Масахико Симада - Любовь на Итурупе
Вообще-то мысленно я пытался превратить остров в свою колонию. Русские смеялись: что умеет один хлипкий японец, которого ничего не стоит сбить с ног? Высушить морскую капусту и соскрести с нее соль. Первый месяц меня остерегались, ничуть этого не скрывая, но стоило мне немного пообвыкнуть, и я понял: русские – простые ребята, которые быстро сходятся с людьми. Бизнесмены, рассчитывавшие на выгодные предложения, потеряли ко мне всякий интерес, поняв, что ждать от меня нечего. И наоборот, те, кто почувствовал в странном японце желание общаться с людьми, кто заметил тоску, которую он испытывал, стали делиться с ним помидорами и огурцами из своего огорода, приносить варенье и наливку из смородины собственного приготовления, говорить по-японски: «Коннитива» и «Аригато».[8]
Катерина, жена Богданова, – хозяйка семьи, которая первой приютила меня на острове, – попросила меня поучить учеников средней школы японскому. Похоже, все считали, что я болтаюсь без дела. Уговор был таков: зарплата мне не полагается, но жители острова будут носить мне крабов и водку и бесплатно возить меня на машине до школы и обратно. Я согласился. Я был счастлив, что могу хоть чем-то быть полезен. В своем русском я был уверен еще меньше, чем в английском школьников острова, и мне разрешили взять Нину в помощницы. Я попросил, чтобы ей платили зарплату, и директор школы пообещал что-нибудь придумать, хотя мог давать ей только деньги на питание. Я доплачивал ей из своего кармана, чтобы она получала хотя бы минимальное жалованье. Благодаря новой работе я мог чаще видеться с Ниной.
Мы стали часто обедать вместе. Иногда в ресторане «отеля» вместе с Костей, иногда вдвоем, в школьной столовой. О чем мы только не говорили! Например, кем бы стала Нина, родись она в Японии, и кем бы стал я, если бы родился в Сибири. Нина сказала, что скорее всего учила бы русский и искала свою духовную родину. А потом встретила бы меня, ставшего поэтом.
А если бы она родилась в Древнем Риме… Нина предположила, что была бы рабыней, которую продавали бы для забавы аристократов. А если бы я родился в Древнем Китае, то несомненно стал бы евнухом, поющим женским голосом. Наверное, где бы ты ни родился, все равно станешь кем на роду написано. Человек так устроен, что, даже оказавшись за границей, общается с теми, кто думает как он, кому так же не везет, как ему, и у кого такие же привычки, как у него. Впрочем, в зависимости от времени и места критерии человеческой красоты или благородства меняются незначительно. Если бы Христос или Будда появились в наше время, их, наверное, высоко ценили бы за выдающийся ум и чувство юмора, хотя и не принимали за своих. А если бы Клеопатра, оставшаяся в истории благодаря своей красоте, появилась бы в сегодняшнем Токио или Нью-Йорке, мужчины на нее бы оглядывались.
Мы свободны подобно тем дарам, которые море выбрасывает на берег. Нас несет морское течение, мы путешествуем по морю, добираемся до места назначения, встречаемся с тем, с кем непременно должны были встретиться, и в нем находим самих себя.
15
Старик Эруму собирался на ловлю горбуши, закончившей нерест, и я решил присоединиться к нему. Большая часть горбуши, поднимавшейся из устья реки, попадала в садки рыбозавода, где икру искусственно оплодотворяли. Но часть горбуши, хотя и совсем небольшая, поднималась по другой реке, в десяти с лишним километрах от города. Рыба била всем телом по воде, будто хлестала ее кнутом, плыла против сильного течения, перепрыгивала через водопады, извиваясь, проползала по мелям, возвращаясь к заводи, где когда-то родилась сама. Горбуша поднималась по реке вовсе не для того, чтобы дать людям пишу, а для того, чтобы дать потомство. Старик Эруму относился к этому по-особенному и каждый год приходил посмотреть на ее последние дни.
Заводь, которая служила горбуше местом нереста, а потом становилась ее кладбищем, находилась минутах в сорока ходьбы от устья реки. Идти приходилось по колено в воде, мимо водопада; холодная водяная пыль летела прямо в лицо, но другого пути туда не было. В воде неподвижно лежало чуть больше десятка рыбин. Истратив все силы на подъем против течения и нерест, они не шевелились, их плавание завершилось. Начиная подъем против течения, горбуша отказывается от пищи и устремляется к родным местам, забыв о себе. Выполнив самую суровую работу в жизни, она остается умирать в объятиях холодных вод своей родины. Ее чешуя и плавники бились о скалы, царапались о камни на дне реки, превращаясь в сплошную рану. Наверное, ее израненное беловато-бурое тело – свидетельство того, что с ней все кончено. Она рвалась вверх по течению навстречу смерти – и вот жизнь покинула ее.
Старик Эруму ловил руками умиравшую горбушу и складывал ее в корзинку, которую носил на плечах. Я вызвался ему помочь. Это было легко – горбуша и не пыталась сопротивляться. Точнее сказать, мы не ловили, а собирали ее в корзинку.
– Отнерестившуюся горбушу нужно похоронить с особой заботой. Айны собирают рыбу, которая ждет своей смерти, и сушат ее. Вспарывают ей живот, раскрывают и развешивают по краям крыши так, чтобы ветер обдувал ее. Высушенная и затвердевшая рыба может храниться несколько лет. Я бы тоже хотел встретить свою смерть как горбуша.
Спускаясь вниз по реке с горбушей за спиной, я задумался, споткнулся о камень и сильно подвернул ногу – аж слезы из глаз брызнули. К счастью, я ничего не сломал, но лодыжка распухла, идти я не мог. Старик Эруму годился мне в отцы, и ехать у него на закорках я не собирался. Он оставил меня на берегу, а сам пошел в поселок за подмогой.
С тех пор как я стал проводить дни, собирая всякие интересные штуки, которые выносило море, меня перестало тяготить одиночество. Поначалу, когда я оказался на острове, шум лесного ветра и рокот прибоя, похожий на отдаленные раскаты грома, вызывали у меня тоску. Я искал утешения в выпивке, пел песни, какие только мог вспомнить, бесцельно шатался по острову или перекладывал свои вещи – я не мог сидеть без дела, иначе меня охватывало беспокойство. Похоже, беспокойство мое возникало потому, что я хотел найти на острове то, чего там отродясь не бывало. Например, веселье многолюдных улиц. Или музыку, которая могла бы заполнить мое сердце, пронизанное сквозняками. Или солнечный свет, даривший яркие оттенки всему вокруг… Теперь я пытаюсь радоваться тому, что есть на острове. Имей кучу денег, владей землями – но здесь ты не сможешь этим воспользоваться. Самая большая ценность на острове – это умение видеть сны и воображение, обогащающее жизнь.
Я сорвал веточку травы, растущей между бамбуковыми стволами, и повертел ее в руке. Я прилежно учился различать съедобные травы, но опыта пока не хватало, и я забывал мелкие особенности, отличавшие одно растение от другого. Листья были похожи на девичью ладошку, запах напоминал буддийские благовония. Шутки ради я взял веточку в рот, как сигарету и зажал ее в зубах.
В лодыжке пульсировала жаркая боль. Я согревался ею, шум водопада подбадривал меня. Прокручивая в голове разговор со стариком Эруму, я почему-то вспомнил, как хоронят умерших в Тибете, отдавая их на съедение птицам. Труп относят в специальное место в горах. Могильщики кладут его на каменную плиту и, чтобы птицы вдоволь наелись трупного мяса, вспарывают живот, раскидывают руки и ноги, разбивают камнями череп и бедренные кости, вынимают наружу головной и спинной мозг. Отдавая птицам свое мертвое тело, стоящий наверху пищевой цепочки человек возвращается в природу. Вот и горбуша возвращается в природу, когда ее съедает человек.
Шум водопада становился тише, в нем чудился тайный смысл, предназначенный мне одному. Я почувствовал жар в висках и вокруг глаз, веки отяжелели. Вывихнутая лодыжка, казалось, жила своей жизнью. Контуры и изгибы деревьев, камней и облаков выглядели такими четкими, словно их обвели шариковой ручкой. Я подумал: «Сегодняшней ночью будет светлее, чем обычно».
16
Очнулся я на кровати в своей комнате. Рядом сидела Нина, она гладила меня по лодыжке.
Увидев, что я проснулся, она сказала:
– По-моему, вам что-то снилось.
Я пожаловался, что проголодался.
– Как маленький, – ответила она. – Я волновалась, не повредились ли вы рассудком.
Помню, я подвернул ногу и ждал помощи. Как я оказался здесь, выпало из моей памяти. Нина рассказала мне, что со мной произошло, вид у нее был удивленный.
Когда старик Эруму вернулся к реке на микроавтобусе ультраправых, я безмятежно улыбался, не сводя глаз с речной глади. Эруму спросил меня, неужели вода в реке такая красивая, а я расхохотался и закричал, показывая на старика пальцем: «Горбуша! Горбуша вернулся!»
– Ты долго гладила меня по ноге? Я и забыл, что она у меня болит.
– Вы наелись конопли. Думали, она съедобная?
– Я проголодался. Страшно оставаться одному в горах, а голодать при этом и вовсе невмоготу.
