Марта Шрейн - Золотой медальон
Аристарх с удивлением повернул ко мне голову, а Иван Иванович ответил:
— Спасибо, малыш, у тебя доброе сердце. Храни его. Берегись этой власти. Выживи. Может эта гидра, — он имел в виду тоталитарный режим, — сдохнет еще при твоей жизни. Иди за стол, коль не спишь.
— Иван Иванович, не нужно с ним так откровенно, — попросила мать, но тот не согласился с ней:
— Гриша должен иметь собственное суждение обо всем и уметь делать выводы. И потому я спрашиваю вас, молодой человек, — обратился он ко мне, — как вы думаете, почему французы сдали немцам Париж? Может, было бы лучше, если бы он был в блокаде три года, население его уничтожено, уморено, а потом схоронить их всех на каком–нибудь их Пискаревском кладбище, чтобы совершать там свои ритуалы, травя сердца людей? Вот и я ездил на это кладбище к своей дочери. А, не будь этой власти, и войны бы не было. Европа боялась Красной заразы. А тут под руку это чудовище Гитлер вовремя появился, и толкали его на разжигание войны те невидимые сволочи, которые обогащаются на войнах.
Послышался шум открываемой наружной двери. Иван Иванович вышел в коридор и позвал:
— Лида, мы здесь. Входи быстрей, а то холод внесешь.
Лида вошла. Она явно была пьяна и с порога звонко поздравила нас с Новым годом.
— Ну, лагерные доходяги, — обратилась она к взрослым. — Я вам продуктов принесла. Вот, целая буханка белого хлеба, картошка и кусочек сала. Пировать будем. — Подошла к столу, увидала изобилие на нем и онемела было, но потом произнесла:
— Ошиблась я с гостями. Нужно было дома остаться. Оказывается здесь пир горой.
— Тише, не видишь, ребенок спит. Привез я внучку, — показал Иван Иванович на кровать, где спала, разрумянившись от тепла, Эля.
— Какая девочка! — нагнувшись над ней, прошептала Лида, — Мы подружимся, мы обязательно подружимся. Я ее танцевать научу.
И Иван Ивановичу:
— Ну, наливай же скорей. Откуда это изобилие, не спрашиваю, в гостях наелась, а выпить выпью.
Я поспешил усадить Лиду на свое место, а сам снова перебрался на кровать, улегся и теперь уже крепко уснул.
Проспав до часу дня, проснулся оттого, что мать возилась с плитой. Никогда я еще не просыпался с таким праздником на душе. «От того, что праздник Новый год», — подумалось мне. Но тут же вспомнил про девчонку. От нее, от того что она есть — праздник. Поднявшись на локоть, посмотрел на кровать матери. Эли там не было. Праздник отхлынул от души, и я спросил:
— Мама, а где Эля?
Мать поняла и засмеялась:
— За ней Иван Иванович пришел и к себе увел. А ты решил, что это твой Рождественский подарок? Все может быть, все может быть. Нас в гости ждут. Только вот печь не потухла бы окончательно, уголь сейчас подсыплю, — весело говорила она и подошла ко мне.
— С Новым Годом тебя, сынок! Пусть судьба будет к тебе милостива каждый год! — села рядом, обняла, поцеловала в макушку и сказала:
— Иван Иванович нас в гости ждет. А потом еще к Аристарху Андреевичу пойдем.
— Я принесу уголь, за водой к колодцу схожу, а вы, мама, пока себя в порядок приведите, волосы свои красивые уложите. Они мне очень нравятся. Вернусь и тоже умоюсь, переоденусь, возьмем гитару и пойдем в гости. Только, чур, не петь грустных песен и ничего плохого как вчера не вспоминать. Праздник ведь!
— Согласна. Праздник двойной. Иван Иванович внучку привез. Будем и мы ей семьей. Я ее шить научу, только бы на швейную машинку накопить денег.
— Мама, когда купим обувь, останется и на машинку для вас. Это, считайте, подарок от меня.
— Ах, как бы это было хорошо! — обрадовалась мать и продолжила, — Мы теперь одна семья. Договорились с Иваном Ивановичем, если что со мной случится, они тебя к себе возьмут. А если с Иваном Ивановичем, мы Элю берем к себе. А если с нами обоими, вас с Элей Аристарх Андреевич не оставит.
— Мама, вы опять о плохом? — удивился я, — С вами ничего не случится. А девчонка мне нравится. Пусть будет наша, а то я все один в семье. Это скучно. Мама, правда, эта Эля забавная?
— Беззащитная она, сынок, — вздохнув, ответила мать.
Пока носил уголь, воду, думал об Эле: «Как же беззащитная? У меня деньги в сарае спрятаны, кормить буду ее. И еще в кино буду водить, защищать стану. Никакой драки не побоюсь». Я строил планы, собираясь в гости. Мне не терпелось увидеть Элю снова.
У Ивана Ивановича уже был Аристарх. Нас с мамой они дружно приветствовали. Аристарх обрадовался и своей гитаре. Взяв ее из рук матери, он заиграл что–то разбитное, вероятно, взятое из его юных лет. Сразу стало весело. Я посмотрел на Элю и подумал: «Вот смотреть на нее тоже праздник. И почему мне хочется делать это снова и снова. Вчера же уже видел, а сегодня снова все в ней мне нравится. Может потому, что она теперь наша?»
Однажды вечером меня нашел Колька и сказал:
— Собираемся сегодня у меня. Мамка снова в больнице. Витька что–то придумал.
Витька придумал новую разновидность грабежа богатеньких прохожих. Эстафету. Нас уже было семеро. Четверо окружают, снимают шубы, шапки, драгоценности. Кладут в карман и бегом отдают Кольке, который убегает в это время метров за сто пятьдесят. У него мешок. Мне, как самому быстрому, необходимо от Кольки еще на таком расстоянии быть. Получив по эстафете награбленное, Колька передает мешок мне. Я тащу его в свой угольный сарай, где уже ждет Витька и его команда, или я их жду. Витька — честный вор. Он всегда выдаст аванс, а когда реализует через третьих лиц вещи в комиссионке или на базаре, еще подбросит денег. Нам с Колькой добавляет на передачи продуктов в больницу для больных матерей. И мы ему преданы особо. Но зимой Витька осторожничал. На дело мы ходили в метель или снегопад, чтобы не привести след к моему угольному сараю. В эти дни я возвращался поздно. Мать не спала, волновалась. И, однажды, в такой удачный вечер нас выследил Иван Иванович, который тоже частенько за меня волновался и успокаивал мать:
— Придет мальчишка. Ну, заигрался с ровесниками.
Когда Витька с товарищами ушел, я спрятал в коробку деньги, которые получил. На душе было особо хорошо от мысли, что денег у меня много, а главное, о моей заначке никто не знал. Наполнил углем ведро и вынес его наружу, собираясь замкнуть сарайчик. И тут Иван Иванович, весь в снегу, предстал передо мной. Я вздрогнул, но Иван Иванович успокоил:
— Не бойся, они далеко ушли. Давно хотел с тобой поговорить, да все случай не представлялся. Сегодня самый раз. Посадят тебя, малыш. Я давно знал. Ты мне несешь продукты в больницу и говоришь, что от матери, ей помощь оказали. А когда она в больнице, ссылаешься на меня. Тебя Советская власть загнала в угол. Работы для твоего возраста нет, и никак вам с матерью по другому, без твоего воровства, не выжить. А в школе ты кто, Кузнецов Гоша? На фамилии матери?
— Да, — ответил я.
— А там, в той школе на юге, ты был Томилин?
— Да, — подтвердил я.
— Кто–нибудь знает об этом?
— Нет, никто, кроме вас и мамы.
— Дай Бог, чтобы ты продержался до совершеннолетия и смог зарабатывать себе на жизнь. Я знаю, тебе хватит ума оставить этот опасный промысел. Хочу дать тебе совет. Если тебя осудят, постарайся убежать. И убежать туда, где ты жил с бабкой. Там тебя устроят и на работу, и в вечернюю школу. Начнешь расти. Станешь неузнаваемым. Я полюбил тебя, как люблю твою маму. А пока, в свободное от «твоих дел» время, налегай на учебу. Я могу подтянуть тебя по алгебре, геометрии, физике, вплоть до десятого класса, за одну эту зиму. У меня времени в обрез. Знания всегда пригодятся в жизни. У моей Эли нет таких способностей к точным наукам, как у тебя. Вот поэму «Евгений Онегин» и учите вместе. Это полезное занятие. Кстати, какие у тебя оценки за первое полугодие?
— Как всегда, — засмеялся я, — все пятерки. А поведение — три. Это за пропуски. Вставать в школу не хочется.
— Ну, да! После ночных–то дел, — сказал Иван Иванович и взял мое ведро с углем, — Пойдем. Я уже замерз.
В это время я ему был благодарен и, не зная, как это выразить, сказал:
— Иван Иванович, вы за Элю не переживайте. Я ее не дам в обиду. И о моих делах она не узнает. Я ее ни во что не вмешаю.
— А вот это меня утешает. В твоем благородстве я не сомневаюсь. Обещай мне, что не оставишь Элю в беде, поддержишь по жизни. И еще вот что, Гошенька, если выкрутишься из своих дел, влезай в их партию. Благ там много. Не все сволочам пользоваться ими. Отнимай у них власть. Только сам не сильно пачкайся. Оставайся человеком, чтобы самому себе не опротиветь. Знаю «бытие определяет сознание», а ты думай о предках. И еще, если со мной что случится, Аристарха Андреевича держись. Он тоже к тебе привязался. Человеков много — людей мало. Дружбу не со всякими води. Некоторые еще только с виду люди.
Мы прошли с Иваном Ивановичем намеченную программу по математике только по девятый класс. В конце февраля, блуждая по телу, пуля обнаружила его доброе сердце, и он умер. Светлая ему память.
