Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2006)
— Баб Поль, какой у вас Ваня-то не по годам смышленый, — подала голос еще одна смутно различимая в сумерках обитательница ковчега.
— Ой, не говори, Катерина, не говори! Не знаю, что с ним и делать! Иногда такое скажет, такое скажет, ажно вся душа страхом займется, будто не дитя с тобой разговаривает, а старец бородатый! Так рассуждает, так рассуждает, как в академиях учился! И так страшнбо, так страшнбо мне с него! Бабы говорят: не жилец ваш Ваня, не жилец! — зачастила старушка. Она говорила, будто сеяла горох, слова из крохотного рта ее вылетали врассыпную: маленькие, круглые и прыгучие.
— Сами вы, бабы, бородатые. Ни одного умного слова за всю жизнь не сказали, — обиделся Ваня и отвернулся к окну с какой-то на самом деле недетской печалью.
Никита подышал на стекло и нарисовал Ване ухмыляющуюся рожицу. Ваня глянул на рисунок и пожал плечами. Потом посмотрел на Никиту и сказал с вызовом:
— А тебя-то сюда каким ветром занесло? Присматриваешь деревеньку, где душу спасать на старости лет будешь? А зря! До старости тянуть нечего, вдруг помрешь раньше срока. И куда тогда? С неспасенной-то душой? К Богу в рай уже не пустят!
Баба Поля набросилась на Ваню:
— Ты что, охальник, ты что! Зачем к людям пристаешь со своими проповедями! Дождешься у меня, дождешься, скажу отцу, он тебя научит старших уважать! Вы уж простите его, простите, он у нас чудной малость, — затараторила старушка, виновато одергивая Ванину курточку и заискивающе улыбаясь в сторону Никиты.
Ваня вырвался из бабкиных рук и упрямо договорил:
— Да и кто тебя, старого, в деревне кормить будет? За скотиной ходить, дрова колоть? Думаешь, корова сама себя подоит и тебе на стол крынку молока принесет, как официантка в передничке? Э-э нет, брат, за скотиной уход нужен, как и за душой, а для этого силы должны быть не старческие.
— То есть ты полагаешь, сейчас надо начинать? — совершенно серьезно спросил Никита.
Ваня посмотрел на него исподлобья, как бы определяя: “смеется — не смеется”, и вдруг разулыбался.
— Чем раньше, тем лучше! — сказал мальчик уже не таким суровым тоном и добавил совсем мирно: — Пойдем, что ли, в Горинское, я туда в школу езжу, там недавно один такой спасающийся завелся, посмотришь. И смех и грех: то ведро в колодце утопит, то сапог в грязи потеряет, одно слово: городской!
По дороге в Горинское Ваня уже совсем освоился, держал Никиту за руку и болтал без умолку, перекрикивая ветер, уносивший все его слова куда-то назад, где по грязи брели “бородатые бабы”. Водитель вместе с корзиной антоновских яблок остался ночевать в автобусе.
Десятилетний Ванечка Вырываев торопливо излагал Никите свою биографию и взгляды на мир:
— Я все время думаю. Никак не могу остановиться. Целыми днями сижу и думаю. И на уроках думаю. И когда огород поливаю. И когда телят пою. Думаю и думаю. Даже ночью во сне думаю. А рассказать некому. Одни бабы кругом. Как начнут выть: “Не жилец, не жилец”. Пугает их, что я больно умный. А я так считаю, что если бы люди все время думали, не давали своим мозгам на холостом ходу ехать, то и все были бы умные. Не только я. Это как мышцы качать. Поднимаешь штангу каждый день — и становишься силачом. Мне иногда тоже совсем не хочется думать, хочется в спячку впасть, как они, и плыть себе по течению, над Петросяном ржать в телевизоре. Но я не поддаюсь. Просто силком заставляю себя думать. Тем и спасаюсь.
— А о чем ты все время думаешь? — крикнул Никита в тугую стену ветра.
— О разном думаю. О том, как мир устроен. О том, зачем люди живут. Но чаще всего о Боге, конечно, думаю. О том, например, зачем Он устраивает всякие катастрофы, где много людей погибает. Не все же они грешники, как в Содоме, среди них и совсем маленькие дети есть, грудные, у которых еще душа чистая.
— И зачем? — спросил Никита, который тоже часто об этом думал.
Ваня молчал, пережидая особо сильный порыв ветра. А Никите вдруг стало не по себе. Он поймал себя на том, что совершенно искренне ждет от этого ребенка ответа на все свои сомнения и вопросы.
— Этого я еще не понял, — степенно ответил Ванечка. — Но то, что я не могу этого понять, вовсе не значит, что это на самом деле не имеет смысла.
До Горинского они добрались уже в кромешной темноте. Расположились в школе. Ваня тут же уснул на парте под едва различимым в темноте портретом Пушкина. Никита вышел побродить. В окне совхозной конторы горел свет. И какая-то смутно знакомая, но никак не увязывавшаяся с этим местом фигура курила, высунувшись в форточку. Силуэт повернул голову в сторону Никиты и вдруг издал приглушенный крик, скатился с подоконника и исчез из освещенного квадрата. По деревянной лестнице загремели поспешные шаги, и на Никиту обрушилась “матушка”.
Минут пять Гриша просто висел у него на шее, издавал радостные нечленораздельные звуки и мотал головой из стороны в сторону, как щенок, которому в ухо залетел шмель. Никита от неожиданности тоже потерял дар речи и только смущенно улыбался в темноту.
Рассмотреть Гришу Никита смог уже в конторе, куда они поднялись по опасной деревянной лестнице, зиявшей выпавшими ступенями и производившей весьма ненадежное впечатление. Выглядела бывшая “королева панели” забавно: резиновые сапоги, облепленные пудами грязи, ватные штаны, а поверх всего этого — пальто от японского модельера Yoshi Yamomoto, купленное в одном из самых дорогих бутиков Москвы. На Гришином лице, раньше мертвенно-бледном из-за пластов пудры, играл здоровый деревенский румянец. Пирсинг из губы исчез.
Гриша, закончивший платный вуз по модной специальности “маркетинг и реклама”, теперь работал экономистом в загибающемся совхозе “Колос”. Вставал в шесть утра и кричал в разбитую телефонную трубку, перевязанную бинтом: “Дядь Петь! У нас тут вчера телята копыта откинули, мясо вам не нужно?”
А еще “матушка”, всегда тянувшаяся к духовности, служила алтарником в сельском Свято-Троицком храме. В Горинское Гришу зазвал местный батюшка, отец Андрей.
— Нет, ты не подумай ничего плохого, — спохватившись, затараторил Гриша. — Все свои пороки я оставил в прошлом. Если я раньше, да, жил с духовными особами в плотском грехе, то с отцом Андреем это исключено. Даже представить такое рука не поднимается! Я теперь раскаялся во всем. Скоро вообще жениться придется. Во избежание подозрений и домыслов. Меня уже здесь во все семьи просватали. Им же не объяснишь никак, почему мне девушка не нужна. Буду переучиваться!
С отцом Андреем Гриша познакомился по Интернету, когда после свидания с ФСБ выспрашивал у публики пути эмиграции “хоть куда-нибудь”. В норвежской визе “матушке” тогда уже отказали. Кто-то посоветовал “закосить под паломника”, так вроде с посольствами меньше мороки, Гриша сунулся на какой-то православный форум, где и возник отец Андрей, написавший заблудшему отроку: “Зачем тебе бежать за границу, приезжай к нам, в Горинское, здесь тебя точно никто не найдет”.
Читатель глянцевых журналов и постоянный посетитель показов мод посмеялся над предложением эмигрировать в “Жопу Мира” и благополучно о нем забыл.
Но однажды у Гриши выдался крайне неудачный день. Он перессорился со всеми “подругами”, сбежал от своего батюшки, который за очередную измену побил его табуреткой, и отправился развеяться в гей-клуб, куда его внезапно не пустили незнакомые дюжие охранники, а когда “матушка” попыталась доказать свое право войти в сие заведение для избранных, весьма жестко окунули головой в сугроб.
Гриша плелся по ночной Москве, вытирал снег с лица, всхлипывал и хотел сотворить с собой “что-нибудь такое, чтобы все стали жалеть, а было бы уже поздно”. Но умирать молоденькому Грише совсем не хотелось.
И тут он вспомнил об отце Андрее. И решил всем назло отправиться в ссылку в “Жопу Мира”. Долго пребывать в Горинском Гриша, конечно же, не планировал. А готовился, после многократных слезных уговоров, вернуться обратно в Москву.
Но в Москву Гриша не вернулся. И за границу уезжать раздумал. Какими словами отец Андрей убедил завсегдатая гей-клубов остаться в глухом селе, одному Богу ведомо, сам Гриша про это свое перерождение говорил уклончиво и не очень охотно.
— Тут жизнь спокойнее. И как-то насыщеннее, чем в городе. Да и взрослеть пора. Мне уже двадцать три, а я живу, то есть жил, совсем по-детски, безответственно. Я, когда сюда приехал, вдруг почувствовал, насколько мне пусто в душе. Это в юности порок привлекает, кажется гораздо интереснее, чем жизнь по правилам. А потом наоборот. Становится скучно от собственной распущенности. Чего я там, спрашивается, не видел? Мужиков накрашенных? У нас тут в соседнем селе, в Крестах, алтарником бывший бандит служит. Тоже прискучило ему “жить по беспределу”, и решил “жить по понятиям”. Это он сам о себе так рассказывает, когда кагору напьется. А вообще его история гораздо интереснее, попроси, тебе отец Андрей расскажет.
