Кристофер Ишервуд - Фиалка Пратера
На первой площадке строят декорации большого ресторана. Здесь будет разыгрываться финальная сцена фильма. Именно здесь, по задумке Чатсворта, Тони под видом любовницы барона Гольдшранка разыграет Рудольфа в отместку за то, что он ее бросил. Барон, ее старый поклонник, с неохотой соглашается на этот маскарад — он ни в чем не может отказать девушке. На верхней ступеньке лестницы, горделиво сверкая чужими бриллиантами, появляется Тони, держа барона под руку. Рудольф вскакивает и наотмашь бьет барона по физиономии. Дуэль неминуема, хотя барон отчаянно трусит, а Тони делает жалкие попытки оправдаться. Барону как потерпевшей стороне принадлежит право первого выстрела. Но стоит Рудольфу принять героическую позу, как граф Розанофф бросается между соперниками и восклицает:
— Можете убить меня, но на Его королевское Высочество руку поднять не позволю!
Коварный дядя разоблачен, король узнал всю правду и теперь ждет не дождется возвращения Рудольфа на родину вместе с невестой. С Тони.
Неплохо… Музыка очень даже ничего.
На третьей площадке громогласный Эдди Кеннеди ставит «Медовый месяц Тена». Эдди энергичный, краснолицый, глаза немного навыкате, голос с хрипотцой. Он специализируется на фарсах в американском стиле, сплошь состоящих из бойких, порой даже слишком, диалогов. Провел год в Голливуде и с тех пор возомнил себя асом кино. И одевается соответственно. Ходит без пиджака, в шляпе, в уголке внушительного рта — замусоленная сигара. Актеров называет малышами, актрис — детками или пупсиками. Напористый, стремительный, он костерит всех и вся на чем свет стоит, изрыгает проклятья и угрозы, но несмотря на это, у всех на площадке хорошее настроение. Я долго стою и глазею, как какой-то шутник пытается вытащить из импровизированной турецкой бани необъятных размеров толстуху. Помощник режиссера хвастается, что они сдадут картину в конце недели, на пять дней раньше срока.
Когда я возвращаюсь, Бергманн уже в павильоне. Юпитеры нацелены на Аниту, разметавшуюся на постели. Готовятся снимать крупный план. Роджер вполголоса переговаривается с гримером и Кларком.
— Привет, Крис, — кивнул он мне. — Тебя Анита искала.
— Меня?
— Говорит, что хочет, чтобы ты пришел и согрел ее. Ей одиноко.
— А кроме меня, добровольцев не нашлось?
— Я бы рад, — вздыхая, разводит руками Кларк. Он высокий, тощий, с бегающими, колючими глазками и неприятным маленьким ртом.
— Она замужем или как? — интересуется Роджер.
— Была, — отвечает Тимми, — за Оливером Гилкристом. Они разошлись.
— Я его понимаю. Это ж дьявол в юбке. Знаю я таких. — Роджер скривился. — «Ах, не сейчас, милый, у меня раскалывается голова, к тому же ты помнешь мне прическу, я и так вся растрепалась». А потом жалуется подружкам: мол, все мужики сволочи, мол, всем надо только одного…
Тимми закатывает глаза и начинает тихонько напевать:
Всё как всегда, держу пари,
Ты легкая добыча,
Фиалка Пратера…
— Ну, готовы наконец? — гаркает Элиот, подарив нам укоризненный взгляд. — Начинаем!
Мы снова расходимся по местам.
Крупный план снимаем чуть ли не два часа. Уоттс никак не угомонится со своим светом. Камеру заклинивает. Анита дуется. Артур Кромвель весь как на иголках. Он опаздывает на встречу. Неужели нельзя было поставить его эпизод первым? (Справедливости ради надо отметить, что сцена, когда отец Тони за полночь возвращается домой и обнаруживает, что девушка еще не вернулась, стоит последней.)
— Неужели я не заслуживаю никакой поблажки? — жалуется он. — Все-таки я уже пятнадцать лет не схожу с экрана.
В самый разгар съемок появляются Эшмид и Харрис. Они прослышали, что в Эссексе есть место, прекрасно подходящее для натурных съемок. Может, Бергманн в следующие выходные съездит с Харрисом его посмотреть?
Бергманн стоит как скала. Он сладко улыбается и заявляет:
— Мой принцип — выходные без Харриса.
Харрис оскорблен в лучших чувствах. За принужденным смешком прячется обида. Бергманн недолюбливает Харриса и не скрывает этого. (Бергманн за глаза зовет Харриса арт-констриктором.) Непрошеные гости убираются ни с чем.
В пять часов проносится слух, что работать предстоит допоздна. Членам профсоюза платят сверхурочные, но и они возмущенно ропщут, не говоря уж о нас. Больше всех сокрушается Кларк; у него уже в третий раз срывается свидание.
— Кеннет, между прочим, никогда своих не задерживает, — ноет он. — Хреново у нас с организованностью.
Тедди, который всегда выступает на стороне Бергманна, чувствует, что пора вмешаться.
— Не путай дешевку с настоящей вещью, — назидательно говорит он. — Настоящая вещь должна вылежаться.
Я иду звонить домой.
— Привет.
— Кристофер… Насколько я понимаю, твой звонок означает, что ты опять не придешь к ужину.
— Ты на редкость проницательна.
— А у нас сегодня пирожки с рыбой.
После крупного плана начинаются панорамные съемки, для которых требуется специальная подготовка. Тележка, на которой камера должна отъезжать перед проходом Тони к окну спальни, стонуще скрипит. Скрип многократно усиливается микрофоном. Ее надо смазать и проверить. Мы с Роджером идем курить на лестницу. Стемнело, но воздух все еще теплый. На торце здания пламенеют неоновые огни «Балдога».
Роджер выглядит озабоченным.
— И какого черта я цепляюсь за эту работу? С одной стороны, такие деньги на дороге не валяются. Но дальше-то что? В следующем месяце мне стукнет тридцать четыре. Угадай, Крис, чем я занимаюсь по вечерам? Лодку задумал сделать. Уже и чертежи готовы, все — вплоть до светильников в каюте. И обойдется это удовольствие, по моим прикидкам, не очень дорого. Я кое-что отложил…
— И что ты будешь с ней делать?
— Уплыву куда-нибудь.
— Хорошая мысль.
— Да как тебе сказать… Везде одно и то же. Я много где побывал.
— А жениться не пробовал?
— Обижаешь… Пробовал, когда еще зеленым был… Она умерла.
— Извини.
— Ничего в этом такого уж необыкновенного не было. Хотя она была славной. Знаешь, иногда я думаю, зачем все это? Почему с этим миром нельзя расставаться по-хорошему?
— Не ты один об этом думаешь. Просто мало кому это удается…
— Надеюсь, ты не из тех придурков, которые верят в сказки о загробной жизни.
— Да вроде не из тех. Точно, не из тех. Хотя вряд ли это имеет какое-то значение.
Разговор заходит в тупик. Тут у Роджера вдруг проясняется лицо.
— Хочешь, расскажу про свое самое замечательное и неожиданное приключение?
И рассказывает мне о замужней женщине, с которой однажды его свела судьба в отеле в Бертоне-на-Тренте.[48]
В полвосьмого мальчик-буфетчик приносит чай и бутерброды. Импровизированный фуршет слегка поднимает наше упавшее настроение. Анита заканчивает одну сцену, успевает сняться еще в одном крупном плане и уходит домой. Когда надо, она умеет быть очень собранной. У Кромвеля сегодня коротенький эпизод. Часам к девяти должны отстреляться.
Из монтажной появляется Лоуренс.
Он, по обыкновению, хмурится, но я вижу, что он доволен. Он сегодня хорошо поработал.
— Приветствую гения склейки. Как там наши образчики?
— Образчики, как ты изволил выразиться, куда лучше, чем вы того заслуживаете, — учитывая, с какой галиматьей пришлось работать. Так всегда: я делаю из дерьма конфетку, а вы срываете аплодисменты.
— С ума сойти, какой ты благородный!
Как обычно перед съемкой, Бергманн нервно расхаживает по павильону. Вот он подходит к нам, стоит, невидяще уставившись в наши лица темными беспокойными глазами. Потом разворачивается, как сомнамбула, и удаляется…
— Соберитесь, соберитесь, — вопит Элиот. — Давайте работать! Не торчать же тут до утра!
— Какой талант пропадает! — роняет Лоуренс. — Из него бы получился отличный надсмотрщик!
— Внимание, тишина!
В десять минут девятого все заканчивается. Отработано две тысячи футов пленки. Чистое время отснятого материала — четыре минуты тридцать секунд.
— Ты что делаешь вечером? — поинтересовался Лоуренс.
— Да ничего вроде… А что?
— Может, в кино сходим?
— Бедняга Бергманн, — этими словами меня встретила матушка, когда февральским утром я вышел к завтраку. — Извелся весь, наверно, от беспокойства.
— Ты о чем?
— Но ведь у него в Вене семья? А там сейчас такое творится…
Я схватил газету. Казалось, все заголовки кричали об Австрии. Буквы запрыгали у меня перед глазами, от волнения я не мог прочесть ни слова. Глаз выхватил обрывки фраз, чьи-то имена, названия городов. «В Линце после тяжелых уличных боев… Штаремберг…[49] Военное положение… сотни арестованных… Забастовка потерпела поражение… Венские рабочие в осаде… Дольфус[50] объявил охоту на гиен социализма…»
