Олег Врайтов - Записки фельдшера
— И вам, и вам! — донеслось нам вслед. Мы уже шли к приткнувшейся в кусты радиаторной решеткой «Газели». Константин то и дело останавливался, обнюхивал рукава формы и сплевывал.
— Теперь до конца смены вонять будем…
Возможно. Свою форму я обнюхивать не рискнул, чтобы не прийти к тому же выводу.
С лязгом открылась дверь машины. Сейчас запах гипохлорита, который я всегда недолюбливал, мне показался родным и близким. Я открыл бутылку, с болтающейся на горлышке биркой, где ручкой были написаны даты обновления раствора, и жестами сеятеля принялся разбрызгивать пахнущую хлором жидкость. Все лучше, чем то, чем мы пропитались, кажется, до самых кожных пор.
Окошко переборки открылось.
— Ну что, энтузиаст от медицины? — насмешливо поинтересовался напарник. — Снова есть чего сказать?
— Нечего, — буркнул я.
— А что ж так? Поговорил бы вежливо, по-человечески? Доброе слово — оно и алкашу приятно.
— Отвали.
— Жаловаться пойдешь старшему?
— Никуда я не пойду, — ответил я, закручивая пробку. — Доволен? Или еще хочешь попинать упавшего?
— Сам себя попинаешь на досуге, — усмехнулся Костя. — Просто вот тебе наглядное пособие для слишком увлеченных, как по заказу. Больных любить избирательно нельзя, если уж ты себя называешь гуманистом, будь добр свой гуманизм распространять на всех — и на аккуратную дамочку с температурой в хоромах, и на такую вот алкашку, которая вся в дерьме в крысиной норе ютится. Слабо? Мне вот слабо, скажу честно, поэтому и не разыгрываю я из себя моралиста.
— Я, что ли, разыгрываю?
— Ты еще просто молодой, — с сожалением произнес напарник. — Не ткнула тебя еще наша служба носом в то, чего мы сейчас с тобой нанюхались. А когда ткнет — не лучше меня будешь, и поздно будет бежать куда-либо.
— Я и не собираюсь бежать, — угрюмо произнес я, давая понять, что разговор закончен.
— Дурак ты, — констатировал Константин и задвинул окошко.
Судя по всему, ему нравилось заканчивать все наши беседы именно этой фразой.
Хочется верить, что это он так, для красного словца…
Не хочется верить, что я и впрямь дурак.
Post factum
[1]
Ирина тяжело вздохнула, последний раз критически осмотрела результат в зеркало и отложила пудреницу. Красота, глаз не отвести. Длинные ресницы, подчеркнутые грамотно подобранной тушью, удачно зеленые от рождения глаза, румяные щечки, украшенные скромными ямочками, красивая гордая линия губ, с чуть вздернутыми в приятной полуулыбке уголками. Не женщина — сказка.
Легкими движениями поправив прическу, Ира отвернулась от зеркала. Работа не ждет, а этот маскарад, хоть и является непременным атрибутом рабочего имиджа, самой работы не заменит. Работа, работа, работа… Она привычно окинула взглядом просторную комнату, широкий, как футбольное поле, офисный стол, сверкающую никелем и белеющую пластиком мини-АТС, радующий взор видом голубоводного атолла монитор компьютера, стильную сенсорную клавиатуру. Секретарша…
«Нет, секретарь», — тут же поправила она себя. Так звучит гораздо солиднее и не наводит на мысль об образе длинноногой узколобой шлюхи, умеющей по совместительству ставить штампы входящих-исходящих и печатать на машинке. Даже своих домашних Ирина отучила от этого неприятного слуху слова. Впрочем, домашние были уже вполне дрессированы — в свое время она точно так же отучала их от «врачихи», «обезбаливающего», «острохондроза» и особо ненавистного «поставить укол», поэтому сложностей с новым термином не возникло.
Красивый кабинет… нет, не кабинет, конечно, приемная — но по размерам эта приемная вполне смело могла конкурировать с ее прежней квартирой. Более того, скромной комнатке в «хрущобе», насквозь пропахшей клопиной вонью, неистребимыми ароматами кухни и канализации, и в самом радужном сне не мог присниться царящий здесь комфорт — кремовые вертикальные жалюзи на окнах, живые цветы на специально отведенных полочках, «европеоидные» выключатели на уровне средней трети бедра, мягкий ковролин на полу, три шикарных кресла, в которые так и хотелось забраться с ногами.
Ира уселась на черное офисное кресло на колесиках, мягко спружинившее и бесшумно приспособившееся к ее пятидесяти двум килограммам. Прошлое кресло имело неосторожность слегка поскрипывать — Иван Филиппович, услышав, категорично распорядился заменить. Заменили на следующий же день. Слабые ее возражения, что и нынешнее ее вполне устраивает, он даже не захотел выслушивать.
Прошло уже полтора года, как Ирина Васнецова уволилась со «Скорой помощи» и устроилась работать секретарем в ООО «Монблан». Шаг этот для нее был самым тяжелым, даже развод с бывшим мужем трехлетней давности не оставил в душе такого чувства опустошения и беспомощности. Она никак не могла отделаться от ощущения, что с княжьего престола сверзилась прямиком в грязную лужу — не могла, и все.
— Ты дура, Ирка? — воскликнула подруга Лиля, с которой она поделилась наболевшим как-то вечером, в кафе, за рюмкой коньяка. — Ты соображаешь, что говоришь вообще? С какого престола ты там упала? Это «Скорая» — престол? Эта клоака? Это болото гнилое? Кем ты там была?
— Фельдшером, — тихо ответила тогда Ира.
— Фееееельдшером, — презрительно протянула Лиля. — И что, сильно это твоей жизни помогло? Дом построила, здоровья вагон заимела, славой и почетом обзавелась, счет в швейцарском банке открыла? А?
Ответить тогда ей было нечего. Может, виноват был коньяк, который на момент этого разговора уже приканчивали подруги, а может — бесспорная правота Лильки. Фельдшером Ира отработала десять лет, от звонка до звонка — и, тут въедливая подруга была безусловно права, — ни по одному пункту перечисленных материальных и духовных благ ответить утвердительно не могла. Какое там… частые обещания начальства в отношении служебного жилья так и остались обещаниями; ночные дежурства в холодных машинах наградили хроническим пиелонефритом и прочими — итами в той области, которую женщине особенно надо беречь; зарплата с каждым годом становилась все меньше, в рамках бесконечных экспериментов власть имущих чиновников с финансированием здравоохранения; а что же до славы и почета — ославили, было дело, на передовице в газете, с указанием фамилии и чуть ли не домашнего адреса. Иру трясло не одну неделю, когда она вспоминала тот вызов, пьяного выродка, швыряющего в нее стул, дикий крик «Я тебя найду, тварь!»… Все верно, кроме неприятностей, нищеты, бесправия и безвозвратно утраченного здоровья, ничего ей не дала «Скорая». Ничего… кроме чувства собственного достоинства, кроме гордости, которая, сквозь толстый налет горечи разочарования, все же имела место быть — складываясь из сочетания чувства собственной нужности, профессиональности, востребованности, незаменимости. Именно этому чувству и пришлось наступить на горло, когда перед фельдшером Васнецовой встал выбор — или и дальше прозябать в нищете и каторжных условиях, или менять место работы.
