Айрис Мердок - Время ангелов
— «Как прекрасен человеческий род! И превосходен новый мир, который имеет таких людей в нем!»
— Что?
— Неважно. Ты задал себе трудную задачу.
— Невозможную. Мне придется стать гомосексуалистом.
— Лео…
— Да.
— Зачем ты мне все это наврал о своем отце?
— Вот те на! Откуда ты знаешь, что все это вранье?
— Потому что я задала ему множество вопросов о его жизни, и то, что он рассказал мне, явно было правдой.
— Конечно. Такие особы, как ты, быстро все выясняют. Ты проницательна. Я боюсь тебя.
— Но неужели ты ожидал, что я поверю всей этой чепухе?
— Не знаю. Думаю, да. Я врал просто для практики. Из артистизма.
— Из артистизма?
— Да, я эстет. У меня нет морали. Ты не веришь в Бога и во всю эту чепуху, не так ли?
— Нет, — ответила Мюриель. — Хотя не верить в Бога и не иметь моральных принципов — не одно и то же.
— Одно и то же, и ты знаешь это. Я — одна из проблем поколения. Я — одинокий волк, немного похожий на… как бишь его… этот парень у Достоевского? Я намерен приучить себя к безнравственности, выбросить старые условности из своего мира, так что когда у меня появляется возможность солгать, я делаю это. Ценности теперь относительные, нет абсолютных ценностей. А жизнь такая короткая. Да еще бомба! А в один прекрасный день ты можешь проснуться и обнаружить у себя какой-то бугорок, и аллегоп — это рак.
— Я знаю. Чего ты хочешь от жизни, Лео?
— Я хочу стать знаменитым, могущественным и богатым. Этого хочет каждый, но не у всех хватает наглости признаться. Моральные люди просто отсталые. Они пока себя не понимают.
— Может, ты и прав, — сказала Мюриель.
— Ты согласна, старушка? Давай станем вместе малолетними преступниками. По крайней мере, это какая-то социальная роль.
— Только я не думаю, что это имеет смысл — пытаться стать тем, что ты называешь безнравственным. Мне кажется, условности проникли глубже, чем ты себе представляешь.
— Ты хочешь сказать, что я поступаю в соответствии с моралью, но действую другими средствами? Что за ужасная мысль!
— Возможно. Что еще ты делаешь, тренируя себя в безнравственности?
— Я как раз собираюсь продемонстрировать.
— Что?
— Я хочу, чтобы ты одолжила мне денег.
Мюриель засмеялась:
— Полагаю, для того, чтобы ты потренировался не возвращать их назад!
Она повернулась и посмотрела на Лео. Лицо его стало розовым и влажным от тумана. «Кожаная» шапочка потемневших волос сделала его похожим на гонщика или юного гладиатора.
— У меня нет денег, — добавила она. — А сколько тебе нужно?
— Семьдесят пять фунтов.
— Ничем не могу помочь тебе. У меня нет ни гроша.
— Очень плохо. Но стоило попытаться, не правда ли? Ты могла оказаться чертовски богатой.
— А зачем тебе деньги?
— Видишь ли, это связано с девчонкой.
— Хмм. Может, тебе лучше что-нибудь украсть? Это было бы вполне безнравственно.
— Знаешь, я, пожалуй, так и сделаю. Я уже некоторое время ощущаю, что должен совершить какой-то поступок. В действительности я еще никогда не совершал поступка. А ты?
— Множество. А теперь, я думаю, нам лучше уйти.
Разговор, сначала позабавивший и развеселивший Мюриель, теперь стал угнетать ее. Возможно, потому, что стало еще темнее.
— Знаешь, я думаю, ты — чудо. Ты нечто совершенно особенное. Свободная женщина, свободная, как мужчина. Я буду твоим кавалером. Ты будешь ставить передо мной задачи. Как рыцари и дамы. Извини, что я наврал тебе.
— Ничего. Только в будущем не тренируйся на мне.
— Послушай, может, тебе следует наказать меня за ложь?
— Возможно. Какой способ ты предлагаешь?
— Не знаю. Я должен заплатить штраф?
Мюриель, начавшая было подниматься, снова вернулась к быстро бегущей воде. Теперь она была пурпурно-серой.
— Ты должен принести жертву Темзе.
— Великолепно! Что я должен принести в жертву?
— То, что у тебя есть с собой и чем ты дорожишь.
— Я знаю. Шарф из моего колледжа. Я его действительно люблю. Это будет символизировать восхитительную жизнь без математики.
Он шагнул вниз, срывая шарф с шеи, и широким жестом швырнул его в воду. Шарф бесшумно упал, потемнел и не успел погрузиться, как его унесло в круг тумана.
Все произошло так быстро, что Мюриель онемела от огорчения. Это было жестоко, как будто кого-то утопили. Она поднялась на верхнюю ступень.
— Подожди минуту, Мюриель. — Лео был рядом с ней. — Что?
— Мюриель, ты тоже солгала.
— Солгала?
— Тебе вовсе не тридцать четыре, моя дорогая.
Она засмеялась, прислонив голову к стене:
— Хорошо. Мне не тридцать четыре. Но я не скажу тебе, сколько мне. Довольствуйся тем, что я старше тебя.
— Старшая женщина. Ничего не поделаешь. Но послушай, не кажется ли тебе, что ты тоже должна заплатить мне штраф?
— Может быть. Какой же?
— Поцелуй меня.
Прежде чем она успела двинуться, он уперся в стену по бокам от нее и уже закрывал глаза. Они стояли неподвижно, губы к губам. Глаза Мюриель тоже закрылись.
Глава 7
Маркус Фишер решил, что обстоятельства складываются так, что непозволительно дать им зайти еще дальше. Он звонил брату не менее шести раз и получал отпор от непроницаемой Пэтти. Телефонные звонки доходили только до нее, твердой и непреклонной. Его письма к Карелу и Элизабет оставались без ответа. Он сидел в своей комнате в Эрлз-Корте, наблюдая, как становится совершенно темно в три часа дня, и пришел к заключению, что больше не в состоянии работать. Если звонил его телефон, то это всегда оказывалась Нора.
Свою книгу с рабочим названием «Мораль в мире без Бога» Маркус начал писать перед Рождеством, писал быстро и надеялся, что ему удастся так же быстро продолжать работу. У него было много материала, нужно просто привести его в порядок. Он решил отказаться от исторического введения и не упоминать имен ранних мыслителей. Пусть критики определят его пристрастия. Он будет говорить просто, опираясь только на свой авторитет, и его ясная, как хрусталь, и надежно выстроенная аргументация не нуждается в ссылках на других, хотя он мог скромно признать, что в конце концов является последователем Платона.
Его цель была, как он провозгласил, демифологизация нравственности. По сравнению с этим демифологизация религии, которой так жизнерадостно и бездумно занимались теологи, была делом сравнительно меньшего значения. Лишенная мифа религия может умереть, но нравственность должна остаться жить. Религия без Бога, веками неустанно развивающаяся из богословской логики, не представляет собой ничего, кроме полуосознанного понимания того, что эпоха суеверий окончена. Ее возможным следствием была мораль, лишенная Блага, представляющая собой действительно серьезную опасность. Маркус намеревался спасти идею Абсолюта в морали, показав, что она заключена в любой человеческой деятельности, которая может быть подвергнута этической оценке на ее первоначальном уровне. Делая это, он стремился избежать как теологической метафоры, так и незрелости экзистенциализма, ставшего Немезидой академической философии.
Он закончил первую главу, озаглавленную «Метафизика метафоры», в которой доказывал, что идея духовного мира как чего-то авторитарного, магнетического и изолированного не может рассматриваться в качестве метафизического понятия. Черновой набросок раздела, объясняющего роль Прекрасного как духовного откровения, он пока отложил и, возможно, использует как кульминацию всей книги. Теперь Маркус работал над главой, которая называлась «Некоторые основные образцы оценочных суждений», но сейчас пришел к заключению, что совершенно не способен продвигаться. Он отложил решение о введении идеи априорного синтеза и был сейчас почти парализован этим, потеряв способность быстрого восприятия. Его теории больше не излучали собственной энергии. Их победила высшая сила. Он не мог думать ни о чем, кроме Карела и Элизабет, и вел долгие воображаемые разговоры с братом. А образ Элизабет, ее новое лицо женщины, прикрытое, как вуалью, светлыми развевающимися волосами, провожало его до постели и преследовало даже во сне.
После нескольких дней таких мучений Маркус решил, что он должен каким-то образом положить этому конец, проникнув в дом священника и встретившись с Карелом. К тому же ему очень хотелось увидеть Элизабет. Его начала ужасно мучить мысль, что девушка считает, что он не заботится о ней. Почему он перестал писать ей? Он легко мог показать, что все еще помнит ее. Он действительно много думал о ней. Почему ему никогда не пришло в голову послать ей цветы? Может, сделать это сейчас? Он по-идиотски позволил ей стать чужой, а теперь из подернутого туманной дымкой призрачного шара ее странного одиночества она и притягивала, и пугала его.
