Самсон Гелхвидзе - Рассказы
– Почему? Почему ты это сделал?- сквозь слезы шептал Арчил.- Ведь это был сон, всего навсего какой-то нелепый сон…
– Что же получается? Какой смысл был тебя спасать? Прости, прости, что я запоздал с ответом, да и, признаться, давно обо всем позабыл, не придавал сну никакого значения.
К гибели многих птиц на охоте добавилась смерть и этой.
– В жизни все и вся от меня убегало. Меня на каждом шагу предавали. Ну почему, почему и ты поступил, как они?
Он предал стрижа земле в укромном, легко запоминающемся месте.
На утреннее совещание Арчил опоздал. Более того, в этот день он вообще не пошел на работу, за что ему пришлось писать объяснение и уверения в том, что подобное более не повторится.
Через пару лет в стране заполыхали непрекращающиеся междоусобные войны: гражданская, межнациональные, голод, холод, многие другие невзгоды. Они продолжались долго, погубили многие жизни, искалечили многие судьбы, толкнули многих за пределы страны. Страна постепенно опустошалась, люди бежали, как крысы с тонущего корабля. Наиболее смелым, подобно музыкантам с могучего “Титаника”, удавалось бесстрашно смотреть смерти в глаза и, заведомо зная о своей обреченности, виртуозно играть на своем инструменте.
История напоминает, что с великого “Титаника” удалось спастись лишь тем, кто с него сошел, подобно тому, как во время потопа выжили только те, кто на Ноев ковчег взошел.
Яркие, но теряющие силу лучи раннего осеннего солнца ласкали спящую красавицу, побуждая время от времени к вынужденным мимическим движениям. Похоже, она упрашивала светило оставить ее в покое. Но лучи солнца этим утром отличались особой назойливостью и постепенно спящую красавицу превращали в пробуждающуюся.
Наконец, окончательно пробудившись, она приподнялась со своего ложа и принялась за утренние потягивания. Затем направилась в ванную комнату своей нежной и мягкой походкой. Проходя мимо большого трельяжного зеркала она вдруг приостановилась и посмотрела на себя со стороны. Она стояла перед зеркалом абсолютно нагая, в чем мать родила, и любовалась красотой своего тела. Долго вглядывалась в себя с разных ракурсов и соглашалась с собою в том, что действительно неотразима.
– Теперь я начинаю понимать мужиков,- думала она не без самоудовлетворения,- но они не знают одного – того, что я и убегаю от тех, кто тянется ко мне и собирается овладеть. Я задерживаюсь лишь перед тем, кто этого заслуживает своим терпением и трудом и долго меня добивается. И остаюсь с ним надолго, если не навсегда.
– И вправду отменная фигура, красивая грудь и хорошенькие ножки,- продолжала наслаждаться своей внешностью красавица.- Ну, ладно, с мужиками все ясно, но что же во мне находят женщины? Многие от меня без ума, хоть и не знают меня хорошо и полностью. Впрчем, если честно, я и сама себя толком не знаю. Порой мне даже кажется, что я это вовсе не я. Или не только я, но и некто еще другой. Одно знаю точно: не люблю любящих и жаждущих меня. И прихожу нежданно-негаданно к тем, кто вовсе не ждет и не желает меня.
Рабочий день мебельного магазина начинался спозаранку с бойких договоров о распродаже. Здесь шла торговля импортной мебелью, рекламировавшейся разными теле- и радиопрограммами, и, кроме неизменных посетителей, толкались и водители транспортных средств, желающие получить хоть какой-то заказ на перевозку купленной мебели.
– Вано, ну что ты там возишься! Освободи трельяж с зеркалом и выносите его на погрузку вон на тот светло-зеленый грузовичок,- послышался сухой голос одного из облаченных в спецодежду продавцов магазина.
– Михайлович, ты посмотри, какая тут красавица уставилась в зеркало! Я впервые в жизни вижу такую.
– Да отшвырни ты ее ногой в сторону, и выносите трельяж,- сердито отозвался Михайлович.
– Ничего себе отшвырни. А что, если это удача или исполненье желания?- запротестовал Вано.
– Кретин,- буркнул Михайлович и, подлетев, резким движеньем ноги отшвырнул красавицу в сторону. Та жалобно и протяжно простонала: “Мяу…”.
– Ну-ка берись и давай выноси его. Видишь, люди ждут!- негодовал Михайлович.
Ушибленная красавица оправлялась от причиненной ей человеком боли. Сейчас ее волновала, однако, не все еще ощущаемая физическая боль, но брошенное человеком новое слово.
– Удача,- повторила она,- удача! Интересно, какая она и что из себя представляет?- поспешила выбежать из магазина и, постанывая, направилась к обрыву, откуда открывалась панорама набережной городской реки. она любила эти места и отводила здесь душу, когда ее обижали люди.
– Удача,- продолжала она повторять.- Значит, меня так зовут… значит, это мое имя? Но что оно означает?
И в ответ послышалось звонкое щебетанье и она подняла голову. Высоко в небе увидела стаю перелетных птиц, нестрогим клином летевших вверх по теченью реки. Летели, как ей казалось, из ниоткуда в никуда.
– Не знаю, как насчет удачи,- посматривая на перелетных птиц,- но счастье это то, что пролетает мимо тебя, над головою.
10.1989
ВЕРОНИКА
Карло выходил из парадной подъезда Брюсовых. Он приподнял воротник своей легкой куртки и взглянул на небо.
Ветерок тихонько гнал к северу островки белых туч.
– Теперь уже скоро,- проговорил Карло про себя, оценивающе поглядывая на высящийся впереди небольшой подъем.
– И с этим порядок,-продолжил он с внутренним удовлетворением, доставая из кармана обрывки газеты и опуская их в урну на краю тротуара,- еще одно доброе дело сделано, и на душе как-то приятнее, хоть чем, да поддержали людей в трудную минуту. Жаль только, им самим невдомек, что этой тяжелой, длиннющей минуты в несколько месяцев можно было в принципе и избежать. Черт подери, неужели и вправду действительное разумно?
– Да нет же, вовсе нет,- тут же протестующе отозвалось сознание.
До автобусной остановки наверху было метров двести, внизу – много больше.
Карло избрал последний маршрут.
– Все! На сегодня все планы полностью выполнены, можно со спокойной душой отправляться домой читать – ну, и накопилось же за последнее время! – писать – не меньше. Целые колоннады бумаги громоздятся над полками, над столом, над тумбочкой, над спаренною кроватью.
– Теперь только домой, домой!- отдавал он команды себе, хоть шагу прибавлять и не спешил.
Дорога в эту минуту вела мимо парка, где куда больше, чем на улицах города, чувствовалось пробужденье природы, дыханье весны, звонко перекликались суетливые воробьи и их щебет то и дело перебивали задушевные напевы черных желтоклювых дроздов.
В глубине парка с большой высоты по естественным ступеням склона горы, звеня загадочными мотивами, сбегал огромный каскад воды. Две маленькие девочки наслаждались попытками белой болонки перехватить у них резиновый мячик, летающий над ее головой.
В парке гуляли несколько человек. Подолгу рассиживаться на скамьях за чтеньем газет или за разговорами, как это случается поздней весной, летом и особенно осенью, сейчас не приходилось.
– Боже мой! Какое совершество, какая гармония!-восторгался Карло.- И куда больше, чем в людях! Односторонние, неполные правды всякого из них сталкиваются и нарушают это блаженство бурей своего гнева и молнией негодования, а потом, словно пытаясь уняться и успокоиться, обрушиваются на всех проливным дождем.
– Как там писал мой тезка?- пытался он вспомнить.- Вроде так: “Нельзя сознанием объяснять жизнь, нужно постараться понять, что определенные жизненные условия формируют определенное человеческое сознание”… И еще, бытие, мол, определяет сознание человека. Да, вроде бы так. Может быть, это и есть ключ к частичной разгадке причины разгоревшейся с новой силой вражды между группами сотрудников института?…
– Может быть.
– А как хорошо, тихо-мирно все начиналось. Какой энтузиазм вдруг погас. Должно быть, и впрямь этот злополучный “вдруг” Достоевского.
– Постой, Карло, постой,- отрезвлял внутренний голос,- чего-то здесь вроде не хватает. Что же еще было у твоего тезки Карла Маркса? Ах, да! “Все подвергай сомнению”. Или вот: “Я знаю лишь одно, что я не марксист”. Выходит он чувствовал, что отчасти противоречит и отрицает себя. В чем же это выражалось, хотя бы в тех словах, что наспех приходят сейчас мне в башку? Не в том ли, что он их изрекал как по Тютчеву: “Мысль изреченная-есть ложь”. Уж во всяком случае не в том, что человеческая деятельность и жизнь определяется его целенаправленным действием, лишь по приказу и зову разумного. Значит, разумное – разумно.
– Ай да молодец, Карло,- не без иронии похвалил он собственный внутренний голос и, уловив неприятное чувство осознания тупости методов своих умозаключений, попытался уйти от себя, вновь погрузиться в наслаждение окружающим шумным, но блаженным спокойствием. Карло всегда чувствовал себя счастливее вне себя, и это угнетало его. Он решил пропустить эту остановку и двинулся к следующей.
