Лаура Рестрепо - Ангел из Галилеи
Он улыбался, лучась славой, будто воскресший из мертвых, будто крестоносец, не оставивший камня на камне в земле мавров, посреди бешеного табуна, лавиной ворвавшегося в мою душу, он ослепил меня — великий и огромный, непобедимый и нездешний. Клянусь, что в тот день ангел был невесом. Клянусь, что он проплыл рядом, источая силу и излучая благодать. Клянусь, что его волосы сияли, а глаза сверкали. Увидев ангела таким, во всем блеске несравненной мощи, я поняла секрет его облика: внешне он во всем походил на людей, но, в отличие от нас, был сделан из света, а не из праха земного.
С его появлением хаос обрел смысл. Суеверный бред стал обрядом, а нелепое стало священным. Словно повинуясь приказам — так частицы металла следуют за магнитом, — я позволила нести себя за ним, безымянная, покорная, еще одна среди массы смертных, ни о чем не спрашивая и не противясь.
Перед ним шли дети, размахивая жестянками с ладаном. Людской поток начал подниматься в гору, покидая квартал и углубляясь в заросли, а впереди на носилках несли сперва его — великолепного, а потом меня — восхищенную.
Ангела тоже короновали цветами, и он позволил это сделать, великодушно и доверчиво. Процессия вилась вверх, кустарники альбиции и боярышника переплетались ветвями, папоротники сделались гигантскими, за наши одежды цеплялась ежевика, небо надвигалось сверху, а город, раскинувшийся далеко внизу, казался ненастоящим. Куда нас несли — так далеко? Так высоко? Пока я была с ним, мне это было не важно.
Я сомневаюсь, стоит ли рассказывать то, что произошло потом, потому что не знаю, смогу ли сделать это внятно. Как минимум мои слова прозвучат безумно, нелепо, хотя все было иначе. Наоборот. Сегодня, когда прошло столько времени, я уверена, что то был самый разумный поступок в моей жизни.
После того как мы поднялись к кресту на вершине горы и там были сделаны приношения, мы вновь начали спускаться к тому же гроту, в котором были накануне вечером, тому, что назывался Пещерами Бетеля и где я впервые его увидела. Перед входом сестра Мария Крусифиха остановила процессию и, вскарабкавшись на большой камень, пустилась в рассуждения о конце света, о необходимости продолжения рода, о том, что часы сочтены, о великой миссии людей из Галилеи, на чьи плечи небо захотело возложить ответственность за появление нового ангела, которому суждено будет спуститься с небес, чтобы заменить своего предшественника, дабы не прерывать цепь, которая идет со времен Иисуса.
До этого вся церемония и так была очень странной, но тут произошло худшее. Сестра Крусифиха схватила протянутую ей маленькую гитару и, хотя та была совсем расстроена, своим ужасным монашеским голосом начала петь ни много ни мало как знаменитую свадебную ранчеру: «Белая и прекрасная идет невеста, / За ней — возлюбленный жених…» Почти выкрикивая ударные слоги и вводя некоторые изменения, чтобы сделать песню менее языческой. Люди аккомпанировали ей, хлопая в ладоши, и били в бубны, подключилась даже пара маракасов, хотя они и не попадали в ритм. Получилось нечто немыслимое: каждый исполнял свое, а громче всех звучал сатанинский гимн.
Некоторые обнимались, преисполненные чувств: я увидела, что Марухита и Свит Бэби плачут от волнения. А я? Понимала ли я, что они всем этим хотят сказать и какая роль отведена мне? Понимала ли я, к чему все идет? Это было достаточно очевидно. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, почему еще вчера сестра Крусифиха расспрашивала о датах моей менструации, почему донья Ара была так ласкова со мной, зачем на меня надели голубую тунику, зачем поместили на носилки и зачем мыли мне чистые волосы.
Как только женщины из совета увидели меня в своем квартале, я была ими избрана. Они поняли, что я — та самая, долгожданная невеста, белая и прекрасная: может, из-за моего высокого роста, из-за того, что блондинка, а может, потому что пришла издалека, — я идеально подходила для того, чтобы зачать от ангела. Как всегда, главную роль сыграл случай, а падре Бенито со своими гневными речами только ускорил события.
А что же я? Я видела лишь его, чей облик меня ошеломлял, и я была потрясена. Я благоговела перед ним. И желала его.
«Да будет воля твоя», — сказала бы я, если бы это не было ересью и если бы он спросил меня, что ему делать.
Пение прекратилось, и люди возвратились в квартал, оставив нас одних, вдвоем, на свежем утреннем ветре. Меня бросало то в жар, то в холод, я была не в себе. Я смотрела на него, и одна лишь мысль билась в моей голове: «Чему быть, того не миновать».
И это произошло. Внутри пещеры ангел овладел мной с горячностью животного, страстью человека и неистовством бога.
Он взял меня такой, какая я есть. Превратив в святилище, не отринув ни моего сердца, ни моей плоти, ни моих нейронов, ни моих гормонов, ни страстного желания моей души, ни моей трепещущей кожи. Он поглотил мою священную любовь и выпил мою любовь языческую, и он не желал, чтобы я сдерживала себя, не испугался моего дара, клокочущего бурным потоком, выходящим за пределы тесного русла.
Наше соединение было таинством.
Свята моя душа и свято мое тело, возлюбленные и принятые с радостью. Свято материнство и свята близость, свят пенис и свята вагина, свято наслаждение, благословен оргазм, ибо они чисты, подлинны и святы, и из них будут небо и земля, потому что претерпели клевету и опорочение. Да будут они прославлены, ибо были объявлены непристойными. Благословен будь навеки плотский грех, если совершается он с таким желанием и такой любовью.
После того дня все стало иным. Живая рана в груди — только так и не иначе могу я назвать историю моей любви к ангелу из Галилеи. Меня свела с ума его безмерная нежность, его загадка и его молчание выбили меня из колеи. Мое время остановилось, и я начала жить в его времени, а не в том, что показывают часы. Моя грудь открылась дуновению могучих ветров, пришедших издалека. Тем утром в пещере внутри меня разверзлась кровоточащая рана, кап-кап-кап — сочились из моего сердца красные капли, наполняя источник моего счастья и моего горя. Мне стыдно признаваться, так уже не говорят, но я утверждаю, что мое чувство к нему было агонией пылающего сердца, которое истекает кровью от любви.
IV. Мермеох, или Гнев ангела
~~~
Нет ничего ужаснее, чем искать общественный телефон в нашем городе. Если удается таковой обнаружить, то выясняется, что у него вырвана трубка, если есть трубка, не хватает диска и нельзя набрать номер. Внутри телефонных кабинок люди делают странные вещи: справляют нужду, большую и малую, пишут лозунги, взрывают петарды — все что угодно, но только не звонят. В Галилее, где частных телефонов не хватало, было два автомата, оба растерзанные с особой жестокостью. Орландо проводил меня в булочную соседнего квартала, там находился еще один, который, по слухам, работал.
Когда наконец я смогла поговорить со своим шефом, он высказал мне много такого, чего я предпочла бы не слышать. Он спросил, где я шляюсь, не считаю ли я, что мне дали отпуск, сказал, что я прислала ему какую-то чушь, которую нельзя печатать, и вообще, что я о себе возомнила.
— А фотография ангела? — отважилась спросить я. — Фотография получилась?
— Фотография? Ангела? Темное пятно.
— А статья, она вам не понравилась?
— Она не подходит, понятно? Суеверия бедняков никому не интересны!
Я должна была срочно придумать что-то и явиться в редакцию, иначе меня вышвырнут вон, поэтому мы вернулись в Галилею, и Орландо проводил меня до единственного угла, где была надежда дождаться автобуса. По дороге с нами случились две вещи.
Во-первых, с неба начали падать крупные редкие капли, которым я не придала значения, но которые взволновали Орландо.
— Что в них странного? — спросила я. — Разве вчера не лило как из ведра?
— Это другой дождь.
— И чего же в нем другого?
— С этого начинается всемирный потоп.
— Кто тебе сказал?
— Так сегодня утром объявили сестры Муньис. Мол, если сегодня начнется дождь, то он уже никогда не остановится.
— А кто такие сестры Муньис?
— Они живут в нашем квартале, Руфа и Чофа, делают мармелад и сладости.
— А что сестры Муньис знают о дождях?
— Они хорошо разбираются во всяких знамениях. И знают такие пророчества, которые только Папе Римскому известны и которые он до сих пор не захотел открыть, например пророчества пастушков из Фатимы[12].
— А до сестер Муньис-то как он дошел?
— Им рассказали тетки Саенс.
— И что же это за пророчества?
— Чофа и Руфа рассказали только об одном. Вернее, Чофа Муньис, она известная болтушка. Из Руфы невозможно вытащить ни слова, а Чофу стоит только зацепить… Достаточно просто сказать: «Вы ничего не знаете…», и она чувствует, что задета ее гордость, и начинает рассказывать. Однажды она раскрыла одно из пророчеств.
