Ричард Бротиган - Аборт. Исторический роман 1966 года
Время от времени мы натыкались в воздухе на невидимые предметы, и самолет вставал на дыбы, будто призрачная лошадь.
Я снова взглянул на кофейное пятно, и так высоко над миром оно мне даже понравилось. Меньше, чем через час мы приземлимся в Бёрбанке, Лос-Анжелес, высадим пассажиров, возьмем новых и полетим дальше, в Сан-Диего.
Мы путешествовали так быстро, что через несколько мгновений нас не стало.
Кофейное пятно
Я просто полюбил это кофейное пятно на своем крыле. Оно идеально подходило этому дню: словно талисман. Я начал было размышлять о Тихуане, но затем передумал и снова вернулся к кофейному пятну.
А в самолете что-то происходило со стюардессами. Они собирали билеты, предлагали кофе и вообще старались понравиться.
Стюардессы, похожие на красивых монахинь из "Плэйбоя", прогуливались взад-вперед по коридорам, точно самолет был женским монастырем. Они носили короткие юбки, щеголяя симпатичными коленками и красивыми ногами, но их коленки и ноги становились невидимыми рядом с Вайдой, которая спокойно сидела в соседнем кресле, держала меня за руку и думала о в Тихуане — месте назначения своего тела.
Среди гор возник изумительный зеленый кармашек. Наверное, ранчо, поле или пастбище. Я полюбил этот зеленый кармашек навечно.
Таким чувствительным я вдруг стал от скорости аэроплана.
Через некоторое время облака неохотно уступили долинам, теперь мы путешествовали над угрюмой землей, и даже облакам ее не хотелось. Под нами не было ничего человеческого — лишь несколько дорог извивались в горах длинными сухими червяками.
Вайда сидела тихая и прекрасная.
На моем крыле взад и вперед раскачивалось солнце. Я смотрел мимо кофейного пятна вниз на полупустынную долину, где аграрные планы человека размечены желтым и зеленым цветом. В горах деревьев не было — горы оставались бесплодными и покатыми, как древние хирургические инструменты.
Я посмотрел на средневековую кишечную полу крыла — она поднималась и поглощала сотни миль в час прямо перед моим талисманом кофейного пятна.
Вайда была изумительна, хотя глаза ее грезили югом.
Люди на другом краю самолета смотрели куда-то вниз. Мне стало интересно, и я тоже посмотрел вниз со своей стороны: маленький городок, ласковая земля, снова городки — уже наползают один на другой. Нежность земли превратилась в сплошные городки, раскорячилась Лос-Анжелесом, и я стал искать в нем автостраду.
Человек, который, как я надеялся, был пилотом или выполнял еще какие-то обязанности в самолете, сообщил, что через две минуты мы идем на посадку. Мы неожиданно влетели в облачную дымку, ставшую аэропортом Бёрбанк. Солнце не светило, все было сумрачным. Этот сумрак был желтоватым, серый остался в Сан-Франциско.
Самолет опустел и заполнился вновь. Пока все это происходило, Вайда оказалась под прицелом множества взглядов. Одна из стюардесс замешкалась в нескольких рядах от нас и уставилась на Вайду, словно проверяя, действительно ли она там сидит.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Отлично, — ответила Вайда.
Мимо на взлет проехал крохотный авиалайнер величиной с "P-38"[13], с ржавыми на вид пропеллерами. Из его окон выглядывала толпа перепуганных пассажиров.
Перед нами теперь сидели какие-то бизнесмены. Они разговаривали о девушке. Все ее хотели. Она была секретаршей в филиале Финикса. Они разговаривали о ней на языке бизнесменов:
— Хорошо бы получить доступ к ее счету! Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха-ха-ха!
"Пилот" приветствовал новых пассажиров на борту и снова долго говорил о погоде. Слушать его никому не хотелось.
— Мы приземлимся в Сан-Диего через двадцать одну минуту, — завершил он свой прогноз.
Когда мы взлетали над Бёрбанком, параллельно через дорогу от аэропорта ехал поезд. Мы оставили его позади, точно его там и не было, как, впрочем, и Лос-Анжелеса.
Мы пробились через плотную желтую дымку, на крыле снова спокойно засияло солнце, от счастья мое кофейное пятно превратилось в сёрфера, но скоро прошло и это.
Динь-дон до Сан-Диего
Динь-дон!
Почти Весь путь до Сан-Диего прошел в облаках. Время от времени из динамиков по аэроплану разносился звон колокольчика. Я не знал, что это такое.
Динь-дон!
Стюардессы снова собирали билеты и нравились пассажирам. Улыбки не сходили с их лиц. Они улыбались, даже когда не улыбались.
Динь-дон!
Я подумал о Фостере и библиотеке, потом очень быстро сменил в уме тему. Не хотел я думать о Фостере и библиотеке: мрачная рожа.
Динь-дон!
Затем мы влетели в плотный туман, и самолет начал издавать смешные звуки. Звуки были довольно крепкими. Я даже подумал, что мы уже приземлились в Сан-Диего и катимся по взлетной полосе, но стюардесса сказала, что мы только собираемся приземляться, то есть пока еще мы в воздухе.
Хммммммммм…
Динь-дон!
Горячая вода
Мы удалялись от Сан-Франциско с поразительной скоростью. Без малейшего усилия покрыли сотни миль, будто нас тащила вперед лирическая поэзия. Неожиданно мы вырвались в просвет между облаками и поняли, что летим над океаном. Я видел, как внизу разбиваются о берег белые волны, — Сан-Диего. Я увидел штуку, похожую на тающий парк, потом у меня заложило уши, и мы начали снижаться.
Самолет остановился — напротив аэропорта было пришвартовано множество военных кораблей: они стояли в низком сером тумане цвета их корпусов.
— Можешь перестать зеленеть, — сказала Вайда.
— Спасибо, — ответил я. — Я играю в дерево впервые. Наверное, это не мое призвание.
Мы вышли из самолета, и Вайда, как обычно, смутила пассажиров-мужчин и рассердила пассажиров-женщин.
Когда мы входили в терминал, два моряка вытаращились на нее так, точно глаза им заклинило пинбольными автоматами. Аэровокзал был маленьким и старомодным.
И мне захотелось в туалет.
Чем отличается международный аэропорт Сан-Франциско от международного аэропорта Сан-Диего? Мужским туалетом.
В международном аэропорту Сан-Франциско горячая вода остается горячей все время, пока моешь под краном руки, а в международном аэропорту Сан-Диего — нет. Если тебе нужна горячая вода, приходится постоянно придерживать кран.
Пока я проводил свои наблюдения над горячей водой, к Вайде клеилось пятеро мужчин. Она отмахивалась от них, как от мух.
Мне захотелось выпить, что для меня весьма необычно, но в маленьком темном баре толпились моряки. Мне не понравился бармен. Похоже, это не очень хороший бар.
Среди мужчин в зале поднялась какая-то суета и беспорядок. Один даже упал. Не знаю, как ему это удалось, но как-то удалось. Он лежал на полу и смотрел снизу на Вайду как раз в тот миг, когда я решил не выпивать в баре, а лучше сходить в кафе и выпить чашечку кофе.
— Мне кажется, ты повредила ему вестибулярный аппарат, — сказал я.
— Бедняга, — сказала Вайда.
Полет задом наперед
Лейтмотивом кафе в аэропорту Сан-Диего было все мелкое и невзрачное, огромное количество молодежи и ящики, набитые восковыми цветами.
Кроме этого, в кафе было полно летающего народа — стюардесс, пилотов и прочих, которые говорили о самолетах и рейсах.
Вайда, как обычно, всех ошеломила, пока я заказывал две чашки кофе у официантки в белой форме. Девушка не была ни молоденькой, ни хорошенькой и к тому же еще не проснулась.
Тяжелые зеленые шторы на окнах кафе не пускали внутрь свет. Снаружи тоже ничего видно не было — даже крыла.
— Ну, вот мы и приехали, — сказал я.
— Это уж точно, — сказала Вайда.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Скорей бы все кончилось, — сказала Вайда.
— Ага.
Два человека рядом с нами разговаривали о самолетах, ветре, снова и снова повторяя цифру восемьдесят. Они говорили о милях в час.
— Восемьдесят, — сказал один.
Потеряв нить их разговора, я задумался об аборте и Тихуане, а потом услышал, как один человек сказал:
— На восьмидесяти ты будешь лететь задом наперед.
Центр города
В Сан-Диего стоял облачный несуществующий день. Мы сели в "желтый кэб" до центра. Таксист пил кофе. Мы влезли в машину, и он, допивая кофе, долго и внимательно глядел на Вайду.
— Куда? — спросил он больше у Вайды, чем у меня.
— В "Зеленый отель", — сказал я. — Это…
— Я знаю, — сказал он Вайде.
И вывез нас на автостраду.
— Как вы думаете — солнце будет? — спросил я, не зная, что можно сказать еще. Конечно, можно было вообще ничего не говорить, но он таращился на Вайду в зеркальце заднего вида.
— Выскочит часиков в двенадцать, но мне и так нравится, — сказал он Вайде.
