Татьяна Шипошина - Подготовительные курсы
Пацюк давал мне последние инструкции, прям как Штирлиц — пастору Шлагу, или как шеф Британской разведки агенту 007.
Я так и сказал про себя: «Иванов. Вася Иванов…»
Получилось и смешно, и грустно.
— Дывысь, — инструктировал меня Пацюк. — треба идти ровнюсенько вдоль поста. Шоб ты йго всё время видел. И помни — ты их видишь, а они тебе — нет! Иди спокойно! Не ты первый, не ты последний.
Я поёжился. Страшно было выходить из машины. Хотелось уцепиться за Пацюка, как за родного дядьку…
— Телефон выключи. Собак не бойся. Хай соби брешуть. Обычно погранци их самих не спускають. Идёшь примерно час. Выйдешь с той стороны на просёлок, телефон включай, и звони мне. Я подъеду. Ну, давай. С Богом.
— А Вы… Вы как?
— Я — через пост. У меня — документы есть.
Я вышел из машины. Холод обьял меня… Пацюк уехал, и я остался один перед вспаханным полем. Вдали мерцали огни пограничного поста.
Господи! Помоги!
Я встал на вспаханное поле. На промёрзлую землю, присыпанную снежной крупой…
Встал, и тут же провалился. Это же была пахота…
Так я и пошёл один, в полной темноте и в тишине. Сначала мне было холодно, но потом, от быстрой ходьбы по пересечённой местности, мне стало жарко.
А ещё мне было страшно. Периодически с пограничного поста по вспаханной полосе прохаживался луч прожектора. И мне приходилось падать на мёрзлую, холодную землю. Холод земли обнимал меня, и я представлял автоматную очередь над своей головой. Представлял совершенно реально…
И никто, никто не спас бы меня… Никто и не узнал бы, что я остался лежать тут, на этой перепаханной мёрзлой земле.
«По тундре, по широкой дороге…»
Паспорта у меня нет. Единственный документ — военный билет. Где я ограничено годен в военное время. И ни на что не годен в мирное…
Мама, мама… Упал мне с неба «псориаз». Не пошёл я в Армию…
Я передвигался по мёрзлому полю и мне казалось, что мой путь бесконечен.
Один раз я споткнулся о камень, упал, и так больно ударился ногой, что из глаз брызнули слёзы.
«Сейчас я сломаю ногу, — подумал я, — и поползу на пограничный пост. И буду вопить: «Пограничнички милые, вызовите «Скорую» и спасите меня, дурака… Спасите меня… Делайте со мной, что хотите! Хоть высылайте меня из страны…»
Я покорчился на земле, зажав руками больную ногу.
«Есть ли на свете такая страна, куда меня можно выслать, — всхлипывал я. — А-а-а… Куда ж меня высылать?»
И тут мне стало смешно.
«На Кавказ! — смеялся я, катаясь по мёрзлому полю. — Куда ещё высылают «Героя нашего времени»…
Глава 37
В начале пути, падая на землю под лучом прожектора, я не думал ни о чём. Но после того, как я ушиб ногу, способность размышлять ко мне вернулась.
Да, я был всё тем же Васькой, которому надо было дать в лоб, чтоб он начал думать. В данном случае, сошла и нога. Что поделаешь! Расту…
Когда очередной луч прожектора свалил меня на мёрзлую землю, я приступил к допросу беглого зэка:
— А что это ты, Васенька, никак не хочешь спросить себя о том, почему ты здесь оказался?
— Отстань! — ответил я сам себе.
— Не отстану. Колись, глина!
— Чего ты хочешь? Чтоб я сказал о том, что я дурак?
— Дураком не отделаешься.
Следователь Василий Сергеевич Иванов был строгим панем. Он меня расколол.
— Да, да! Я воровал! Все воровали! Я воровал у вора! — кричал я ему прямо в лицо.
— Ты воровал. В этом суть.
— Да! Отстань, наконец! Отвалите от меня все!
— Думай ещё! — наступал следователь.
— Не хочу!
— Хочешь, или не хочешь, но ведь это было!
— Я прелюбодействовал, — сознался я.
Ух, как мне не хотелось в этом сознаваться! Неужели я так уж виноват?
— Да, — невозмутимо подытожил следователь. — Ты виноват. Дальше!
Мне ничего не оставалось, как продолжать.
— Я завидовал. Я Мише завидовал! И даже Мите! А когда появилось кафе… Но я не знаю, как это назвать!
— Знаешь.
— Знаю. Чувство превосходства… причём — на пустом месте. Тщеславие? Всё, сознаюсь! Ты раздолбал меня! Чего тебе ещё надо?!
– А кем ты себя возомнил? Тоже мне! Ты! Чичиков, Раскольников, и Печорин! Един в трёх лицах!
– Ты хочешь опустить меня ниже плинтуса…
— А ты посмотри внимательно, где валяешься. Тут яма. Плинтус — выше. Вспомни-ка про паспорт.
— Да… Я купился… Меня пощекотали за тщеславие. Я должен был подпрыгнуть выше всех. А дальше — как положено Я пошёл на обман и лжесвидетельство.
— Какой ты умный! Всё понимаешь! Тогда скажи, каким ты видишь своё будущее.
— Спроси что-нибудь попроще.
— Хорошо. Поясняю на примерах. Ты станешь взрослым, и будешь таким, как Миша? Будешь владельцем кафе. Флаг в руки. Наташку себе подыщешь… Чего ты морщишься? Это же нормально!
— Отстань… Я жил, как люди! Как все!
– Нет, уж лучше ты сразу живи, — как Петя. Как дядя Петя с его тетей Полей. Чем не вариант? Тоже — нормально. Все так живут. Кто попроще.
— Оставь меня в покое!
– Ты же всегда хотел жить честно! Чисто! Разве ты не понял? В этом мире каждый устанавливает норму сам себе, и сам же по ней и живёт. Редко кто поднимает планку… в основном — опускают… опускают… опускают… И говорят себе: нормально! Нормально! Нормально! Чтоб совесть не мучила!
Да, я хотел жить честно. И хочу. Но… Хорошо ему, следователю этому… А полежи-ка ничком, да на холодной земле…
— Это невозможно! — снова начал возражать я. — Ты посмотри вокруг! Ты что, следователь, с Луны свалился! Все живут одинаково! Хоть в Москве, хоть не в Москве! В клубе — и хозяева, и обслуга, и посетители… Здесь — контробандисты и пограничники — все, все… Все врут, все воруют! С учётом своего социального слоя.
— Не все.
— Все! Кому представляется возможность урвать побольше — идут по головам! Завидуют, обманывают! Подставляют, как могут.
— Не все.
— Почти все! Девяносто девять процентов! И девять десятых! И девяносто девять сотых! Воруют! Кто может — миллиарды из бютжета, кто может — миллионы из банков, а кто не может — поллитру из супермаркета!
— Ты скоро станешь похож на тётю Полю. Ты будешь начинать свой день, обхаивая всех и вся. Жаль мне тебя, Вася…
— Себя пожалей!
— А любовь?
— Угу. Тебе рассказать, как спят с чужими жёнами, и не с жёнами, и даже не с женщинами?
— При чём здесь любовь?
— Как предают друг друга! Жена — мужа, сотрудники — шефа, а шеф — сотрудников.
— Вася, прекрати. Есть и другой путь.
— Нету!
— Есть. Ты это знаешь. Ты же был там, где нельзя соврать… Где всё — напросвет… И именно это является Жизнью, а не то, о чём ты сейчас так горячо распинался.
— Что ты знаешь о жизни?
– Знаю не меньше, чем ты. Ты пойми — чем ниже опускаешь планку, тем глубже падаешь. И тем труднее подняться. Разве ты не проверил этого на своей шкуре?
— Ты хочешь, чтоб я решился на другой путь? Ты хочешь, чтоб я сделал это сознательно? Нет! Я не могу!
– А ты ведь там был… Ты же к этому пути прикоснулся… Разве ты не помнишь, как чуть не взлетел перед иконостасом?
– Помню…
— Тогда вперёд.
— Нет, это невозможно… Я — в таком дерьме…
– Богу — всё возможно, что невозможно человекам. Господь — и намерение целует. Помнишь, священник тебе это говорил.
— Да… но не могу…
— Тогда — поплачь.
— О чём? О ком?
— О себе…
Глава 38
Луч прожектора давно покинул меня, а я всё ещё лежал на земле, и не чувствовал холода.
«Тогда — поплачь» — сказал я себе, и почти заплакал…
Ровно одна слезинка скатилась по щеке. И сразу щеке стало холодно.
— Ты так слаб? — задал я себе вопрос.
Ответа не последовало.
Я перевернулся на спину, и в просвете облаков увидел в тёмном ночном небе парочку звёзд.
— И с чего бы это я тут светил? — обратился я к звёздам.
Они тоже не удостоили меня ответом.
— Ну, ладно, — разрешил я им. — Светите, если уж так…
И вдруг Небо придвинулось ко мне. Как огромный иконостас, Небо надвинулось на меня. Грозно и маняще, и всеобъемлюще…
Небо как будто звало меня, предлагая приобщиться своей высоте, чистоте и блеску своих светил…
Я лежал на холодном вспаханном поле, как маленькая песчинка… как маленькая частица Бытия, подвластная недоступным для моего понимания Законам…Там, там было моё место…
Там была моя единственная, неповторимая и недоступная для меня норма, по которой я тосковал всю жизнь, к которой всю жизнь рвался и никак не мог достичь…
— Господи… — прошептал я, — Господи, видишь ли меня? Вот он, я, Вася Иванов, тут лежу… Если бы Ты знал, какое я дерьмо… Я опустил планку ниже плинтуса, Господи, я получил то, что заслужил. Хорошо ещё, что жив остался. Вот, в яме тут лежу…
Как хотелось мне подняться в высоту… Как хотелось вырваться и подняться туда, где чисто и светло…
