Светлана Борминская - Дом золотой
– И у меня, – как эхо, повторила похожая на высохшее деревце Маруся.
– Чего творится?
– Да. Ни одна баба, будь сто раз министром, не согласилась бы свою землю убивать.
– Думаешь, у них жен нет?
– Вот и я не пойму, чего ж они им сковородой по голове не втемяшили? – вздохнула Маруся, потом перекрестилась на Божью Матерь в углу, отвернулась от телевизора и топнула на котят.
– Тишка, Тишка, – снова вспомнила Фаина. – Мань, ты не видела?
– Отстань, не мешай! – тетя Маруся взяла с края стола старую газету с дырой посередке, свернула ее в толстый кулек и, поглядывая на экран, ткнулась в кулек носом: – Шу-шу-шу-шу…
– Ты чего это, Марусь? – Фаина, поискав глазами Тишку и не увидев, встала и пошла в сени. – Ты чего, ворожишь, что ли? – обернулась она от дверей.
– Отстань, – глухо, в кулек сказала Маруся и опять: – Пшу-шу-шу! Пшу-шу-шу!
– Тишка, киска! – позвала в сенях тетя Фаина. – Нет, не могу! Тишка! Нет, вот посмотришь телевизор и хоть умирай! Вот ведь пожилой старик уже, академик ученый! Марусь, ну ты чего? А такое горе своей земле принес! И еще улыбается, врет в глаза и улыбается, ирод-предатель. Ведь врет, что безопасные эти отходы, Марусь! Может, они сумасшедшие? Или так денег хотят, что с ума сошли? А зачем тогда сумасшедшего показывать? На телевиденье-то как с умом? Или любой сумасшедший может прийти и долдонить, как хорошо и выгодно свою землю облучать? И людей по-тихому в могилу сводить? И какое это доходное дело? Марусь, ты чего там шипишь? – заглянув в комнату, спросила Фаина у Подковыркиной, которая так и сидела с газетным кульком в левой руке и, спрятав в него нос, вращала глазами.
– Ой! – вдруг вспомнила про Тишку Фаина. – Ой?
И, накинув на плечи телогрейку и быстро сунув ноги в сапоги, вышла из дома. Но ни на крыльце, ни в саду, ни у калитки Тишки не наблюдалось.
– Сейчас найду, Тиша, Тиша, Тиша! – позвала тетя Фая. – Ах, да вот ты!
Но по дороге мчался кот Пурген, Маруськин кот, узнала тетя Фая Василия и побежала следом. Фаино сердце чуть не выпрыгнуло за котом, но все равно бежалось почти весело.
– Сейчас найду, Пурген, где Тишка-то? – спросила Фаина кота. Но кот исчез.
Тетя Фаина посмотрела в темноту налево, посмотрела в темноту направо, потом на фонари у бересклетовского дома, прислушалась, позвала, подождала еще, сколько смогла, пока не замерзла, и решила идти обратно домой.
Ноги не слушались, не хотели идти назад без Тишки, но как-то шли. Тетя Фаина прикрыла калитку и пошла к дому, и вот за полшага, как ей войти, дом затрещал.
– О господи, – отшатнулась тетя Фая и поглядела на всю махину своего родного дома, который был такой же большой для нее, как муравейник для муравья.
Дом снова затрещал, вздохнул и затаился.
«Затаился», – подумала тетя Фая и с опаской вошла в полутемные сени.
В телевизоре что-то верещало, лампочка-колокольчик над столом мигала, котят не было видно, а подруга Маруся что-то исступленно втолковывала шепотом в газетный кулек, прижав его к сухим губам. Глаза у Маруси сверкали навроде зарниц, и пахло чем-то! Горелым навозом, что ли?..
– Ой! – принюхалась Фаина. – Пожар, что ли? Маруська, караул!
– Не мешай! – быстро, как от мухи, отмахнулась Маруся.
– Ты чего это? Ты чего это тут раскомандовалась? – Фаина стянула телогрейку и требовательно повторила: – Эй! Я с тобой говорю. Ты чего?..
– Проклинаю, не мешай, – быстро и очень буднично сказала Маруся, даже не взглянув в Фаину сторону.
– Кого?
Фаине показалось, что она ослышалась.
– Румяного с Одамовым.
– Кого? За что? – схватилась за сердце тетя Фая.
– До седьмого колена! Всех их, чтоб им по ядерной свалке на грудь и вдоль и поперек! – быстро проговорила тетя Маруся, высунув нос из газетного кулька с портретом Румяного посередке. Потом перекрестилась, еще раз перекрестилась, сказала: – Прости, Господи, не могу с собой совладать, – села на табуретку, завязала ниточкой кулек с проклятиями и начала грустить.
– Ой, да я… Да ты! – все еще держась руками за сердце, сказала Фаина Александровна.
– А чего? – не поняла Маруся, похлопав грустными глазами. – А им можно, да? – быстро развязала ниточку с кулька и плюнула туда раза три. – Тьфу на них, тьфу! Я вот с туберкулезом найду какого хорошего человека и попрошу ишшо плюнуть, чтоб им еще и этак и растак было!
– Да ты что творишь? – закричала тетя Фаина.
– А что? А им можно, да? – продолжая плеваться в кулек, огрызнулась Маруся.
– А ну пошла отсюда! – подбежала к двери и распахнула ее тетя Фая. – Брысь!
– Как это? – не поняла Маруся, отвлекаясь от кулька с проклятиями.
– Ты вот что! Ты знаешь, что? – громко и требовательно начала тетя Фаина. – Ты в моем доме не колдуй! А ну кончай колдовать! Ишь, напилась мово молока и колдует, и колдует! Поди к себе и колдуй! Дура!
– А чего? Не поняла я… А чего я такого сделала-то? – снова завязывая ниточкой кулек с проклятиями, сделала лицо «губа не дура» тетя Маруся.
– Поди к себе и колдуй! Хоть обколдуйся вся! – кивая на раскрытую дверь, потеряла терпение тетя Фаина и закричала: – Убирайся!
– Ну и ладно! – схватив бидон и пятясь к двери, Маруся отвела кулек с колдовством подальше от себя и так с вытянутой далеко рукой и вышла, отфыркиваясь по дороге.
Дверь скрипнула, и Фаина осталась в доме одна, не считая, конечно, котят и коровы.
– Дура! – с сердцем выкрикнула вслед Подковыркиной Фаина и уже потише: – Вот ведь дуру черт на мою голову присоседил. О-е-е-ей!.. Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! – тоненько запела чуть погодя Фаина Александровна и стала, торопясь, крестить углы. Потом зажгла все пять лампадок у икон, церковные тонкие свечечки и, вытащив бутыль со святой водой, чайной ложечкой до часу ночи опрыскивала все углы и сени, и чердак, и даже снаружи весь дом – всю свою половину, в которой жила.
– Господи, прости, спаси и сохрани! – вполголоса молилась, покуда не уснула, тетя Фаина.
Трюкачка Маша
И решила Фаина Александровна после такой подлости с Марусей Подковыркиной не водиться. Прямо отвращение какое-то к такой-сякой стала чувствовать, не больше и не меньше.
Утром тренировалась, настропаляла себя:
– Она мне слово, я ей – шиш! Она мне Фая, я ей – шиш! Она мне, пойдем гулять, а я ей кукиш покажу, пусть скосоротится!
Пока по хозяйству стрекотала туда-сюда, туда-сюда, только и присела за день, как Малышку доила, а какой это отдых? Глядь, вечер уже, темно в окнах, кашу не успела выключить, пять минут подгорала… Котята около блюдца сидят, наклонив головы. Ждут. А под иконой в красном углу – Маруся Подковыркина сидит. Скромно так и смотрит смиренными красными глазками.
Как прошла? Кашу, что ль, унюхала? Тетя Фаина, хоть и увидела, а виду не подала. Обойдется. Выжига!
– Прости меня, окаянную, ну поколдовала я, так ведь… немножко, – прикидошным голосом, кося глазами в разные углы, начала Маруся.
– Чего немножко-то? – схватив крышку с каши и забыв, что она горячая, охнула тетя Фая.
– А чего это у тебя, Фай? – отворачиваясь от каши, ткнула Маруся на подоконник.
– Мед, – нехотя ответила Фаина Александровна.
– Мед? – переспросила Подковыркина недоверчиво, словно полбанки меда никогда не видела и вообще только что на свет родилась. – Ой, ой… Фая, а я вчера, ну как поколдовала-то, мне так склизко стало, меня такой пот прошиб, думала, помру.
– Да? – обернулась от кошачьего блюдца, в которое накладывала лопаткой кашу, тетя Фаина. – Да-а? А ты не колдуй!..
– Больше ни-ни, сил нет, ни за что теперь до Спасу колдовать не стану, такая в кишках ломота, – в сторонку пожаловалась Маруся. – А откуда у тебя мед? А, Фая?
– В сенях на стремянке стоял, я полезла, как уроню банку… А чего? – прищурилась Фаина.
– Мед, – разглядывая мед то одним глазом, то другим, неопределенно сказала Маруся. – Ме-о-од.
– Ну, мед, – накладывая себе в тарелку каши горкой, неприязненно передразнила тетя Фая и подумала про себя: «Ишь выжига какая! Ши-шига!»
– А ты его неправильно хранишь, – принюхиваясь к пшенному духу на молоке и сглотнув, быстро сказала Маруся. – Мед, Фая, не так хранят…
– А как? – не донесла до рта кашу в деревянной (дед Сережа стругал) ложке Фаина Александровна. – Почему это?
– Надо мед на холоде хранить, – поджав губочку, мигнула назидательно Маруся.
– Хочешь, возьми его себе и храни, хочь в печке, хочь в жолудке, – доедая кашу, через пять минут зевнула тетя Фая.
– Нет, – покачала головой Маруся, взглянув на пустую Фаину тарелку.
– А то возьми, – согревшись кашей, опять зевнула тетя Фая.
– Нет, – снова скромно сказала из-под иконы Маруся и чуть погодя: – А можно, я его понюхаю?
