Михаил Веллер - Бомж
Ясное дело — они позвонили в приют. Диспансер, профилакторий, лепрозорий — хрен его знает, как он там полностью называется, городской и круглосуточный. Я еще не шевелюсь — но слышу уже отлично:
— Чего «нет мест», а у меня есть места, у кого они есть? Ну, выкинь кого-нибудь уже помытого. Кончай, это ваш контингент, вам за это платят, что вы с них вшей собираете. Да: накормите, переоденете и выкинете. У вас на это и шмотье, и жратва. А воровать меньше надо, коллеги! Ой, не луди мне мозги.
Приют
Пока часа четыре я ждал их транспорта, как-то понемногу пришел в себя. Хотел сесть, но побоялся: могут выгнать своим ходом. А приехал уже вроде и ничего.
Приютский приемник — типа тюремного. В кафельном боксе раздеваешься, суешь все одежду в черный пластиковый мешок и завязываешь. Выходит массивная эсэсовка с закатанными рукавами, клешни в резиновых перчатках. Пажалте бриться. И стрижет налысо электромашинкой во всех местах. Неласково стрижет, неэротично. Пальцем: «В душ».
Мыло вонюченькое и мылится плохо: дезинфекционное, значит. Теперь — кружевное белье герцогу: солдатские кальсоны-рубашка бязевые, чистые, ветхие, небывалого срока годности. Купили по дешевке у части как списанную ветошь, знаем-проходили. Пижама: костюм рабочий черный, тоже бязь, ткань просвечивает на лампочку. Явно списано в колонии, зековские обноски.
Так; я попал в стационар. Это я удачно зашел. Интересно, назавтра они меня выкинут или подержат немножко.
Палата — та же казарма (или камера, но просторная). Шконки в два яруса, тумбочки, табуреты вокруг двух столов по центру. Я карабкаюсь на свой верх. Простыни серые, влажные — но чистые. И я чистый. Хорошо после душа, особенно первые полгода.
… — На у-жи-ин! — будит пение сестры. Или воспитательница, или надзирательница, она же нянечка, кто они тут все есть.
Столы на четверых застелены клеенкой. На ужин дают остатки обеда, объяснили мне. Но без супа. Заведующий этим центром социальной адаптации, как их гадюшник официально звучит, явно бывший моряк: это на камбузах так жрать заведено, народ поясняет.
Шлепнули черпак тепловатой ячневой каши. Где специально учат поваров невкусно готовить, хотел бы я знать. Казенные повара знают секрет: еда себе как еда, а в глотку не лезет. Аж ручонками в гланды упирается.
Бабы тоже едят. Одеты в больничные халаты. Острижены все коротко, но не налысо. Иначе бы такие истерики были, что бабий бунт все по кочкам разнесет.
И все тут интересного возраста: лет от сорока до пятидесяти. Моложе — еще есть силы грести по жизни, а за полтинник народ свое уже отпрыгал. На кладбище ряды безымянных могил. Придет ли кому-нибудь в голову поставить памятник Неизвестному Бомжу? А ведь это эпоха, ребята.
— Ты че здесь?
— По пьяной травме залетел.
— А я сам. Передохнуть немного. Печень не отпускает, тля.
— Они, твари, работать заставляют. Фигней заниматься. Пристройку к себе какую-то делают.
Беседа после трапезы способствует пищеварению, а как же. Чай светлый и содой пахнет. А чем ему пахнуть — островом Цейлон? Соседи мои — битые, искореженные и беспечные мужики. За что люблю нашего брата — за беспечность, нрав легкий, злобы нет.
У одного ломаный нос размазан по центру лица, его и кличут Боксер. У другого очки в желтой проволочной оправе, и хоть очки эти китайские и цена им на рынке триста рублей, а в мусорном баке попадаются бесплатно, но зовут Доктором. А третий — мелкий востроносенький шплинт, рябенький, лысенький, Сява он сява и есть.
И тут — удар под дых.
— Вы где курите?
— Где-где — в звезде! Курильщик — враг народа, не знаешь?
— Фильм содержит сцены секса, насилия и табакокурения! Уберите детей от телевизоров.
— Вы чего? Что — и на лестнице нельзя? Ну а во дворе?
— Сынок, территория всех лечебных учреждений свободна от курения. Соси буй. Кстати, ты что курить собрался? Здесь у всех все отбирают при поступлении, милый. А за ворота нельзя.
В девять вечера в спальню зашел дежурный, похожий на мента в штатском. Вы понимаете — лицо у него такое и ведет он себя так. Шуганул доминошников, скомандовал спокойной ночи и закрыл снаружи дверь на ключ.
Адаптация
Как из просто члена сделать полезного члена общества. Вот этим они тут занимаются. Хотя по-моему они посильно воруют деньги. Как везде. Кормовые, вещевые, медицинские, как там у них это по графам гоняют.
На женской половине стоит несколько швейных машинок, там строчат рукавицы и тапочки. Нормальная зона. Стены зеленые, на полу линолеум, на окнах решетки. Разговор только матом, все идеалы давно рухнули, что называется. Как услышишь — сразу рождается желание свалить отсюда. Но рано. Сами выгонят.
А нам дают бушлаты — опять же последнего срока армейские — и вдохновляют на строительство кирпичной пристройки. Ну чего, тоже нормальная зона. Никто не переламывается. Потихоньку таскают кирпичи, потихоньку крутят лопату в растворе, потихоньку кладут и каждый ряд проверяют отвесом. Вот достроим, развалится все на хрен и завалит нашего же брата. Я первый день — смолю и к стенке становлю.
Мне Седой объяснял: есть люди, которые нормально жить и работать не могут. Психология у них такая. Они по жизни бродяги, и социальные условия не при чем. Хоть об стену разбейся — не будут они работать. Ну, как цыгане, к примеру. Я его, помню, спросил: а чего ж это мы все до поры до времени нормально работали, и совершенно никто с детства не собирался бомжевать? Он сказал: с детства в колею попали, воспитание, окружение, трудно выскочить. Но уж если бомж из нормальной колеи выскочил — хрен он туда вернется, можешь даже не стараться.
Прав он, скажу я вам. Не будет бомж работать, разве что на зоне. Кто воли распробовал — ничего больше делать не захочет.
Суп, кстати, на обед вполне съедобный. Не сильно жирный, прямо скажем, но съедобный. Единственно что — невозможно понять из чего. Типа сборной баланды. Да, припахивает половой тряпкой. Но это фирменный привкус, тут ничего не поделаешь.
А вместо ужина пригласили меня в стоматологический кабинет. Врач, как я понимаю, у них на договоре и приезжает после основной работы. Вполне милая тетка. Сдобная такая, вся очень чистая.
— Слушайте, — говорю, — я все давно проходил. Пломбы ваши вывалятся через неделю. Зубы вы дерете на экономии наркоза. Запишите мне что хотите и отпустите с миром, а?
Ошибка в том, что я улыбаюсь женщине как крутой обаяшка, а появляется оскал на битой бомжовской харе. И это несоответствие мешает им проникнуться симпатией ко мне.
— Замолчал и открыл рот, — приказала милая тетка. — Долго мучить не буду, не трясись. Вот сюда, — потыкала зондом, — одну пломбу, и этот шпенек, — постучала зондом, — сейчас удалю.
