Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2010)
После паузы:
— Я уже не предлагаю вам контактировать с нами, я настаиваю! Лишь в этом случае вы спокойно завершите пятый курс, заслуженная оценка украсит зачетку, вы получите хорошее распределение на ГАЗ. Вы обязаны сообщать обо всем, чем занимаются ваши друзья, какие стихи сочиняются, какие песни. О звонках от Фирика я уже не говорю. Но учтите, врать не получится, ваши уже делятся с нами новостями. Нам останется лишь сверять данные.
Бух сощурился.
— А что вы думали? Иначе откуда у меня этот листок?
Наклонный вправо почерк на сложенном вчетверо тетрадном листке. “Это же текст моего „Костюма”!” Какое-то время оба молчали и не смотрели друг на друга.
“Блеф. Наши-то — вряд ли, — успокоил себя Бух. — Но откуда у него листок с моим текстом? Где я его оставил?”
Когда Смунятков выписывал ему пропуск на выход, он вспомнил, что листок служил закладкой в учебнике по двигателям внутреннего сгорания. А учебник Бух еще весной сдал в библиотеку. Должно быть, вместе с листком.
Из дневника Алюни
Думала, как описать Варфоломеевскую ночь, что наступила сразу за песней “Встаньте на мое место”. Моего писательского таланта не хватает…
Когда в зале появились длинные ножи и все побежали, меня сильно зажало дверью. Синяки на плече. Меня отвезли на черной машине в отделение. По пути я пересчитала — нас было двадцать восемь (а сколько еще в других машинах?). Сидели за решеткой, нас вызывали по двое, сидели спина к спине. Я слышала, что отвечала девушка, которую допрашивали рядом со мной. Она так здорово врала про адрес и место учебы, даже я поняла, что ложь, но я так не умею. Было уже за полночь, когда приехал папа и меня ему отдали. Как вещь. Это было дико унизительно. По дороге домой папа молчал и делал вид, что делает нам большое одолжение. А я не хотела с ним разговаривать. И я даже пока не знаю, что с хронопами…
Последствия концерта были чудовищными. Саше Блудышевичу прямо на сцене сломали прикладом ногу и после этого в козелок тащили волоком. В больницу он попал намного позже, чем следовало. Врачи сказали, что теперь он на всю жизнь останется хромым. Из “Ленсмены” его уволили на следующий день за несоответствие. Угланову досталось не меньше. Его в козелке доставили в участок, где избили так, что произошло защемление какого-то важного нерва и руки отнялись. И если пальцами левой руки он еще мог шевелить, то правая рука висела веревочной плетью.
Музыкантам тоже досталось, но по непонятным причинам меньше, чем организаторам концерта. Да, им досталось несколько ударов по печени, их прорабатывали на комсомольских собраниях в институтах, ячейки вынесли им выговоры с занесением в личное дело. Брюха на заводе таскали в партком, официально лишили выездного статуса С.
В свою коммуналку Брюх въехал весной 83-го
1984-й год, ноябрь
В свою коммуналку Брюх въехал весной 83-го, однако познакомился с соседом из дальней комнаты только через полтора года. Объяснялось это тем, что этот седовласый мужчина с двумя ямочками на подбородке не участвовал в общественной жизни коммуналки. Он не готовил на общей кухне, не сушил над газом постельное белье. В общем коридоре они с Брюхом встречались редко. “Здрасте — здрасте”.
В первую ноябрьскую пятницу сосед постучался к Брюху. Хроноп привычно бренчал на гитаре и по наитию нащупывал мотивчики. У соседа был смущенный вид:
— Здравствуйте. Ненавижу причинять людям беспокойство. Но я услышал, как вы поете. Мне показалось, что происходит что-то важное.
Брюх отошел вбок, чтобы пропустить соседа.
— Рябов, майор в отставке. Виссарион Игоревич. Можно просто Виссарион. В детдоме дали странное имечко. Всю жизнь маюсь с ним.
Брюх тоже назвался.
— Простите, что отвлекаю вас. — Виссарион Игоревич остановился около книжных полок. Книги в комнате Брюха были на императорском положении.
— О, вижу, вы интересуетесь историей… — Рябов выказал еще больше смущения. — Позволю вам открыть свою тайну — сегодня у меня день рождения. Полтинник, так сказать. А в гости позвать некого. Может, мы выпьем? Как вы — не против?
В компании с людьми из предшествующих поколений Брюх всегда себя чувствовал как стекляшка среди алмазов, неуютно. Однако естественная деликатность Рябова ему понравилась.
— Мы — за! А у вас есть?
— Безусловно найдется. Я пью мало, а мне все дарят, дарят. Водка, вино, ликер “Абу-Симбел”, есть бальзам из Риги, начатая бутылка. Я пойду все приготовлю, а вы приходите минут через десять-пятнадцать. Знаете мою комнату?
Брюх кивнул: странный вопрос.
Комната Виссариона Игоревича была одновременно захламленной и аскетичной. Четверть комнаты он отгородил гипсовым уголком, там находился туалет. У окна стояла ширма, которая скрывала двухкомфорочную газовую плиту с баллоном. Телевизор, книжный шкаф, кровать, журнальный столик. На последнем Рябов расставил бутылки, стопки и тарелки с рыбными консервами. Хроноп принялся разливать.
— Вы сказали, что в отставке…
— Последние двадцать лет служил на Дальнем Востоке. Командовал артиллерийским подразделением. В бою одна мина не разорвалась. Пока разбирались — что и почему, она сработала. Получил контузию второй степени. Провалялся в госпитале семь месяцев. В палате у меня начались видения. Видения общей картины мироздания.
Брюх не мог подавить скептической улыбки. Знал, что не надо, но та уже предательски раздвинула губы. Он вообще был скептически настроен против всех проявлений иррационального — религии навевали головную боль, эзотерические практики раздражали.
— Если бы мне кто-то сказал подобное… то, что я вам поведаю сейчас… Я бы сам, наверное, распрощался с ним тут же. Но подождите. — Рябов налил еще по одной.
Выпили. Рябов потянулся за листами бумаги. Отложив стопку, он начертил на листе круг и разделил его напополам горизонтальной чертой, а затем и вертикальной.
— Мне в госпитале было сказано, что… — он показал на потолок, чтобы стало понятно, откуда было сказано, — что история развивается по кругу. Понимаю, это банальный поэтический образ. Но! Главное, что она развивается циклами по семьдесят два года. И вот этого, а я много где копал, нигде и никем не писано. Вот глядите. Но давайте сначала выпьем.
После манипуляций со стопками и вилками Виссарион Игоревич слева от круга написал “1917”, а справа — “1989”.
— Давайте двигаться от года революции. В семнадцатом большевики взяли власть и отменили частную собственность. Значит, на другом полюсе семидесятидвухлетнего цикла частная собственность появится вновь, и это на целых семьдесят два года, время одного цикла, превратится в данность. Точно — в одна тысяча девятьсот восемьдесят девятом. Мы с вами доживем до этого дня.
Видя иронический прищур Брюха, Рябов налил еще водки.
— Не верите?
— Может, надо больше информации, — уклончиво произнес Брюх.
— Вам нужны доказательства? Начну я с того, что скажу, что эта эпоха, с семнадцатого по восемьдесят девятый, она еще длится, является эпохой труда, или Эпохой Дня. Я оставлю ее незатушеванной на рисунке. А эпохи до этого и после — Эпохи Ночи. Время алчности и безнравственности.
Я с вашего позволения их затушую. — Он принялся закрашивать карандашом нижний полукруг.
Майор подмигнул.
— И что из этого, спросите вы. А то, что у каждого года в истории существует зеркальная проекция. Я уже сообщил вам, что восемьдесят девятый станет зеркальной проекцией года революции. Но самое трагическое то, что у сорок первого года тоже есть зеркальный полюс — год две тысячи тринадцатый. Если в сорок первом на нас напал внешний враг, то в будущем на Россию нападет…
— …враг внутренний? — Брюх начинал погружаться в предложенную игру. — Как это?
Майор разлил по стаканам жидкости и тем самым выиграл секунд двадцать.
— В тринадцатом году начнется гражданская война. — Он замолчал, словно гадая, надо ли ему продолжать, однако продолжил. — Вы читали “Архипелаг ГУЛАГ”? Не бойтесь, это не провокация. Вы, я вижу, образованный человек…
— Допустим.
— Так вот, в будущем ГУЛАГ политический превратится в ГУЛАГ экономический. И первый шаг к нему мы сделаем сами. Если раньше власть сама сажала людей за решетку, а репрессированных были миллионы и миллионы, то пройдет несколько лет, и мы сами себя посадим в камеры, установив в своих квартирах металлические двери с глазками, да и подъезды наши будут с охраной. Я уже не говорю о личной охране. Мы будем под двойной и даже тройной защитой и, следовательно, утратим свободу. Помните Троцкого? Политическую проститутку, как его назвал один из друзей-большевиков? Давайте поднимем тост за него, нашедшего смерть вдали от родины, его ведь убили молотком. Ужасная смерть.
