Дон Делилло - Mao II
И произнес:
— Для ужина нам нужна тема. Сегодня нас чет веро. Четыре — первый квадрат. Дважды два. Просто, как дважды два. Но одновременно нас округлили, наш круг замкнулся. Три плюс один. И так совпало, что на дворе середина апреля, месяца номер четыре.
— Нас едва не стало пять, — сказал Скотт. — Вчера какая-то женщина пыталась отдать мне ребенка. Вытащила из-за пазухи. Маленького, нескольких часов от роду.
Он пристально смотрел на Бриту.
— Почему ты его не взял? — спросила Карен.
— Потому что шел встречаться с Бритой в отель,
куда с младенцами не пускают. У каждой двери младенцедетектор. Младенцев гонят в три шеи.
— Мы могли бы его куда-нибудь пристроить, даже если бы не оставили у себя. Зря ты не взял. Как ты мог его не взять?
— Люди всегда подкидывали своих детей чужим людям. Старо как мир. Я почти уверен, что и меня в мое семейство подкинули. Это многое объясняет, — сказал Скотт.
— Моя мать часто говорила, что Бог все компенсирует, — сказала Брита. — Когда у нее начинало шалить сердце, ревматизм вроде бы слегка отпускал. Так, по ее представлениям, Всевышний восстанавливает баланс. Интересно, какую компенсацию Бог предоставляет за младенцев, которых отдают чужим людям на улице, или оставляют в мусорных баках, или выбрасывают из окон?
Тем временем Карен рассказывала Скотту о дорожном знаке, на который сегодня набрела, прогуливаясь.
— Всякий раз, когда такое случается, я чувствую, будто кто-то мне что-то должен, — сказала Брита, — но кто это может быть, если Бога нет?
Скотт сказал:
— Карен верующая. А Билл называет себя верующим, но нам в это как-то не верится.
— Сегодняшняя тема — четыре, — сказал Билл. — Во многих древних языках имя Бога состоит из четырех букв.
Брита налила Скотту и себе еще вина.
— Не люблю безбожия. Не могу с ним мириться. Когда другие веруют, мне спокойнее на душе.
— Карен верует в Бога, который ходит по земле. Который говорит и дышит.
— Понимаете, мне хочется, чтобы другие верили. Пусть будет много верующих повсюду. Я чувствую, это необыкновенно важно. В Катанье я видела, как сотни людей бегут, тащат по улицам повозку со святым, буквально бегом. В Мексике я видела, как люди падают на колени и ползут за сотни миль в Мехико, на праздник в честь Пресвятой Девы, оставляют кровавые следы на ступенях базилики и вливаются в толпу внутри собора, давка страшная, воздуха на всех не хватает. Кровь, всегда кровь. День Крови в Тегеране[14]. Мне нужно, чтобы эти люди верили за меня. К верующим меня тянет, как муху на мед. Их много, они повсюду. Без них планета остынет.
— Я говорил уже, как мне нравится этот барашек? — сказал Билл своей тарелке.
— Так съешь его, — сказал Скотт.
— Ты же его не ешь, — сказала Карен.
— Я думал, им положено только любоваться. Говорите, прямо так взять да съесть? Согласно словарному значению слова?
Столовая была маленькая. Вокруг прямоугольного стола — разномастные стулья, в углу, в старомодном кирпичном камине, горел огонь.
— Хочешь, я тебе его разрежу? — сказала Карен.
Скотт все еще смотрел на Бриту.
— Если вам нужны верующие, Карен — самый подходящий человек. Вера безоглядная. Мессия здесь, на земле.
— Он здесь, на земле, а я там, высоко в небе, — сказала Брита. — Зарабатываю призовые мили.
Билл сказал:
— Доводилось пролетать над Гренландией вровень с восходящим солнцем? Четыре времени года, четыре основных румба.
И полез под стул за своей бутылкой.
Брита сказала:
— Знаете, что я недавно слышала? Два человека, мужчина и женщина, идут навстречу друг другу по Великой Китайской стене, с противоположных концов. Когда я о них думаю, непременно вижу их сверху: Стена вьется посреди степи, и две крохотные фигурки приближаются друг к другу из отдаленных провинций. Мне кажется, этим они выражают свою благоговейную любовь к нашей планете, пытаются по-новому взглянуть на наше родство с Землей. Даже странно, почему мне так легко воображать их с птичьего полета.
— Туристы в мохнатых сапогах, — сказала Карен.
— Нет, художники-концептуалисты. А Великая стена считается единственным творением человеческих рук, которое можно различить из космоса, поэтому мы воспринимаем ее как неотъемлемую часть планеты. И эти мужчина и женщина все идут и идут. Они художники. Не знаю, какой национальности. Но это произведение искусства. Это не рукопожатие Никсона и Мао. Вне политики, вне наций.
— Меховые сапоги из шкуры яка, — сказал Скотт.
— Такие мохнатые сапоги, их носят в стране голубых снегов или как там ее.
— Что приходит мне в голову, когда я думаю о Китае?
— Люди, — сказала Карен.
— Толпы, — сказал Скотт. — Люди устало тащатся по широким улицам, толкают тележки или крутят педали велосипедов, в глазу телеобъектива одна толпа сменяется другой — и потому ощущение скученности усиливается, люди как сельди в бочке, и я мысленно вижу, как они заполоняют будущее, как будущее расчищает место для античестолюбцев, антиагрессоров, антииндивидов, покорно следующих за стадом. Приближенные телеобъективом: спокойные-спокойные, одна толпа налезает на другую, бредут, крутят педали, безликие, живут себе и не умирают.
Тем временем Карен, перегнувшись через стол, нарезала на аккуратные кусочки порцию Билла.
— Я рассказывала Скотту… — произнесла она. — Что я говорила?
— У них есть специальные охранники, натасканные на младенцев, — сказал Скотт. — Общенациональная сеть отелей со стопроцентной защитой от младенцев.
— Я говорила об официальном оранжевом знаке, одобренном властями штата.
Брита запоздало рассмеялась, высматривая на столе сигареты.
— Я верую в Бога нескладёх, — сказал Билл. — Официанток с флюсом.
Скотт рассмеялся, потому что Брита смеялась.
Нарезал хлеба.
Сказал:
— Книга закончена, но останется в машинописи. Потом в каком-нибудь авторитетном издании появятся фотографии, которые сделала Брита. В самый нужный момент. К чему книга, когда у нас есть автор?
— Душа болит, — сказала Брита. — Налейте еще вина.
Рассмеялась, поворачиваясь вместе со стулом, чтобы поискать сигареты в комнате.
Рассмеялся и Скотт.
Билл смотрел на мясо в своей тарелке, явно сознавая: оно уже не то, что прежде.
— Или лучше не в авторитетном? — сказал Скотт. — В какой-нибудь чахлой газетенке где-нибудь в Кукурузном поясе[15].
— Нет, нет, нет, нет, — сказала Карен. — Вообразим себе Билла на телевидении. Он сидит на диване и говорит.
— У нас есть фотографии, давайте воспользуемся ими в наших интересах. Книга растворяется в образе своего автора.
— Нет, погодите, он сидит в кресле, лицом к ведущему, тот тоже в кресле, придвинулся к Биллу близко-близко, такой, в очках, подпирает рукой подбородок.
— Вы явственно видели, что это ребенок? — спросила Брита.
Скотт засмеялся, и Брита заразилась его весельем.
Билл сказал:
— Сегодняшняя тема — четыре. Воздух, огонь, земля и вода.
— Что такое День Крови? — спросила Карен. — Правда, я и так могу догадаться.
Скотт не сводил глаз с Бриты.
— У Билла есть теория, что писателей душит суперсовременная апокалиптическая сила — выпуски новостей.
— Да, он мне рассказал.
— Прежде нашу тягу к поискам смысла жизни удовлетворял роман. Это не я говорю — это Билл говорит. Роман был гениальной трансцендентальностью без религии. Латинской мессой метафор, персонажей, разрозненных новых истин. Но вот нас одолел пессимизм, захотелось чего-то помасштабнее, помрачнее. И мы переключились на выпуски новостей, откуда черпаем неослабевающее ощущение беды. Вот где источник эмоционального опыта, которого нигде больше не получишь. Роман нам не нужен. Это Билл так говорит.
В сущности, нам даже катастрофы не нужны. Достаточно репортажей, прогнозов и предостережений.
Карен смотрела, как Билл тычет вилкой в кусочек мяса.
Билл сказал:
— Я знаю, о каком знаке ты говорила. "Глухой ребенок".
— Он ведь не самодельный. Официальный знак, оранжевый с черным; его поставили ради одной-единственной девочки, которая не сможет услышать, как ее сзади догоняет машина, даже грузовика не услышит. Я его увидела и подумала прописными: "ГЛУХОЙ РЕБЕНОК". И подумала, что государство, которое ставит знак ради одного ребенка, не может быть совсем уж подлым и черствым.
— Да, хорошее дело — этот знак. Приятно думать: есть девочка со своим собственным знаком. Но что за идиотские предложения я тут слышу? Растворить книгу. Очертить принцип. Я слова правильно запомнил? Ты так и выразился?
Произнося фразу, он одновременно взял с пола бутылку, зажал бокал между колен, налил до краев.
— Придержать книгу. Спрятать книгу. Превратить автора в книгу. Ничегошеньки не понимаю.
