавались напрокат за небольшую плату. В этом плане провинция выгодно отличалась от Москвы, где видеопрокаты давно уже не попадались Данилову. Или, может, он просто ходил не теми дорогами.
— Сан Саныч, из мебельного цеха звонят! — голос у старшей сестры Галанкиной и без того был зычным и звучным, а сейчас она повысила его, и, несмотря на закрытую дверь кабинета и некоторое расстояние, Данилов превосходно слышал каждое слово. — Какой-то …удак из пятого отряда прибил себя к стулу! Я сказала, чтобы его тащили сюда прямо так…
Заинтересовавшись новостью, Данилов вышел в коридор.
— Вот баловник! Лучше бы гвоздь выдернуть, и нести его сюда без стула, — отозвался из процедурного кабинета Сыров. — А если бы он себя к столу прибил? Я — хирург, а не слесарь, и гвозди дергать не обязан. Что он хоть прибил? Опять мошонку?
— Да, — кивнула старшая сестра.
— Зачем? — спросил Данилов. — На спор, что ли?
— Чтобы отдохнуть у нас немного, — ответила Галанкина.
— Не говорите, Лидия Ивановна, — Сыров вышел в коридор, вытирая руки полой халата. — Санникова помните?
— Полотенце же есть, Сан Саныч, — укорила старшая сестра.
— Оно грязное, — отмахнулся Сыров.
Увидев Данилова, он остановился и стал рассказывать:
— Был у нас такой извращенец в третьем отряде, обожал глотать железо. И не для того, чтобы на койке поваляться или срочно из барака слинять, а из чистой любви к искусству. То на промке гвоздей нажрется, то в столовой ложку проглотит… Двинул кони в областной больнице во время операции. Хоть и грех радоваться, но я вздохнул с облегчением, он мне вот как надоел!
Сыров провел ребром ладони по горлу.
— Психиатру не показывали? — спросил Данилов.
— Два раза. Ничего не находили, психика без отклонений…
«Баловника», бледного и всего какого-то обмякшего, действительно притащили в медчасть на стуле. Впрочем, так даже удобно — двое подхватили за ножки, один — за спинку. Транспортировку осуществляли трое заключенных, сопровождаемые капитаном и прапорщиком. У прапорщика на поясе висела дубинка. Капитан без остановки матерился и грозил пострадавшему штрафным изолятором.
Изолятор пришлось отложить, потому что после извлечения гвоздя и обработки раны хирург, с разрешения майора Баклановой, госпитализировал «баловника». Данилов от нечего делать наблюдал за оказанием помощи. На «Скорой» ничего подобного ему не попадалось.
— До завтра, — сказала капитану Бакланова, когда раненого увели наверх. — Если не распухнет, выпишем.
— Да он же туда специально инфекцию занесет, чтобы подольше у вас пробыть, — ответил капитан. — Может, вы ему руки к кровати пристегнете?
— Сан Саныч, будь добр, поднимись и скажи ему, что если начнется воспаление, то ты ему все на хрен отрежешь! — распорядилась Бакланова, решив, что угроза кастрации сработает надежнее наручников.
— А если он еще раз выкинет подобный фокус, я ему сам все оторву! — пообещал капитан и ушел.
— Чего только они не делают! — сказала Бакланова Данилову, имея в виду осужденных. — Вы вообще как, Владимир Александрович, в мастырках разбираетесь?
— Слабо, — ответил Данилов, уже знавший значение этого слова. — Только самые основные, например, как температуру нагнать или клей в нос закапать, чтобы насморк вызвать…
— Это все детские шалости, — скривилась Бакланова. — Пойдемте-ка к Ахатову.
Фтизиатр Ахатов был занят делом: решал кроссворды в книжечке-сборнике. Медчасть колонии — не районная поликлиника, нагрузка здесь гораздо меньше, клиентура далеко не такая привередливая, поэтому свободное время для интеллектуального развития найти можно.
— Батыр Ильдарович, расскажи коллеге все, что знаешь о мастырках.
— Все, что знаю? — оживился Ахатов. — Это я и за два дня не расскажу, но самое основное до конца рабочего дня успею. Садитесь, коллега. Бумага нужна? Конспектировать будете?
— Я запомню, — ответил Данилов, усаживаясь напротив Ахатова на пустующий стул медсестры.
— Запоминайте, — разрешил Ахатов. — Первая мастырка по вашей терапевтической части: мыла нажраться, чтобы закосить на дизентерию. Поэтому ко всяким поносам мы относимся настороженно, с учетом того, что их симулировать проще простого. И пусть вас не вводит в смущение количество поносящих, мыла можно и большой компанией наесться, чтобы веселее было. Меня, как фтизиатра, любят кровохарканьем пугать. Растирают сахар в пудру и вдыхают его от души и глубоко-глубоко, чтобы вызвать сильный кашель. Лопнет от напряжения какой-нибудь сосудик, вот вам и кровохарканье. А некоторые артисты попросту щеку прокусят и давай сплевывать кровь! Буквально в прошлом месяце приходит ко мне один из второго отряда…
Рассказывал Ахатов увлеченно, иллюстрируя полезную информацию случаями из собственной практики. Но одновременно он не забывал следить за часами. В положенный срок оборвал свою речь на полуслове, хлопнул ладонью по столу и сказал:
— На сегодня все, на автобус опоздаем. Я и так переработал, у меня ведь день короче вашего.
Сказано это было без какого-либо укора. Простая констатация факта. У фтизиатров рабочий день действительно короче, чем у терапевтов, потому что их работа считается более сложной, так как существует реальный риск заражения туберкулезом от пациентов.
В автобусе прапорщик, фамилию которого Данилов не знал, напевал себе под нос песню:
Прохоря вы мои, прохоря,
Прохоря вы мои, кирзовые!
Ты, маманя, не жди меня зря,
Присудили мне вышку фартовые.
Посылаю тебе прохоря,
Ты продай их, маманя, за гривенник.
Это всё, что могу для тебя…
«Интересно — почему сапоги назвали „прохорями“? — подумал Данилов. — От слова „проходить“? Или в честь какого-то Прохора, который сапоги сшил, носил или украл? Однако диссертационная тема, наверное…»
Прохоря вы мои, прохоря,
Расставаться мне с вами не хочется.
Жить осталось мне только три дня,
Всё прошло, и ничто не воротится.
Во «Всё прошло, и ничто не воротится» прапорщик вложил столько чувства, что впору было пускать слезу.
— Все хорошее давно прошло, — сказал сидевший в первом ряду оперуполномоченный Гарибов. — Только в кино чем дальше, тем лучше, в жизни все наоборот.
