Степан Чепмэн - Тройка
— Раз, два — сойка, нас здесь тройка, — напевала она про себя, — но игра лишь для двоих — и вот я пропускаю ход. А играют они на моей шкуре. Это вовсе не смешно. И еще они всегда притворяются. Он был стойким оловянным солдатиком. Она — одноногой балериной, а я — рыбой, которая их съела. А на самом деле мы все были большим куском олова. Такая вот грустная старая сказка. Принцесса любила солдата, а солдат любил ведьму. И принцесса жила в одиночестве в Соляной Башне, одна, только с ангелами. У них были огромные глаза, огромные, как блюдца, огромные, как тарелки, огромные, как колеса… Я забыла, чем там все кончается. Кажется, я разучилась думать. Я должна бы плыть по реке, по течению, чтобы водоросли и рачки застревали у меня в волосах. Надо выбраться из этой жирной вязкой грязи.
Никак не могу найти реку.
Добравшись до скелета, уютно устроившись в сером плотном веществе собственного спинного мозга, Наоми обернулась маленьким квадратным листком, что лежал на низком лакированном столике старого китайца. Старик взял листочек тонкими длинными пальцами и сделал из него оригами. Наоми смотрела ему через плечо, затем отвлеклась. Снаружи, за бумажными стенами дома, в саду, мшистом и каменистом, музыкант играл на кото из черепашьего панциря.
Наоми смотрела на панцирь и вдруг увидела океанское побережье и черепаху. Морскую черепаху, которая выбирается на берег в день своей смерти, выбирается, чтобы отложить яйца. Она ползет по белому пляжу, по скелетам крабов и рыб, затем взбирается по дюне и откладывает яйца. Там, на дюне, ее и нашел ловец жемчуга, нашел уже мертвую и отнес домой. Его жена сделала из черепашьего мяса жаркое, а панцирь он продал мастеру, делавшему кото. Но вот два черепашьих яйца треснули. Из одного вылупился… нет, не детеныш морской черепахи, а ее далекий предок — плезиозавр. Черепаха произошла от плезиозавра, хотя плезиозавры об этом не знали. И этот самый плезиозаврик был бабушкой Наоми.
Туг Наоми наконец вышла из транса и вернулась к сутрам.
— Второе средство включает в себя пять положительных навыков, или привычек: шауча, сантоша, тапас, свадхьяя, ишваропранихада.
Но тут стоянка под бронтозавром начала качаться.
Кто-то резко спилил ей крышку черепа и напустил туда кусачих скорпионов и какую-то ядовитую жидкость. По крайней мере, ей так казалось.
— Ева! — закричала Наоми. — Ева! Где ты! Мне плохо!
Джип был уже рядом. «Святой Иксчель, похоже на злокачественную опухоль мозга. Только этого нам еще не хватало».
Бронтозавра вырвало пенистой голубоватой массой. Ее продолжало тошнить, но в желудке уже ничего не оставалось. Она раскрыла пасть, обнажив лиловые десны и дырявые коричневатые зубы.
Ева смотрела на нее и жалела, что у нее нет рук и она не может положить на глаза Наоми мокрое полотенце или почесать ей надбровья. К несчастью, джип почти ничем не мог помочь бронтозавру.
«Жалость, — думал Алекс, — тоже болезнь».
Алекс все еще держал в руке деталь от джипа. Он подошел к Еве, вставил стержень на место и захлопнул капот.
Он огляделся, перешел на другую сторону улицы и двинулся прочь с шоссе, в сторону предгорья. Он прошел два квартала на восток и повернул направо. Глыбы взломанного тротуара лежали на том месте, где раньше была зеленая лужайка. Он пнул ручку проржавевшей газонокосилки.
Бессвязные триады. Кусочки случайных историй раскалываются на еще более мелкие части. И нет общего связующего языка. Тик-так, раз-два-три, раз, два — сойка, вот и наша тройка. Я проиграл, ты проиграла, мы проиграли. Змеи и скаты, подводные пещеры, временно-пространственные туннели. Христос, заброшенный в малиновый куст. Как я позволил всему этому случиться? Я в блаженном неведении тупо довел дело до кровопролития, и вот теперь получаю сполна. И мне только остается биться головой о стенку, потому она не любит меня. Я кончился. Проиграл. И куда мне теперь податься? Ни карты, ни приказа, ни топлива, ни расписания радиосвязи, ни рулевого управления, ни тормозов… Ладно, какая разница. Кончай с нами!
Ева повернула за угол и обнаружила Алекса. Он сидел на крыльце некогда розового бунгало. Крыша крыльца обвалилась, и проржавевшая кровля свисала с нее длинными уродливыми хвостами.
Ева подъехала по подъездной дорожке.
— У Наоми жар, — сказала она.
— Несомненно. У Наоми жар, а я рехнулся. Так в чем проблема?
— Я чувствую себя несчастной, Алекс. Эта пустыня нагоняет тревогу.
— Возможно, она пытается прогнать нас.
— Я бы с удовольствием…
Некоторое время джип со старухой молчали. И только ветер трепал розовые занавески в окнах домика.
Алекс пожал плечами.
— Я бывал в местах и похуже. Здесь хоть нет вирусов.
— Послушай, Наоми тошнит. Ты можешь принести из лавки бутылки с водой и открыть их?
— Конечно, — подумал Алекс.
Старуха встала и выполнила просьбу Евы. Иногда Алекс так делал, хотя, в общем, это было не в его стиле.
— Алекс, — обратился к нему джип, — скажи мне, что там такого в твоих силиконовых мозгах, из-за чего с тобой чертовски трудно общаться?
Алекс погрыз ноготь и сморгнул слезу.
— Ты меня не любишь, — проговорил он.
Ева увидела, как стыд и отвращение накатывают на лицо старухи темным облаком. Алекс вздрогнул и закрыл лицо руками. Но это было не его лицо. И не его руки.
— Надо что-то менять, — в отчаянии прошептал он. — Убить, как обычно, вас всех?
— Вы повторяетесь, мистер Могучий Боец. Я тебя тоже убивала — три раза из твоих четырех смертей, кстати. Безболезненная смерть — это не для нас.
Но Алекс не слушал ее.
— Убить ее. Убить! Я убью ее, потом ее убийцу, а потом убью ее ребенка. Только тогда я смогу простить ее и заняться с ней любовью. А потом снова убью ее. Я прощу ее, только сначала убив. И ее дочь заслуживает того, чтобы умереть вместе с ней. Потому что ее дочь влюблена в меня точно так же, как я влюблен в ее мать, это жестоко и несправедливо.
— Она любит тебя как отца, Алекс. Когда ты умрешь, она понесет на спине твою металлическую оболочку. Будет спать с тобой рядом, периодически плача от жалости. Она будет сосать твою ржавую выхлопную трубу и подкладывать вместо подушки твои покрышки. Она любит тебя, Алекс. И ничего с этим не поделаешь, выхода нет. Она испытывает к тебе собачью преданность.
Старуха шла, бормоча себе под нос. Затем нагнулась и подобрала обломок кирпича.
— Не может быть, чтобы мы были здесь заперты совсем одни.
— А почему бы и нет?
— Должны же быть где-то рядом другие камеры, а в них — другие заключенные.
— И что дальше, даже если они и есть?
— Значит, можно отсюда вырваться и бежать. Раньше или позже, но можно. Можно найти выход.
— И как это нам поможет?
— Кто-то другой может знать, как отсюда вырваться.
Старуха прищурилась, разглядывая кирпич, который вертела в руках.
— Я не могу на это рассчитывать. Некоторые тюрьмы бывают слишком хорошо защищены от побега.
— Тебе просто не хватает воображения, — подумал джип.
Старуха вскочила. Джип поспешно отъехал назад.
Алекс бросил в него кирпичом, но не добросил. Джип выехал на улицу и, поспешно набирая скорость, помчался прочь.
— Да, ты можешь сбежать, — сказал ей вслед Алекс, — но все равно не скроешься от смерча. А после того как он закончится, я размозжу тебе голову, Ева, и разжую ее. И подарю тебе такой терновый венец, что на всю жизнь запомнишь.
Ева направилась назад к центру города и заехала в короткий тупичок в стороне от дороги. Древние качели стояли позади изгороди. Она сшибла мусорный бак, чтобы снять раздражение.
— Он — зло! — пожаловалась она. — Если бы только Наоми и я могли бросить его, отрезать, как вредную опухоль, зажать парой хирургических щипцов и покончить с ним одним ударом.
Все это время Наоми быстро бормотала про себя.
— Для каждого действия необходимо пять условий. Первое — выбор места действия, второе — выбор исполнителя действия, третье — выбор инструмента для действия…
Ветер разметал по небу тонкие нити перистых облаков. Старуха устало тащилась по разбитой дороге у подножия гор. Алекс продрался сквозь кусты юкки и полосатые кактусы, теперь город оказался позади него, внизу. Он присел на камень, испытывая приступ бешеного тупого гнева. Слова пролетали у него в голове подобно бесконечно вращающейся велосипедной цепи.
Если бы только кто-то из нас оказался снаружи. Если бы Наоми могла умереть от воспаления, Ева — от обезвоживания, а я мирно ржавел в какой-нибудь канаве. Но нет. Это место есть наше собственное сознание. Это место, эта ловушка, этот бедлам, этот бред, этот уродливый бесконечный сюжет ни о чем…
Внезапно, как прыжок кошки, и громко, как удар молотка, внутри Алекса раздался голос Наоми: «Давай вырвемся отсюда! Давай уйдем!»
