Владимир Сотников - Покров
Он смотрел на дерево впереди, а поравнявшись с ним, выбирал новое – бесконечное лесное занятие, чудом избегающее повторения, – и время плыло навстречу вместе с этими деревьями. Ни минут, ни часов – все одинаково и неразличимо в спокойном течении.
Только выйдя на опушку, он представил, словно увидел издалека, замкнутый огромный круг, по которому прошел в лесу, и невидимая птица, перелетающая все это время рядом с ним, качалась на последней ветке, удивляясь пустоте пространства, вдруг открытого впереди. Он глянул на далекую через луг улицу – заметно было, что солнце переместилось, и дома стали выше, спрятав под собой свои тени. Он знал, что как только дойдет до того места, где запах улицы накатывает на луг размытой в воздухе границей и лес, подернувшись дымкой, отступит еще дальше, – то подчинится тому чувству, с которого и началось утро. Дождавшись его перед улицей, странные от повторения слова «день рождения» уже мелькали и в окнах дома, и в слившейся на ходу ребристости забора – даже скользнувшая над самой крышей ласточка чуть не столкнулась, быстро увернувшись, с неподвижным, как стекло, препятствием.
Он попробовал вспомнить ту радость, с которой ждал этот разгорающийся до непонятной тревоги день, и помнил только само ожидание, ничем не связанное с завершением, – так гул самолета, на котором летишь во сне, превращается после мгновенного пробуждения в мычание коровы, выгоняемой утром в поле.
В доме было тихо – проходя мимо окна, он заглянул в него как в чужое. Днем всегда плохо видно с улицы, он приблизил глаза к самому стеклу и сразу увидел на столе тот же лист бумаги, только чистый, без единого слова. Почему-то испугавшись, он быстро обежал сени, толкнул дверь – одну, другую и перед самым последним движением, когда уже хватал лист, догадался: да просто перевернут вниз словами. И опять мелькнуло: «Вернемся вечером». И словно не было ни леса, ни покоя лежащих в траве листьев – все уместилось между двумя повторами этих слов, одинаково прочитанных.
Задетая газета сползла со стола, обнажив сковородку, кувшин, хлеб – все это старалось совпасть со словами в записке. Улыбаясь, он налил в кружку молока, косясь на записку: «Пей молоко» – молчаливое подтверждение, ничего не значащее без его участия. И сразу вспомнил, как вчера читал книгу – одна страница с крупными вверху словами «Глава одиннадцатая» и сейчас стояла перед глазами: два слова, и снизу серая россыпь букв. И страница вдруг закрыла бегущего по полю человека, и уже неизвестно, что там, за рассеянными по бумаге буквами – бежит ли дальше человек или сел на землю, обхватив голову руками, словно приговаривая неслышно про себя: «Глава одиннадцатая, глава одиннадцатая…»
Он допил молоко и усмехнулся застывшим на бумаге словам: «Пей молоко», – слепые, они так и не увидели своего исполнения… Подойдя к зеркалу, он отчего-то вздрогнул и не удержался, заглянул за него, в темный угол с затихшим на полу мячом. «Надо накачать», – подумал он, а какая-то бессловесная мысль уже пробежала холодом по волосам, словно они высыхали на легком ветерке, и вот он уже спешит отойти, оглядывается на ходу, успевая заметить в зеркале свою удаляющуюся спину.
Громче обычного хлопнув дверью, он остановился на крыльце. Здесь было тепло – теплее, чем в доме. Солнечный свет падал отвесно сверху, и навстречу ощутимо поднималось с земли тепло. Не вынимая рук из карманов, он сел на ступеньку и вдруг услышал слабый хруст – и как что-то живое, выдернул из кармана оставленные матерью деньги. И, словно собираясь сделать приятную работу, он подтянул штаны, оглянулся – плотно ли закрыта дверь, подбежал к началу тропинки, пропадающей под нависшей ботвой картошки, оглянулся еще раз и пошел, подгоняемый странной бодростью.
Справа, на дальнем огороде, заканчивали укладывать огромный по сравнению с маленькой лошадью воз сена. Мужик стоял наверху, словно собирался спрыгнуть, ногами пробовал покатые края. Вот он уселся, подлетели брошенные снизу вожжи, и воз поплыл над невидимыми колесами, вздрагивая и роняя легкие непричесанные клочки сена. «Наверное, та самая телега», – вспомнил утреннее свободное тарахтенье за домом и подумал, что, может быть, они с отцом будут возить свое сено на этой же лошади, и тогда она станет на день близкой, похожей на их корову – с такими же глазами. Он всегда, пока отец грузил, держал лошадь под узцы, и если приближал к ее покорному грустному глазу свое лицо, то удивлялся отражению.
Он уже свернул с тропинки на дорогу с присыпанным, как в песочных часах, следом от телеги. Впереди стена магазина, большая даже издали.
Навстречу, покачиваясь почти на месте, медленно плыл воз с сеном. Он оказался кособоким, мужик переполз для равновесия на сторону и еще издали начал удивленно поводить головой, доказывая свое знание об этой кособокости.
Он поздоровался, но мужик не ответил, словно говоря всем своим видом: «Какое тут здравствуйте, тут бы только доехать…» Посмотрев вслед уже отъезжающему возу, он подумал, что где-нибудь на повороте мужик будет бояться особенно, и даже представил его лицо с закушенной губой и широко раскрытыми глазами.
Странно – в каком месте дороги ни разминешься с кем-нибудь встречным, после этого дорога только дожидается своего завершения, став по-новому короткой – и уже видны трещины в стене магазина. Он перелез через забор – вот-вот опять сделают пролом, чтобы ходить не улицей, а напрямик; каждый год забор застывал новым зияющим рисунком.
Возле магазина было пусто, только собака, лежащая неподвижно у самых ступенек, вдруг встала и переплелась на другое место, сразу же там улегшись. Когда он проходил мимо, собака только дернула бровью, не подняв с лап вытянутой головы. В магазине скучала продавщица, он сразу застеснялся ее взгляда, и захотелось выйти. Он посмотрел на пустые хлебные полки, будто объясняя свой приход, и попятился к двери.
И сразу увидел станцию – она была напротив, к ней, опустив хвост, лениво трусила та самая собака. «Наверное, сейчас подъедет автобус», – подумал он и захотел подойти туда сквозь горячий, струящийся вверх воздух. Твердая поверхность асфальта сделала его выше, точно он переобулся в новые, непривычные ботинки.
И когда переходил шоссе, мелькнувшее вправо-влево бесконечностью, вдруг подумал, успев заметить под ногами пустоту вмятой в асфальт ракушки, что половина дня осталась сзади, перед этой дорогой. Завершая это чувство, какая-то неостановимая машина пронеслась за его спиной, разорвав неподвижный воздух.
Он вспомнил, как раньше с братом искали друг друга по спичкам: брали коробок, быстро всовывали внутрь одну горящую спичку – вспыхнувшее с шипением пламя радовало больше всего, – и он уходил потом куда-нибудь, бросая под ноги через несколько шагов по спичке, а брат шел по этому следу. Надо было экономить, чтобы путь оказался как можно длиннее, но и далеко спичку от спички бросить нельзя – цепочка могла оборваться. А может, они тогда просто угадывали дорогу и спички были только радостным подтверждением? Однажды у него неожиданно опустел коробок, но он не вернулся, а все шел дальше – наверное, это в лесу было, – тогда впервые брат не нашел его. Вернувшись домой, он встретился взглядом со странными глазами брата – то ли обида, то ли прощение были в них. Больше они не играли. Иногда он один тайком сжигал спички в ручном взрыве, но потом коробок становился ненужным, и он выбрасывал его подальше целиком, даже не рассыпая.
Наверное, проехавшая машина, подняв мгновенно пролетавший ветер, смела случайно увиденную им на дороге спичку – иначе как бы он вспомнил ту давнюю игру?
Дверь станции была открыта, и тяжелый кирпич держал ее растворенной до отказа, как застывшая нога. Рядом уже улеглась собака – почему всегда рядом с собакой оказывается кирпич или палка? Постоянная в своем страхе картинка: чужая рука замахивается, и собака ойкнувшим визгом сплетается с ударом, убегая потом полукругом, и слышен жуткий чей-то смех.
С дороги сворачивал к станции, медленно переваливаясь на плавных выбоинах, автобус. Качнулся на тормозах, выбрасывая вперед из-под себя пыль. Из кабины вылез оглянувшийся назад шофер. Собака подняла голову, но глаза ее были такими же спокойными – даже новое ожидание не изменило их. Шофер прошел мимо, сбившись слегка в шаге – удержался, чтобы не обойти собаку подальше. Автобус покачивался от выходивших с обратной стороны людей – их ноги мелькали внизу и, добавив к себе туловища, направлялись уже к буфету. Шофер крикнул, полуобернувшись: «Пять минут!» – переступив порог, обвел глазами пустые лавочки у стен – собака, мальчик, никого больше не увидев, подмигнул: «Далеко едешь?» – и уже открывал ту дверь, за которой сидела кассирша.
Собака повернула голову – вдруг показалось, что она ждет ответа вместо исчезнувшего за дверью шофера. И, словно начиная шутку, неизвестную своим концом и поэтому неостановимую, он вытащил из кармана деньги и положил, не разглаживая, на маленький подоконник, за которым склонилась голова кассирши. И быстро сказал, только потом поняв свою хитрость:
