Питер Бигл - Тихий уголок
– Мне бы надо сходить за покупками, – она стала загибать пальцы. – Итак, я должна пойти к Вайерману, купить буханку хлеба, немного молока, и, может быть, ещё – сахарной пудры… – Она нахмурилась. – Надо бы податься куда-то ещё. Магазин Вайермана – всего в двух кварталах. Если я пойду к Иде, то пройду мимо мясной лавки у метро. Можно заглянуть туда и, пожалуй, купить фунт отбивных и парочку бараньих котлеток… А, значит, она-таки собирается повидать Иду. Моя родная сестра. Вы можете подумать, я хотя бы иногда с ней здороваюсь? Мы как чужие…
Ида, старшая из двух сестер миссис Клэппер, никогда не была замужем, и миссис Клэппер не считала уместным приводить туда на обед Морриса. В течение 22 лет своего брака она делила с сестрой неловкий молчаливый ланч не более, чем дважды в год. Всегда, как она вспоминала, всегда был этот взгляд в глубине Идиных глаз. Я болтала с ней, я так шутила, что она смеялась и говорила: «Ай, Гертруда, меняется всё, кроме тебя». Но на дне этого смеха всегда угадывалось: «И у этой есть муж, а у меня никого нет». Встретив подобный взгляд, и сельдереем подавишься. Что тут можно сказать? «Теперь, – подумала она, – можно спокойно пойти к Иде».
Гостиная всегда была владением Морриса, как спальня – её владением. Каждый из них являлся в чужое государство с некоторой надменностью и любопытством короля, навещающего короля-соседа. Моррис умер, но комната все ещё хранила верность ему, и непонятные картины смотрели на неё со стен с ненавистью жителей завоеванной земли. Она быстро окинула гостиную и проследовала в кладовку, чтобы взять лёгкое пальто.
«Итак, я пошла навестить Иду, – подумала она, роясь в кошельке, дабы убедиться, что у неё достаточно денег. – Мы поедим вместе, поболтаем о том о сём, а, возможно, и прогуляемся в парке. И тогда я скажу: «Посмотри, Ида, вон сколько я всего купила, у меня целый фунт отбивных, и есть всё это некому, кроме меня. Пойдём ко мне домой, приготовим гамбургеры и полакомимся, как когда-то». Эта мысль ей понравилась. «Она у меня допоздна засидится, – подумала миссис Клэппер. – Я как-никак знаю Иду».
У дверей она остановилась и пробормотала: «Зай гезунд, [ 5 ] Моррис». Она никогда не могла заставить себя сказать мужу «Пока» перед тем, как выйти из дому. Да она и не хотела по-настоящему. Но и теперь она торопливо захлопнула за собой дверь, как делала и прежде, чтобы не дождаться негромкого «Гей гезунд» из гостиной.
Воздух на улице был сухой и тёплый, и она вдыхала его с истинным удовольствием, шагая не спеша к бакалейной лавке. Ранним летом в Нью-Йорке всегда прекрасно по утрам, но лишь немногие это замечают. Дети разъезжаются в летние лагеря, а двухнедельные отпуска их родителей обычно приходятся на конец июля – начало августа, когда дни наполнены скукой. Только старики знают, что такое начало лета, только они и те, кто продает мороженое в парках. Они хорошо знают это время и отчаянно любят его, потому что они не могут ничего откладывать на потом, эти люди, знающие, что «потом» не будет. Продавец покупает сам у себя стаканчик мороженого и садится в траву, чтобы его съесть или хотя бы подумывает о том, чтобы это сделать. Полицейский напевает что-то про себя и останавливается переговорить с владельцем кондитерской, который вышел наружу, чтобы подышать немного свежим воздухом, пока ещё не подул жаркий и душный ветер. Они болтают о том, как бы хорошо пойти купаться или поиграть в мяч, но для них вполне достаточно стоять здесь на углу и беседовать об этом друг с дружкой. А старухи передвигают свои стулья вслед за солнцем и вообще ничего не говорят. Они разговорятся после полудня, когда настанет другое время года, и мир будет другим, а сейчас, утром, они пялятся на улицу и даже не моргают, когда мимо проходят машины.
Миссис Клэппер знала нескольких из этих женщин, но она даже не кивнула им, проходя вдоль шеренги складных стульев. Каким-то неясным образом она всегда чувствовала к ним некоторое презрение. Она считала их йентами. [ 6 ] «Некоторые из них не старше меня, – думала она. – А сидят, как каменные, не вяжут, не читают газет и вообще ничем не занимаются. И что же у них за жизнь такая? Надо всё время чем-то заниматься, всё время двигаться, людей навещать». Она зашагала быстрее, довольная своим решением пойти в гости к Иде, и заглянула в «Молочную бакалею» Вайермана.
Вайерман стоял за прилавком: маленький грушеобразный человечек в сером свитере и коричневых шароварах. Глаза у него были чёрные и сонные, и он их не сводил с того, с кем в данный момент разговаривал. Кожа на щеках была дряблой и обвислой, челюсти под ней не угадывались, и всё лицо его казалось помятым и передёрнутым, словно платье, небрежно брошенное в угол. Свой магазин он открыл здесь на углу ещё до того, как миссис Клэппер и Моррис переехали в эти края, и она не могла вспомнить, чтобы он когда-либо выглядел иначе, и чтобы заметно изменился за эти 22 года. Его жена, его дети, его лавка – всё переменилось, увеличилось, выросло со временем, но Вайерман оставался Вайерманом. Её всегда интересовало, а какой же она ему видится.
– Ну что? – спросил он, когда она вошла. – Ну что? Как вы поживаете?
– Просто прекрасно, – ответила миссис Клэппер. – А как ваша жена? – она кивнула дочери Вайермана Саре, которая сидела у пустой корзины для молочных бутылок, читая журнал.
– А кто может пожаловаться? – Вайерман пожал плечами. – Она держится на ногах, она ест, ну, а об остальном и не следует просить у Бога.
– О Сэме что-нибудь новое есть?
За шесть месяцев до того сын Вайермана женился и переехал на Западный Берег.
Вайерман быстро взглянул через плечо в заднее помещение. Когда он опять повернулся к посетительнице, лицо у него стало, как у мёртвого.
– Нет. Так что вам угодно?
– Буханку ржаного хлеба, – сказала миссис Клэппер. – Хорошо бы без комков, две бутылки молока и баночку сахарной пудры.
Как только Вайерман повернулся, чтобы пройти в заднее помещение, где находился холодильник, миссис Клэппер вдруг так и обмерла, заметив, как он ходит. Плечи его сгорбились под серым свитером, а передвигался он мелкими шажками: одна нога скользила чуть вперед другой, а та спешила её догнать. Руки его совершали мелкие хватательные движения по сторонам, и выглядел он так, как если бы за годы воздух, который его окружал, превратился в воду.
– Как постарел, – сказала миссис Клэппер вслух. И тут же осознала, что Сара должна была её услышать. Она виновато оглянулась на девушку. Та кивнула, не отрываясь от журнала.
– Ну что, Сарочка, – спросила она, потому что не могла вынести молчания. – Как у вас дела?
– Прекрасно, – ответила Сара.
Сколько же ей лет? Восемнадцать? Девятнадцать? I Она была полновата для своих лет, прыщава и, как всегда подозревала миссис Клэппер, – самая умная в этом семействе.
– Ну и как, ты уже собираешься замуж? – громко спросила миссис Клэппер, и тут же люто себя возненавидела, так как заметила гнев в Сариных глазах.
«А что тебе надо? – спросила она себя. – Почему всем вокруг так интересно, когда и кто выходит замуж?»
Сара Вайерман решительно улыбнулась.
– Ну уж не прямо сейчас, миссис Клэппер, – её голос был абсолютно лишен выражения, и миссис Клэппер поняла, что Сара уже дала этот ответ великому множеству других старых баб, пока отец выполнял их заказы. Она не хотела, чтобы Сара смешивала её с этими бабами, но знала, что это давно уже так, и продолжила разговор, думая, что должны непременно найтись слова, которые разрядят обстановку.
– Ну что же, ты довольно скоро станешь тетушкой, – провозгласила она, думая: «Клэппер, заткнись! И, пожалуйста, не раскрывай больше рта!»
Улыбка девушки была прямой и тонкой, словно кинжал.
– Я, конечно, надеюсь, что так, миссис Клэппер.
«Заткнись, Клэппер, заткнись. Что ты себе позволяешь?..» Она отвернулась от Сары и в упор уставилась на пакетики с пшеничными, рисовыми и кукурузными хлопьями, занимавшими в магазинчике целую стену. Она уловила негромкий вздох облегчения, испущенный девушкой, и вздохнула сама, как если бы только что вышла из лифта, в котором она и какой-то случайный попутчик старались не глядеть друг на друга. Вайерман уже тащился к прилавку с её хлебом, молоком и сахарной пудрой, ставил всё это на прилавок и выписывал чек, бормоча себе под нос цифры.
– Занести всё это на ваш счет?
– Да, – ответила миссис Клэппер. Вайерман положил покупки в коричневый бумажный пакет и положил сверху чек. Она взяла пакет и зашагала к двери.
– Передайте привет жене, – она закрыла за собой дверь, не дожидаясь короткого ответа Вайермана.
Так как миссис Клэппер намеревалась навестить Иду, она поставила пакет на сгиб локтя и двинулась дальше по кварталу. Солнце вернуло ей хорошее настроение, и в течение прогулки через два квартала она почти забыла усталую вежливость в голосе Сары Вайерман. Кто-то шёл ей навстречу, и у неё ушло некоторое время, чтобы понять, кто это, потому что солнце светило ей в глаза. Узнав наконец-то Лину Вайерман, она вздрогнула. «Вэй, – подумала она. – Вот подходит тяжелая артиллерия». Возможно, загороди она лицо пакетом с покупками, миссис Вайерман её и не узнала бы, но по-настоящему миссис Клэппер на это и не надеялась; она была одной из немногих женщин в окрестностях, которая решалась разговаривать с миссис Вайерман, и та её хорошо помнила. Лина Вайерман была когда-то полной женщиной, но впоследствии похудела, и кожа свободно болталась на её предплечьях, между костяшками пальцев и у локтей, она была оранжево-белая и казалась почти прозрачной. Лина всегда носила белые туфли на низком каблуке, которые вечно восхищали сиделок, а волосы завязывала узлом на макушке, и узел имел форму и размеры черносливины. Когда-то она торговала в магазинчике вместе с мужем, но последние 10-12 лет всё больше сидела перед магазинчиком в складном парусиновом кресле, когда было тепло или – когда шёл дождь – внутри, у корзины для бутылок. Она никогда не переходила улицу и не присоединялась к старухам, сидящим в таких же креслах, а своё собственное кресло всегда ставила так, чтобы оказываться к ним спиной.
