Енё Рейто - Аванпост
Бах!
Выстрел… Голубь вскочил и завертел головой…
В лагере уже трубили тревогу.
Он бросился к роте. Лейтенант выскакивает из палатки в сетке для волос, а внутри продолжает играть граммофон. Почему в легионе у каждого лейтенанта есть портативный граммофон? — проносится в голове у Голубя.
— Откуда стреляли?… — спрашивает лейтенант.
Никто не может ему ответить. Во все стороны отправляют поисковые бригады, Через десять минут они возвращаются.
Святый Боже!
Несут Троппауэра… Бедный поэт… Голубь едва может устоять в строю, ему хочется броситься к другу…
— Докладывайте! — обращается к тому лейтенант. — Как было дело?
Троппауэр привстал. Рана не серьезная, пуля попала в руку.
— Откуда мне знать, кто стрелял и откуда, — сказал он. — Я гулял, погруженный в мечты, я все-таки поэт… Гюмер Троппауэр, если вам не знакомо мое имя, лирик…
— Рядовой! — рявкнул лейтенант. — Доложить как полагается!
— Пожалуйста, пожалуйста, — успокоил его Троппауэр, которому врач промывал рану. — Я гуляю, вдруг выстрел, один, пуля прошила руку, я падаю. Потому что, побеги я, стрелок пальнул бы из засады еще. А так он решил, что я убит.
— Трубите еще раз построение, — бросил лейтенант унтер-офицеру.
Загремела труба.
— A terre! — скомандовал лейтенант.
Все положили ружья. Лейтенант и унтер-офицер переходили от ружья к ружью, проверяя затворы и стволы. У того, кто ранил Троппауэра, не было времени почистить их после выстрела.
— Вот оно! — крикнул наконец сержант.
В руках у него было ружье Голубя.
2
— Рядовой!
Голубь сделал шаг вперед.
— Где вы были, когда раздался выстрел?
— Гулял, но оружие было не со мной.
— Вас кто-нибудь видел?
— Рядовой Троппауэр. Мы с ним разговаривали за пять минут до выстрела.
— Вы ссорились?
— Что вы. Поэт — мой лучший друг.
— За мной, марш!
Лейтенант пошел к санитарной повозке, где Троппауэру как раз бинтовали руку. Голубя конвоировали два унтер-офицера.
— Рядовой! В вас стреляли из ружья этого человека.
Троппауэр в изумлении приподнялся.
— Это исключено.
— Что за тон?! — накинулся на него лейтенант. — Вы виделись с ним перед случившимся?
— Да. Голубь просил, чтобы я прочел ему свои стихи, он любит мою поэзию, ведь я, если вы случайно не знаете, поэт, я…
— Замолчите! Было у этого человека ружье, когда вы разговаривали?
Троппауэр торжествующе воскликнул:
— Ничего похожего! Он сидел у подножия холма, посреди Сахары, и не было у него другого оружия, кроме губной гармошки…
Лейтенант пошел вымерять расстояние до холма, где сидел Голубь. Посчитал, сколько шагов до лагеря и обратно. Меньше чем в полчаса не уложиться, и то бегом. Значит, Голубь не виновен.
— Вы кого-нибудь подозреваете? — спросил лейтенант Троппауэра.
— Верно, какой-нибудь завистник. У художника всегда много завистников.
Виновник не объявился. Голубь раздумывал, стоит ли рассказать о привидении. Все-таки это странно: сначала его преследует привидение, потом из его ружья кого-то ранят… Может, это дело рук грустного призрака?… Но Троппауэр-то чем провинился?
Голубь остался возле Троппауэра и читал ему его стихи, которые раненый слушал с закрытыми глазами…
— Извини, Голубь…
Рядом возникла фигура графа. Его мелодичный, нежный голос был сама деликатность и предупредительность.
— Милый Троппауэр, — обратился он к больному, — мне так малы твои ботинки. Я даже хромаю. Прошу тебя, давай поменяемся обратно.
Поэт обменялся с графом башмаками. Удивленный Голубь поинтересовался, в чем дело.
— Еще в Оране, в вечер перед выступлением, — объяснил Троппауэр, — граф попросил меня поменяться ботинками, потому что я все равно иду в город, стало быть, ботинки придется чистить, а он хотел бы лечь, но его обувь заляпана чем-то красным, и он вынужден будет с ней возиться. Ну, ты знаешь, каковы поэты? Я поменялся с ним, а наутро мы уже выступили… Значит, мои ботинки ему малы… Прочитай то место, где я сравниваю любовь со спелым яблоком, когда оно падает с дерева…
Голубь стал читать, а поэт слушал, закрыв глаза и млея от наслаждения…
Глава одиннадцатая
Следующий переход до оазиса Мурзук: десять остановок на отдых, четыре раза с разбивкой лагеря. Фельдфебель Латуре обследует местность. Все прекрасно знают, что это дополнительное патрулирование он исполняет в наказание. И не без злорадства наблюдают по утрам, как за полчаса до построения он устремляется в пустыню. Но напрасно они ждали, что старый солдат выкажет усталость или недовольство. На его изрезанном шрамами лице не отражалось никаких чувств. Обожженные белые рысьи усы его все так же воинственно щетинились, и он так же зорко подмечал любую небрежность или беспорядок, как и прежде.
Было еще темно, когда восемь человек тронулись в путь, среди них Голубь, позади фельдфебеля Латуре. Рядом с ним оказался русский студент Ильич. Ильич, или, как его звали в легионе, Малец, часто дышал, что есть верный признак переутомления, при котором расширяются сосуды легких…
— Проклятый поход… — сказал он свистящим шепотом. — Знать хотя бы, куда идем, ведь Сахара в этих местах не изучена…
— Глупости, — успокоил его Голубь. — Оазис Мурзук — узел караванных путей из Марокко и Алжира…
Малец горестно покачал головой.
— Я знаю больше простого солдата. Мурзук -последний оплот цивилизации. Оттуда до экватора доходили только несколько ученых. Этот район всегда вызывал интерес, потому что если найти путь через Мурзук до провинции Нигер, то можно будет построить до Верхней Гвинеи железную дорогу. Из-за этой дороги здесь были и Хорнеманн, и Барт, и самым первым Светоний Паулин, и все они погибли. В провинции Нигер остался еще огромный кусок ничейной земли, которым завладеет тот, кто быстрее до него доберется.
:— Скажи, Малец, где ты нахватался стольких никому не нужных сведений о путешественниках, которые во все суют свой нос?… Чистое безумие в твои годы копаться в такой ерунде… Дойдем до Мурзука — и все…
— Ошибаешься. В Мурзуке укрепления спаги и сенегальцев.
— И это ты знаешь! — с некоторым подозрением уставился на него Голубь. В последнее время он недолюбливал солдат, располагающих необычными познаниями. Тайны, тайны… Тьфу!
Малец смутился.
— Знаю… Мне стало это известно случайно, благодаря одной даме… Я многое знаю, мне в разных обстоятельствах рассказывали кое-что интересное о политических интригах здесь, в Сахаре…
— Очень тебя прошу, поделись этим «интересным» с кем-нибудь другим. Я, братец, тебе честно скажу, меня гораздо больше занимает твоя последняя любовница, в том случае, конечно, если ее милость говорила что-нибудь забавное, а еще ее любимая песня, которую я тебе как-нибудь сыграю на губной гармошке.
Малец испытующе посмотрел на Голубя.
— Мне кажется, ты притворяешься. Если бы мы говорили искренне…
Да что это с ними? После того как он отмочил ту первоклассную шутку с Троппауэром, расхвалив его стихи, все хотят почтить его своей откровенностью. Сначала граф вздыхал об искренности, теперь вот этот Малец…
— Оставим искренность, старик. Что толку сейчас мусолить семейное прошлое. Растратил, и точка…
— Да нет…
— Ну тогда проиграл в карты — и делу конец.
— Все было не так…
— Хорошо-хорошо… Убил — и забудем об этом.
Малец вскинул голову.
— Откуда ты знаешь?…
— Да здесь у всех одно и то же. Проиграл, убил или растратил, ну еще женился ненароком при живой жене или что-нибудь такое. Забудь ты об этом… Я тебе говорю.
Латуре время от времени оглядывался на болтающих легионеров, но молчал… Беседуй, голубчик, беседуй… Можешь даже покурить, но потом… Когда настанет подходящий момент… Nom du nom…
Палило солнце, и отражавшийся от песка ярко-желтый слепящий свет, казалось, с шумом бил через глаза прямо в мозг, с этого бескрайнего, вечного моря холмов, невыносимо… Уф-ф…
— Шевелите ногами, канальи!… Вы не на прогулке… Марш легиона запевай!… Un… Deux… Trois… Allons!… [Раз… Два… Три… Начали!., (фр.)]
Из пересохших почти до трещин глоток вырвались бессильные, фальшивые, хриплые звуки:
Tin t'auras du boudin, Tin t'auras du boudin…
На все плевать, нас некому ждать,
На все плевать, нас некому ждать… (фр., арго)
Бух! Грохнулся оземь Коллер, плотник…
Nom de Dieu!…
С ним остался другой легионер. Раскинули палатку, будут дожидаться роты…
— Garde a vous… En avant… Marche! Патрульный отряд продолжал свой путь по Сахаре.
Уже без песни. Фельдфебель не возобновил команду. Экие неженки! В его времена, когда в моде были колодки, ямы и прочие наказания, когда отставшего привязывали к телеге, чтобы он шел или его волочило, как ему будет угодно, когда со свалившегося в пустыне легионера просто снимали снаряжение и проходили мимо, тогда еще пели, а кто не хотел или не мог, того привязывали к колесу, чтоб он сдох… Но теперь другие порядки. Газетные писаки столько носились с легионом, столько всего понастрочили, что командование о том только и думает, чем бы еще скрасить службу в легионе каждому городскому бродяге и проходимцу…
