Афонсо Шмидт - Тайны Сан-Пауло
Ужасный дом
Клелия была лучшей ученицей Баианского колледжа и вышла из его стен законченной дурочкой. К счастью, отец, фабриковавший «Lacrima Christi»[10] t мог поддерживать ее причуды, вытекавшие из сословных предрассудков, генеалогических традиций и прочей чепухи, которой была забита ее голова.
Веря во все, чему ее обучали святые наставницы, Клелия стала ждать принца. В двадцать восемь лет она наконец усомнилась в своем предназначении и снизошла до того, что отдала руку мужлану, продававшему ей бриллианты. Случилось так, что этим счастливцем оказался Оливио Базан. Неравный брак без священного оправдания любовью. Появление в доме хозяйки заставило коммивояжера поступить на постоянную службу с высоким окладом. Он перестал разъезжать, и оба они честно несли бремя семейной жизни, тем более что в последующие годы стали появляться дети, вначале Жоржи, потом Тила. Тесть Оливио Базана в один злополучный день совершил непоправимую глупость, пожелав продегустировать свое вино, и отошел в лучший мир. Но умер он на своей постели, окруженный родственниками, с соблюдением всех церковных таинств.
Посетитель, войдя в кабинет Оливио Базана, несомненно, восхитится шкафами, набитыми книгами и архивами писем, контрактов и бумаг; там же увидит он пишущую машинку и сверкающую коллекцию драгоценных камней. Она размещена на шелку под стеклом в специальной витрине; этикетки на шелковых подушечках объясняют названия камней и их происхождение. На столе, как доказательство внимания семьи, стоит вазочка из севрского фарфора с тремя свежими белыми розами. Должно быть, это дело ручек Тилы, которая не может примириться с сухостью кабинета отца.
Но самое главное в кабинете – это несгораемый шкаф. Он установлен в углу, около окна, выходящего на улицу. Высокий, узкий шкаф, весь из стали, выкрашен в зеленый цвет; сверху золотыми буквами выведено имя Оливио Базана, посредника по экспорту драгоценных камней.
Если посетитель направляется не в это святилище Меркурия, он поворачивает направо и проходит в столовую, настолько отполированную, что каждая пылинка, упавшая на пол с его башмака, как бы вопит о скандале. Глухой голос наставительно произносит:
– Осторожно, осторожно!..
Квадратный обеденный стол, покрытый узорчатой скатертью и окруженный черными стульями с высокими спинками, строг и изящен. В ясные дни широкое окно набрасывает на зеркальный пол солнечное покрывало, которое оттеняет обстановку комнаты. Если гость, забыв, где он находится, закуривает сигарету, раздается тот же бесстрастный голос:
– Пепельница слева… Не уроните пепел на пол!..
Клелия, должно быть, вездесуща; повсюду чувствуется ее неуловимое присутствие.
Дверь, скрытая под тяжелой портьерой, ведет в задние комнаты первого этажа. Входящие в эту дверь – а посторонние здесь бывают редко – видят налево кухню, направо – ванную. Дальше две комнаты для прислуги, окна которых выходят во двор, к гаражу и прачечной.
Широкая кирпичная стена опоясывает все владение. По ту сторону стены расположен заброшенный участок, выходящий на улицу Даль – самую тихую в Жардиндас-Флорес. По-видимому, Оливио Базан боится, как бы ночью какой-нибудь грабитель не перелез через эту стену и через дверь или окно не вторгся в его крепость: лампочка в двадцать пять свечей у входа в гараж никогда не гасится. Днем она становится бледной и почти невидимой, зато ночью позволяем заметить любого, кто попытается проникнуть в дом.
Когда гость находится уже во дворе, он внезапно пугается:
– Не бросайте окурков на землю! – слышит он тот же глухой, бесстрастный голос.
Широкая лестница в два пролета, выстланная дорожкой и освещенная окном с цветными стеклами, ведет на второй этаж. Гладкие металлические прутья, закрепленные колечками, прижимают дорожку к ступенькам. По лестнице можно подниматься и спускаться без малейшего шума. Этим обстоятельством пользуется Клелия, чтобы держать мужа, детей и прислугу под строгим надзором. Вот она, молчаливая и недоверчивая, едва касаясь перил, сходит вниз. На ней темно-синее платье, кофточка с высоким воротничком, волосы зачесаны назад. У нее бледное лицо, тонкие губы, большие неопределенного цвета глаза; чтобы лучше видеть, она их постоянно щурит.
– Не волочите ноги, вы рвете ковер!
Несмотря на подобные наставления, те редкие гости, которые удостаиваются почти недосягаемой чести – подняться на второй этаж, – получают возможность восторгаться там тремя большими спальнями и маленькой террасой над задним двором. Первая комната двумя светлыми окнами выходит на улицу Бугенвиль, это спальня супругов. Она заставлена мебелью, без которой здесь было бы гораздо уютнее. Именно здесь хозяйка дома проводит долгие часы, одержимая идеей наведения строгого порядка; тонкий, натренированный слух позволяет ей безошибочно узнавать, что происходит во всех уголках дома.
В центре, напротив лестничной площадки, – комната Тилы. Девушке пятнадцать лет, она хорошенькая, вежливая, ее считают чрезмерно набожной, так как она не пропускает ни одной мессы в Церкви одиннадцати тысяч девственниц. Тила любит читать романы, в которых герои занимаются психоанализом.
Дальняя комната – царство Жоржи. Ему шестнадцать лет, он кончает гимназию. Жоржи подражает грубоватым героям ковбойских фильмов, но между тем сам чрезвычайно добр. Сейчас его мучают еще не разрешенные проблемы переходного возраста. Из его комнаты открывается дверь на террасу, откуда виден кирпичный забор и за ним пустующий участок. Комната служит юноше спальней и кабинетом для занятий.
Повсюду мебель, ее так много, что у гостя возникает желание спросить:
– Да, но где же, собственно говоря, живет эта семья?
Однажды утром служанка Эсперанса, кончив накрывать на стол, громко объявила:
– Кофе подан!
Оглянувшись, она испугалась. Бедняжка думала, что Клелия в своей комнате занята туалетом после ванны, а та, уже одетая, стояла за спиной служанки и рассматривала ее прищуренными глазами. Не сказав ни слова, хозяйка села за стол. Тила в домашнем халате, с мокрыми распущенными волосами, напевая услышанную по радио самбу,[11] спустилась по лестнице и села на свое место.
– Послушай, Тила, если тебе нравится петь, подбирай по крайней мере приличную программу, не повторяй непристойностей, которые слышишь на улице…
Девушка смутилась и промолчала. К счастью, в эту минуту появился Жоржи. В замшевой куртке и голубом берете, надвинутом на ухо, перескакивая через три ступеньки, он стремглав спустился по лестнице и занял свое место за столом.
Мать его отчитала:
– Я не требую, чтобы дети подходили ко мне для благословения, как это делали в доброе старое время, но ничего не стоит, встав с кровати, хотя бы поздороваться…
– Э, мама, вы становитесь однообразны!
Клелия обиделась, и все утро ее не оставляло дурное настроение. Еще больше она расстроилась, когда из внутренних покоев, насвистывая, появился муж, в темно-синем с узорами халате, только что побрившийся, с мохнатым полотенцем на шее наподобие кашне. Оливио был в отличном расположении духа и весь сиял, благоухая брильянтином, одеколоном и душистым мылом. Он сел за стол и протянул руку с холеными ногтями, чтобы достать фаянсовый кофейник, но Клелия, как всегда заботясь о соблюдении правил хорошего тона, тут же метнула на него взгляд, полный осуждения, и порывисто отвела эту неосторожную руку.
– Послушайте, Вивико! Вы бы хоть показали пример своим детям, которые растут невежами. Как я могу научить их хорошим манерам, если вы сами садитесь за стол в подобном одеянии, с испачканным кровью полотенцем на шее?…
– Что это значит, Клелия? Вы слишком придирчивы!.. Только и знаете…
Оливио Базан встал тоже с испорченным на весь день настроением и пошел в ванную, откуда через несколько минут вернулся одетый в кашемировые брюки и пижаму яркой расцветки. Он робко сел за стол, опасаясь нового выговора супруги. Прошло десять долгих минут, в течение которых никто не обмолвился ни словом.
Шум во дворе
Жоржи, старательно очистив блюдце с клубничным желе, нарушил молчание:
– Знаешь, старина, две ночи подряд я просыпаюсь от шума во дворе. Вчера на рассвете мне показалось, что это повар Жарбас… Он, когда выпьет, имеет обыкновение блевать в бак для стирки белья…
Клелия, слушая сына, пришла в ужас:
– Мальчик, где ты научился подобным выражениям? Наш дом стал похож на «Гостиницу для коммивояжеров»!
В этом сравнении скрывался язвительный намек по адресу супруга, который когда-то сам был коммивояжером. Однако Оливио при детях сделал вид, что не понял намека, и, заинтересовавшись, разрешил Жоржи продолжать начатый рассказ.
– Так вот, старина! Прошлый раз я не поднялся и не пытался узнать, кто ходил по двору, но сегодня, тоже на рассвете, опять услышал шум. Я вскочил с кровати, решив расправиться с Жарбасом…
