Владимир Ионов - Гончарный круг
— Я тоже по старинке.
В бутылке еще оставалось, и Митька еще раз показал свой прием. Остальным теперь трудно было сказать, несет от Митьки водкой или нет, но захмелел он быстро. Протянув ноги в сапогах и, уперевшись взглядом, прямым, как сосновый комель, куда-то дальше своих сапог, он стал медленно хвастать Денису, как у них с Леонидом Константиновичем ловко все получается в колхозе — и планы, и обязательства всякие, и по выходам на работу в среднем на колхозника. А все почему? А потому что у них с Леонидом Константиновичем душа болит о колхозе. Ну, и с народом, конечно, обиход надо знать…
— Вот, примерно, он! — Митька неожиданно перевалился к Михаилу Лукичу. — Болотников Михаил Лукич, правильно?
— Точно, Митька! Болотников я. Токо об этом и в Москве знают.
— Вот! Щас ты в силе, правильно? Гости к тебе на машине, начальство там… А у тебя душа об колхозе болит?
— Болит. Как ей не болеть?
— Воот… И давай тогда это… Мастерскую нам новую нужно? Нужно. Болты там, гайки всякие… А шефы ее строят? Нет, скажи, строят? Ну, вот и это… Начальчтво-то ездит к тебе, дак давай, сообрази насчет мастерской.
— Дак я чего? Мне только случай… Жизнь-от тоже на колхоз положил.
— Вот и давай теприча под это дело. Спасибо скажем.
— Ты, Мить, закажи ему райцентр в Пеньки переманить — складней будет, — подогрел их разговор Макар.
— А чего? Мастерская — знаешь? Это, считай, все. И ему чего надо будет — в первую очередь! Круг на подшипник пересадить али еще чего… Правильно?
— Знамо, плохо ли?
— Гляди, Денис, договорились! Этот ему мастерскую, а тот этому подшипник на круг. Хорошо взял, Михайла!
— Оставь их, — попросил Денис. — Нужна колхозу мастерская? Ну и все, вот и решат сейчас. А ты бы рассказал пока чего-нибудь.
— Про Михайлу?
— Да про кого хочешь. Хоть про меня.
— Да мы с тобой, чего? Это приятель у меня поглядел свет-от да почудил на ем, а мы с тобой — так. И говорить не стоит. Хошь, расскажу, как его в колхоз записали?
— Эко, дурь-то вспомнил! — услышал Михаил Лукич и вскинулся на Макара.
— А ты сиди там. Займи его, Митька. Рубахи пущай померяет. — Макар переместился на другой конец бревен, утащив за собой и Дениса. Там они закурили оба из Макаровой банки, а Митька, чтобы Михаил Лукич не пересел к ним и не оборвался их разговор о любезных Митькиному сердцу мастерских, и впрямь растормошил сверток с рубахами, стал примерять их на старика.
Глава 15
— Как щас помню, Василий Лукьяныч, покойник, закатил к нам на Благовещанье на своем тарантасе, меня с Генахой Ворониным собрал да Мишку Макарова. Посадил перед собой, глазомером своим обмерял. «Ничего, — говорит, — крепкие, кажись, мужики, сгодитесь для такого дела. Слыхали, чего по всей стране пошло? Ленинский план кооперации крестьянства!» — «Неужто, мол, Василь Лукьяныч, колхоз собирать будем? Из кого? Народ у нас ремеслом набалован, отхожим промыслом. Из кого, — говорим, — собирать его?» «А вот, — говорит, — четверо уже есть. Партейное ядро! Я вам — первый ваш председатель, коли поддержите рекомендацию Укома, а вы — остальные трое.» — «Две лошади да корова с телкой, а ртов семнадцать», — сосчитал Генаха. «А еще, — говорю, — коза да колода». — «А ничего, — говорит, — надоть будет и колода в дело пойдет».
— Смех-от смехом, а и задумались. С одной-то стороны, только в рельсу звякни — и полный колхоз будет, да все рты одне. А ртам-те хлебать чего-то надоть. Они летом-то на грибах да на ягодах, а к Покрову-то и спросят с колхоза: есть, мол, давай! Лошади, стал быть нужны, инвентарь, скотина, семена на яровое. Значит, посильней которые в хозяйстве, первым делом надо в колхоз-от звать. Как, скажем, Васька Косой — Михайла аккурат тогда у Васьки батрачил — или сами которые в хозяйстве управляются. «Нет, — говорит Василь Лукьяныч, — наше первое дело о беднейшем крестьянстве позаботиться и середняка вовлечь». — «А еще, — говорит Генаха, — лучше, коли всем селом однем махом! Чтобы сразу, как одно хозяйство!»
— Обрешили мы это дело, пошел я к пожарному сараю, в рельсу звякнул — народ тут как тут: чего у кого горит? Мы Василия Лукьяныча вперед выпустили. «Такое дело, — говорит, — граждане крестьяне! Коли, — говорит, — из деревенской темноты, из идиотизма, как учит Маркс, деревенской жизни хотим вылезти, коли про социализм думаем серьезно, давайте сливаться! По всей, — говорит, — стране крестьяне запахивают межи, нечего, мол, и нам на межах сидеть. Которые сразу на это согласны, приходи в сельсовет, записывайся у товарища Воронина. Которым разъяснить чего отдельно надо, приходи туда же ко мне».
— И, скажи, пошел народ! Поспевай только записывать. И, главно, што? Середняк пошел первым делом. «На колхозы, слыхать, трактора давать будут, дак чего из себя-то жилы тянуть? Только, говорят, так бы не вышло из колхоза, что одним — лить, другим — ко рту подносить. Беспортошных, мол, не надоть в компанию. Мы, дескать, по лошади да по скотине сольем, а оне — по худым порткам да по груде выспанков? Такого чтобы не было!»
— Три дня толковали. Поспать, на ночь глядя, сбегаем — и опять толковище. У соседей уж песни поют по случаю слития, а мы еще и отчитаться не можем. У нас два хозяина на стороне от колхоза остаются: Михайла Болотников, Георгиевский кавалер и красоармеец, да Васька Косой, Косой по прозвищу. У Косого свой резон к колхозу: «Пошто, говорит, я с вами одного дурака валять буду? Стал я себе, спасибо Советской власти, хозяином, таковским и останусь».
— Ладно! На Ваську мы плюем до времени, идем к этому; «А ты, мол, чего хвост-от загнул?» «А сам, говорит, он у меня гнется, токо под себя. Это, говорит, штобы я к общему горшку с однем ртом с пустым пришел? Нетушко, мол. Я, мол, сперва свое кровное у Косого возьму — телку заработал стельную, — а потом уж и спрошу у вас дозволения об колхозе». Такой он у нас орел был.
— Мы в уком за разъяснением: так, мол, и так. Разъясняют: насеет кулака Василия Косого будет особое указание, а што про работника его, то тут уж надо поглядеть, и коли он у вас не финтит, то можно и обождать, а после принять с почетом… Вот и ждем себе разъяснения насчет Косого и к Михайле приглядываемся. Глядим, извелся этот со своим хозяином. Не дает тот ему телку! «На, говорит, токо пущай на моем дворе стоит. А на вывод не дам. В колхоз сведешь». Миром этот просит — не дает. Петуха под крышу пустить обещает, тот грозится: «Мало, говорит, ребра наломаю, дак и под суд пойдешь».
— А уж Василий Парийский на носу. Земля паром пошла. Колхоз в пахоту впрягся. Последний срок для Михайлы пришел. А то дак до другой весны ждать. Говорю, мол, плюнь на все и записывайся. «Больно ты хорош, говорит. — Народ-от чего скажет? Это, мол, не пахал, не сеял, а тезево настроил?» В таком случае, говорю, бери винтовку сельсоветскую. Курка, мол, у ее теперича нет, да, может, напугается. «Нет, говорит, — последнее средство испытаю, а там уж как Советская власть поможет. Может, и винтовку возьму».
— А средство какое? На Василия Парийского у Косого именины. Этот четверть самогону из последнего солоду наварил — и к Ваське. На мир, мол, и на душевный расчет. Ну, выпили. Этот свово же самогону нахлестался, а тот — воды из кадки. Накачал лешего до крышки, до пробки до самой, дошку свою старую овчинкой кверху вывернул, напялил на этого и привел на веревочке в общий двор, в хлев поставил. Обделал дело — и к нам с Генахой: мол, сам-от он все еще думает, а работника свого Мишку Болотникова рассчитал по полной совести. Вот, дескать, и телку даже вместе свели на колхозный двор, пишите, мол, его в колхоз и пай евонный записывайте. Телка нонче обгулялась — скоро коровой будет. Хотел, дескать, ему Карюху-жеребенка заместо телки отдать, да у того парша на брюхе пошла, дак совестно такова-то давать для общего хозяйства. «А Михайла-то где?» — спрашиваем. «А он, — говорит, — домой побежал. Самогону у его тама четвертная стоит, дак надо ее сюды, с вами проздравиться».
— Ваське мы — спасибо за весть и за совесть, а сами в уезд сообщение: так, мол, и так, считайте, што и мы все в колхозе. Один зажиточный кулак Косов в стороне остался, а бывший его работник только што принят вместе с паем. А Василь Лукьяныч как раз в уезде был по вызову на собрание. Он как про ето дело услышал, так и выступил на собрании, рассказал, как и што. А там человек из окружной газеты сидел, и пошло-поехало!
— Утром-то хвать кто-то в рельсу. Мать честная, не горим ли? Летим всем миром обчее добро спасать. А скотина-то колхозная как раз в пожарном сарае стояла до времени. Бабы-скотицы у сарая с ног валятся, слова не выговорят, токо што пальцами в сарай тычут. Мы — туда. А оттуда смехом так всех и выперло. Лежит, глядим, новый-от наш колхозник в стойле за веревочку привязанный, дошка на ем изнанкой кверху, спит спокойненько, и две коровы рядышком — бока ему греют. И ноги у его в коровьем тепле.
