Джон Ирвинг - Свободу медведям
— Тебя что, гром разбудил, Графф?
— Я читал твои стихи при свете молнии.
— А! — протянул он. — Свет истины осветил твой путь.
— И позвал тебя?
— Я сунул нос куда не следовало, — признался он.
— Из окна, Зиг? Повис на решетке, да? Попробовал ее на прочность, да?
— Поначалу нет, — сказал он. — Поначалу я просто ждал, когда старушка Судьба появится в сумерках и даст мне возможность рассмотреть ее получше.
— Слушал шум дождя, Зиг. Ты и к этому приложил руку, да?
— Ничего подобного, Графф. Этот дождь — недоразумение. И все случившееся — это лишь недоразумение, с которым следует считаться.
— Хотел бы я тоже взглянуть на Судьбу, — заметил я. — Я должен знать ее в лицо.
— Так ты ее трахнул, Графф?
— Нет, — признался я.
— Ты пожалел ее юность, — сказал он.
— Когда мы уезжаем, Зиг?
— А, слезное прощание! Когда ты сможешь сбежать подальше?
— Да пошел ты к черту, Зиг. А теперь я хочу хоть немного вздремнуть.
— Так Графф желает спать! — заорал он и сел на кровати, прижимая к себе подушку. — Ну так спи.
— Сам спи, — огрызнулся я.
— Как вулкан, Графф! Старина Зигги спит как вулкан.
— Мне плевать, как ты спишь, — сказал я.
— Ну да, плевать, Графф. Тебе плевать, моя душка!
— О господи! — воскликнул я.
— Он в ванной, Графф, — заявил Зигги. — Готовит нам обоим завтрашний день.
Что Господь приготовил для нас на завтра
Свет проник в нашу комнату рано, хотя дождь продолжал поливать двор; я слышал, как тяжелые капли барабанили по трубам мотоцикла. Приподнявшись на локте, я выглянул во двор через решетку; мокрые булыжники на подъездной дорожке походили на скопление яиц, и мне было видно, как тетушка Тратт готовится к приезду молочника.
Казалось, будто она вышла во двор откуда-то из-под замка: она катила перед собой две молочные фляги, подталкивая их хлюпающими калошами. Розовый край ее мешковатого халата выглядывал из-под дождевика; сетка для волос съехала ей на брови, делая лоб похожим на какой-то вздутый предмет, выловленный в море. Обрубки икр украдкой высовывались между верхом сабо и краем ее халата, своим белым цветом они походили на свиное сало.
Поставив фляги на мостовой, прямо напротив входа в замок, она направилась через двор к воротам и открыла их для молочника. Однако молочник пока не появлялся; тетушка Тратт глянула в оба конца улицы, затем прошлепала обратно к замку, хлопая своим промокшим подолом и оставив ворота открытыми.
Теперь дождь принялся колотить по пустым молочным флягам; звук выходил куда громче, чем когда он тарабанил по трубам мотоцикла.
И тут неожиданно, словно сумасшедший шквал ветра, появился молочник.
Я видел горбоносую морду лошади, просунувшуюся в проем ворот с хлопающими при каждом движении шаткой повозки и от раскачивания большого тела шорами; сбивчивый аллюр лошади передавался прогнутой спине, и тяжесть кожаной сбруи сносила ее с угла, который эта глупая лошадь пыталась срезать. Затем я увидел вожжи возницы и выпуклое брюхо животного, и вся повозка легко вкатилась вслед за лошадью, дергая оглоблей и швыряя весь неуклюжий вес на одну сторону крестца животного — как если бы всадник на полном скаку соскочил с коня, всем своим весом повиснув на поводьях.
Возница прокричал:
— Гос-поди! — И повозка зацепилась за обочину обоими колесами, которые застопорились и перестали крутиться.
Лошадь ждала, когда ее ноги коснутся земли и когда коляска последует за ней. А я ждал, когда этот чокнутый возница перестанет натягивать поводья, задирая голову бедной лошади так высоко, что она могла видеть лишь макушки кустов форситии, а не собственные копыта, которые опустились на край мокрой, словно выложенной яйцами, брусчатки двора.
Лошадь завалилась на сторону, при этом оглобля сползла по ее спине и ударила в ухо; маленькая повозка высоко задралась на ее крестец. Когда упругие ребра животного шмякнулись о булыжник, она выдохнула:
— Пуф-ф!
Придурковатый возница соскочил со своего места и насел на шею лошади — вдобавок к кожаной сбруе и бряцающим железным обручам. Молочные бидоны издали ужасный грохот, скатившись на край повозки. Шлея сползла вниз, задрав лошадиный хвост на манер знамени.
— Что это? — удивился Зигги.
А оседлавший лошадиную шею возница подпрыгивал на ней, словно выскочившая из старого матраса пружина.
— Боже мой! Лошадь! — заорал он.
— Господи, Графф! — воскликнул Зигги. — Что там происходит?
Молочник ухватил скорчившуюся лошадь за уши и притянул голову животного к себе на колени. Он раскачивал ее голову, пригибая к крупу, то туда, то сюда.
— О Матерь Божья! Лошадь! — причитал он. Затем шмякнул лошадиную голову о булыжник, потом потянул вверх за уши и снова кинул вниз, надавливая всем весом. Передние копыта лошади забились в струях дождя.
Крышки молочных бидонов съехали к передку повозки, походя на мокрые лица, выглядывающие из-за ее краев. Тетушка Тратт затопала ногами на крыльце у входной двери, пытаясь попасть каблуками в галоши. Она неуклюже прошлепала по подъездной дорожке к молочнику.
— Эй! — крикнула она. — Что с тобой случилось?
Молочник, оседлавший шею лошади и продолжавший держать ее за уши, прижал щеку к углублению под лошадиной челюстью, используя свою голову, чтобы пригнуть животное вниз. Действовал он теперь более изощренно: он не пытался поднять лошадь, а давал ей возможность подняться самой — ровно настолько, чтобы ухватить за уши. Тогда он получал рычаг; он мог навалиться на лошадь столь внезапно, что ее голова несколько раз подпрыгивала, прежде чем коснуться булыжников, она пускала пену поверх удил, тряслась и снова силилась приподняться.
— Черт тебя побери, Графф! — заорал Зигги. — Если ты не скажешь мне, что происходит… — И он, обернувшись стеганым шелковым покрывалом, прыгнул к оконному выступу.
Теперь лошадь ошалела еще больше; молочник выглядел до ужаса спокойным. Повозка с бидонами переехала лошадиный крестец, и оглобля выгнулась, словно натянутый на лошадином хребте гигантский лук. И как только лошадь прекращала биться, оглобля пружинила назад и разгибалась невообразимым позвонком.
Но молочника ничто не трогало, он мертвой хваткой держался за голову и уши животного, припав щекой к впадине под лошадиной челюстью.
— О господи! — выдохнул Зигги.
— Он сошел с ума! — воскликнул я. — Должно быть, при падении у него вышибло все мозги.
— А-а-а! — завопил Зигги.
И тут к месту действия осторожно приблизилась тетушка Тратт, не забывавшая приподнимать свой розовый подол, дабы не испачкать его.
Тогда Зигги, обернувшись покрывалом поверх плеч и зажав его под подбородком, рванул мимо меня. Голая нога выгнулась наподобие кошачьей спины в мокрой траве — он перепрыгнул через подставку для журналов и выскочил за дверь в коридор. Совершив лишенный грации пируэт по периметру лестничного колодца, он зацепился за перила дутым покрывалом, которое отбросило его назад, когда он начал спускаться вниз; он дал покрывалу упасть и, не возвращаясь за ним, двинулся дальше.
Словно в знак прощания, покрывало колыхнулось, подхваченное проникшим сквозь широко распахнувшуюся парадную дверь сквозняком.
Я бросился обратно к окну.
Тем временем во дворе появилось нечто новое: здоровенный мужик с розовыми коленями и голыми, лишенными волос икрами ниже рейтуз — шарф вокруг горла поверх ворота пижамы, на ногах сандалии на толстенной подошве. Он стоял на полпути между входной дверью и тем местом, где тетушка Тратт совершала круги вокруг упавшей лошади; он стоял, упершись руками в бока, его руки неожиданно обрубались на концах — это был человек, лишенный кистей, лишенный шеи и лодыжек.
— Фрау Тратт, — произнес он, — что это за ужасный шум? Я лег поздно. — Затем повернулся к замку, вытянув вперед руки, как если бы кто-то бросил ему от двери букет.
И тут в него всем своим весом, словно мешок с песком, врезался Зигги, и толстяк, не успев опустить руки, упал, а голые ноги Зигги прошлись по его груди.
Тетушка Тратт всплеснула руками.
— Этот дурак возница пьян в стельку, — устало произнесла она. Подняла глаза и увидела пухлого розового мужчину, растянувшегося на земле поверх шарфа, пальцы его сжимались и разжимались, голова слегка дергалась. — Дождь собирается лить целый день, — сказала она, и Зигги, пролетая мимо, слегка задел ее; она обернулась и всплеснула руками.
Голый зад Зигги ослепительно блеснул под дождем.
А здоровяк без сочленений, с закрытым мокрым шарфом ртом, продолжал лежать на спине в прежней позе.
— Господи! — заорал он. — Голый! Да он совсем голый! Совсем!
А оседлавший молочника Зигги схватил его обеими руками за горло. Затем он пригнул свою голову к голове молочника и нанес ему сильный удар по загривку.
