Этгар Керет - Дни, как сегодня
Я по собственной инициативе уволился с работы. Это стоило мне скандала с женой, но в конце концов она примирилась с этим. Мы переехали в другой город, далеко. Я работал там страховым агентом. Дела шли неплохо. Я не видел его где-то семь лет. Мне было хорошо, у нас родился ребенок. Тем временем в Швейцарии умер мой дед и оставил мне большое наследство. Возвращаясь назад из Базеля, в самолете я увидел Каценштайна, сидящего в первом классе. Когда я убедился, что это он, было слишком поздно. Самолет уже начал разбег по взлетной полосе. Я понял, что мне предстоят очень долгие пять с половиной часов.
Рядом со мной сидел какой-то раввин, который говорил, не закрывая рта. Но я не слышал ни слова. Все пять часов я просидел, уставившись в затылок Каценштайна.
— Посмотри на свою грустную жизнь. Ты пустой, лишенный ценностей человек, — нудел мне рав и постоянно приводил цитаты.
Я выпил апельсинового сока, а Каценштайн заказал «Джек Даниэлз».
— Посмотри, например… — сказал рав.
Не хочу. Я поднялся со своего кресла и бросился по проходу в конец салона. Стюардесса попросила, чтобы я вернулся на свое место. Я отказался.
— Вернитесь на свое место и застегните ремень безопасности, как… — Хотя она и закончила словами «как остальные пассажиры», в ее глазах я прочитал «как Каценштайн».
Я повернул рычаг на двери самолета и с силой толкнул ее плечом. Потоком воздуха меня вытащило наружу; наконец-то весь этот ад остался позади.
В потустороннем мире самоубийство все еще считается серьезным грехом, и никакие мольбы не помогли мне. Когда меня волокли в преисподнюю, я успел увидеть Каценштайна и остальных пассажиров самолета, приветственно махавших мне руками из окон экскурсионного автобуса, который вез их в рай. Оказалось, что четверть часа спустя после того, как я выпрыгнул, самолет разбился во время посадки, — какая-то редкая неисправность, один случай на миллион. Если бы только мне хватило капельки терпения высидеть на месте еще несколько минут, как все остальные пассажиры, как Каценштайн.
Трубы
Когда я перешел в седьмой класс, к нам в школу пришел психолог и устроил нам тест на уровень развития. Он показал мне одну за другой двадцать разных картинок и спросил, что на них не так. Мне все картинки показались совершенно нормальными, но психолог заупрямился и снова показал мне первую картинку с ребенком.
— Что на ней не в порядке? — спросил он устало. Я ответил, что картинка в полном порядке. Психолог страшно разозлился и говорит: «Ты что, не видишь, что у ребенка на картинке нет ушей?» По правде говоря, когда я еще раз всмотрелся в картинку, то действительно увидел, что у ребенка нет ушей. Но картинка по-прежнему казалась мне в полном порядке.
Этот психолог определил меня как «страдающего от серьезных расстройств восприятия» и направил на курсы плотников. Там выяснилось, что у меня аллергия на опилки, и меня перевели к сварщикам. Дело у меня шло неплохо, но профессия мне не нравилась. Честно говоря, мне вообще ничего особенно не нравилось.
После окончания курсов я начал работать на заводе, который производил трубы. Директором был инженер, который окончил Технион.[33] Башковитый мужик. Если бы ему показали картинку с ребенком без ушей или что-нибудь в этом роде, уж он бы в два счета просек.
После окончания рабочего дня я обычно оставался в цеху, делал себе такие изогнутые трубы, походившие на извивавшихся змей, и пускал по ним стеклянные шарики. Я знаю, что это звучит по-идиотски, мне это даже и не нравилось, но тем не менее я продолжал. Однажды вечером я сделал такую запутанную трубу с множеством изгибов и колен, что, когда пустил в нее шарик, он не выкатился из противоположного отверстия. Сначала я думал, что он застрял где-то там в середине, но после того, как закатил в нее еще около двадцати шариков, я понял, что они просто исчезли.
Я понимаю, что все, что я рассказываю, звучит немного нелепо, и все знают, что шарики просто так не исчезают. Однако, когда я смотрел, как они вкатываются в одно отверстие трубы и не появляются из противоположного, мне это совсем не показалось странным, наоборот — совершенно нормальным. И тогда я решил, что построю себе большую трубу, точно такую же, и буду ползти по ней до тех пор, пока не исчезну.
Когда я думал об этой идее, то так обрадовался, что начал смеяться, я думаю — первый раз в жизни. С того дня я начал делать огромную трубу. Каждый вечер я занимался ею, а по утрам прятал части на складе. Работа заняла у меня двадцать дней, а в последнюю ночь я пять часов потратил на то, чтобы собрать трубу, и она растянулась приблизительно на половину цеха.
Когда я смотрел на нее готовую, ждущую меня, я вспомнил свою учительницу социологии, которая сказала мне однажды, что тот человек, который первым использовал палку, не был самым умным или самым сильным в своем племени. Таким палки не были нужны. Просто тот, первый, нуждался в палке для того, чтобы скрыть свою слабость и выжить. Я не думаю, что на свете был человек, который хотел бы исчезнуть более, чем я, вот поэтому-то я и изобрел эту трубу. Именно я, а не тот гениальный инженер с дипломом Техниона, который руководит нашим заводом.
И вот я пополз по трубе, не зная, что будет ждать меня у другого выхода, — может, там будут дети без ушей, которые сидят на кучах моих шариков, может быть.
Не знаю, что точно произошло после того, как я миновал определенное место в трубе, я только знаю, что теперь — я здесь. Думаю, сейчас я ангел — у меня есть крылья и такой овал над головой; здесь сотни таких, как я. Когда я сюда добрался, они сидели и играли в шарики, которые я пускал по трубе за несколько недель до этого.
Я всегда думал, что рай — это место для людей, которые всю свою жизнь вели себя хорошо, но это не так. Бог слишком милостив и милосерден, чтобы принять такое решение. Рай это просто место для тех, кому в земной жизни не удалось быть счастливым по-настоящему. Здесь мне объяснили, что самоубийцы возвращаются на землю, чтобы заново прожить свою жизнь — не удалось с первого раза, так удастся со второго! Но те, кто действительно не нашли себя в жизни, приходят сюда, и у каждого из них свой путь в рай.
Тут есть летчики, которые, чтобы попасть сюда, сделали мертвую петлю в определенной точке бермудского треугольника. Тут находятся домохозяйки, которые добрались сюда, выбравшись через заднюю стенку своего посудного шкафа. Математики, которые обнаружили топологические искажения в пространстве и через них проникли сюда. Так что, если ты действительно несчастлив там, на земле, и всякие типы говорят тебе, что ты страдаешь от «серьезных расстройств восприятия», поищи свою дорогу сюда. А как найдешь, захвати с собой колоду карт, потому что нам уже здорово надоело играть в шарики…
Сумасшедший клей
— Не трогай это, — говорит она мне.
— А что это? — спрашиваю я.
— Это клей, особый клей, супер-клей.
— Для чего ты его купила?
— Мне нужно, — был ответ, — мне нужно многое склеить.
— Нет у нас ничего, что нужно склеивать, — я рассердился, — не понимаю, для чего ты покупаешь всякую чепуху.
— По той же причине, что ты женился на мне, — ответила она, злясь, — чтобы только убить время.
Я не хотел ссориться, поэтому промолчал. И она замолчала.
— Он хоть хороший, этот клей? — спросил я.
Она показала мне рисунок на упаковке, на котором был изображен человек, висевший вниз головой, — подошвы его ботинок, смазанные этим клеем, прилипли к потолку.
— Никакой клей не сможет удержать человека в таком положении, — сказал я, — его сфотографировали наоборот — на самом деле он стоит на полу. Они просто вертикально закрепили щетку, чтобы казалось, что она свисаете потолка. Посмотри, как изображено окно на рисунке — фиксатор жалюзи стоит наоборот, видишь? — показал я на упаковку; она не посмотрела.
— Ну, уже восемь, — сказал я, — мне пора бежать. Я взял свой портфель и поцеловал ее в шеку. — Я сегодня вернусь поздно, потому что…
— Я знаю, — она прервала меня, — дополнительная работа.
Я позвонил Михаль с работы: «Я не смогу прийти сегодня, нужно вернуться домой пораньше».
— Почему? — спросила Михаль, — что-нибудь случилось? — Нет. Хотя… да. Я думаю, что она догадывается.
Наступила долгая пауза, я мог слышать дыхание Михаль на другом конце линии.
— Я не понимаю, почему ты продолжаешь жить с ней, — прошептала она наконец, — вы же ничего не делаете вместе, уже даже и не ссоритесь. Я не в состоянии понять, что удерживает вас вместе. Я не понимаю этого, — сказала она еще раз, — просто не понимаю… — И заплакала.
— Не плачь, Михаль. Послушай, — я решил соврать, — кто-то вошел, я должен прервать разговор. Я приду завтра, обещаю. Тогда и поговорим.
