Амели Нотомб - Форма жизни
Все, что я Вам рассказал о моей жизни до 30 лет, – правда: я бродяжничал, жил без крова, бедствовал, а под конец и голодал. Но, когда дошел до края, подался не в армию – к маме с папой. Хуже унижения не придумаешь – вернуться к родителям в 30 лет, ничегошеньки в жизни не добившись. Мама купила мне компьютер – думала, бедная, что спасает меня. «Ты мог бы создать сайт нашего автосервиса», – сказала она. Как будто автосервису нужен сайт! Предлог был явно липовый. Но выбора у меня не было, и я взялся за дело. Оказалось, что у меня это неплохо получается. Вскоре стали поступать заказы от местных предприятий. У меня завелись деньги, что позволило мне покрыть долги Говарда.
Вот эта работа-то меня и погубила. Десять лет я много ходил и почти не ел – эти глаголы в одночасье поменялись местами: я усвоил образ жизни программистов, а они ногами пользуются редко и за работой непрерывно что-нибудь жуют. Вдобавок меня мучила мысль о том, что компьютер подарен мне для искупления прежних ошибок, и я, видно, переусердствовал: целый год просидел за монитором практически безотрывно. Вставал разве что поспать и помыться, а из комнаты выходил только к столу – опять есть. Для родителей я по-прежнему был оголодавшим чадом, вернувшимся в лоно семьи: они не замечали, что я толстею, да и я сам тоже. Может, я и смотрел на себя, принимая душ, но внимания не обращал. Когда я обнаружил катастрофу – да, именно так! – было слишком поздно.
Если есть недуг, который легче предупредить, чем излечить, – это ожирение. Заметьте, если у вас 5 кило лишних, даже 10 – ничего страшного. Понять в одно прекрасное утро, что сбросить надо как минимум 30 кило – это уже другое дело. А между тем, начни я тогда, еще мог бы выкарабкаться. Теперь у меня лишних 130 кило. У кого хватит духу похудеть на центнер с гаком?
Почему я не забил тревогу, когда обнаружил эти 30 лишних килограммов? В тот день у меня возникли серьезные компьютерные проблемы, которые требовали всей моей энергии и концентрации: нечего было и думать сесть на диету. Назавтра – то же самое, и т. д. Зеркало подтверждало вердикт весов: я растолстел. Но я говорил себе, что это не имеет значения: кто на меня смотрит? Я программист, живу на родительском складе шин, общаюсь только с компьютером, которому по фигу мой вес. В тренировочных штанах и футболке размера XXL его и видно не было. За столом ни отец, ни мама ничего не замечали.
Когда я пересек пешком Америку, как всякий уважающий себя последователь Керуака, мне довелось попробовать все нар котики, какие только можно раздобыть на больших дорогах и в пустыне, а их, скажу я Вам, немало. У дружков всегда найдется какое-нибудь зелье в кармане: «Share the experience»[31], – говорят тебе, протягивая дозу. Я никогда не отказывался. Одни снадобья мне понравились, другие нет. Но даже если мне случалось крепко на что-то подсесть, это и отдаленно не сравнить с зависимостью, в которую превратилась для меня жратва. Когда по телевизору показывают кампании против наркотиков, я думаю: чего же все ждут, почему никто не выступит против нашего истинного врага?
Вот почему я никогда не смогу похудеть: моя зависимость от жратвы уже непреодолима. Нужна смирительная рубашка (XXXL), чтобы помешать мне есть.
Когда мой вес достиг 130 килограммов, мама сказала мне изумленно: «Да ты поправился!» «Не то слово, – ответил я, – разжирел». «Почему же я до сих пор ничего не замечала?» – воскликнула она. Да потому что я отпустил бороду, которая скрывала тройной подбородок. Побрившись, я увидел в зеркале незнакомое лицо – оно так и осталось моим.
Родители потребовали, чтобы я похудел. Я отказался. «Раз так, за стол ты с нами больше не сядешь», – заявили они. Так я стал толстяком-одиночкой. Я больше не видел ни отца, ни матери, и мне это было безразлично. Вот что, в сущности, самое ужасное: все безразлично, ничего не трогает. Пока не разжиреешь, думаешь: никогда, это же нестерпимо, – да, нестерпимо, но вот ведь терпишь как миленький.
Я вообще не вижу больше людей, кроме разносчика, доставляющего мне еду, которую я заказываю по телефону или через Интернет, а его моя комплекция не шокирует: наверно, он в Балтиморе видал и не такое. Грязное белье я бросаю в мусорный мешок, а когда он наполнится, выставляю его за дверь. Мать стирает, потом приносит мешок и ставит на то же место. Так ей не приходится меня видеть.
Осенью 2008 года я прочел статью об «эпидемии» ожирения, охватившей контингент американских солдат в Ираке. Сначала я подумал, что растолстеть должен был бы мой братец Говард, а не я. А потом поймал себя на мысли, что завидую толстым солдатам. Поймите меня: у них, по крайней мере, есть веский мотив. По статусу они вроде как жертвы. Найдутся люди, которые скажут, что это не их вина. Я завидовал им, потому что их кто-то мог пожалеть. Жалкие мысли, сам знаю.
Это еще не все. У их болезни есть история. И этому я тоже завидовал. Вы скажете, что у моей история тоже есть, – возможно, но я ее не помню. По жизни у моего ожирения была причина – но в моих мозгах случился какой-то разрыв причинно-следственных связей. Круглосуточная жизнь в Интернете создает ощущение полной ирреальности, так что вся пища, которую я пожирал месяцами, как бы не существовала вовсе. Я стал толстяком без истории и завидовал собратьям по несчастью, вошедшим в Историю с большой буквы.
Когда началась война в Ираке, меня призвали и комиссовали по причине ожирения – уже! В ту пору я радовался, что вовремя растолстел и посмеивался над своим идиотом-братцем, который отправился прямиком в пекло. А я продолжал существовать в небытии за компьютером: восьми лет будто не было, ничего не сохранилось от них в моей памяти, но и забыть их так просто я не могу, потому что они осели на мне сотней с лишним килограммов. Потом я прочел статью об ожирении солдат. А потом появились Вы.
Это совпадение – я почти одновременно наткнулся на статью и узнал о Вашем существовании – и подвигло меня на обман. Писательница, отвечающая читателям традиционной почтой на бумаге, – уже одно это меня заинтриговало. Я заказал Ваши книги, переведенные на английский, и не могу объяснить чем, но они меня за душу взяли. Боюсь, Вы обидитесь: это ведь Ваш персонаж натолкнул меня на мысль о лжи – Христа, девушка из «Антихристы».
Эта новая интерпретация моего ожирения вдруг показалась мне спасительной. Чтобы моя версия стала реальной, требовался гарант извне. Вы идеально подходили для этой роли: известная и отзывчивая. Не знаю, пошла ли переписка с Вами мне на пользу, одно могу сказать: мне это понравилось безумно, ведь Вы были порукой моей истории. Я, кажется, и сам всерьез поверил, что несу военную службу в Багдаде. Благодаря Вам я обрел то, чего у меня никогда не было: достоинство. Через Вас моя жизнь наполнялась сутью. В Ваших глазах я жил. Моя участь заслуживала Вашего внимания. После восьми лет небытия – какой всплеск эмоций, какая благодать! Пусть Ваши письма доходили до меня отсканированными – для меня они были такими потрясающе реальными.
Мне хотелось одного – чтобы так продолжалось вечно, но Вы попросили мою фотографию в военной форме. А вскоре, летом 2009-го, газеты всего мира сообщили об уходе наших войск. Говард, с его везением, попал в последнюю партию; он только на днях вернулся домой. Короче, когда я понял, что мой обман зашел в тупик, то не нашел иного выхода, кроме молчания.
Я уломал Говарда, и он переслал мне все Ваши письма. Какое это было чудо увидеть их – настоящие, на бумаге, – потрогать. Я распечатал мои послания, которые сохранил в архиве, и подшил в папку всю нашу переписку в хронологическом порядке. Знаете, как я назвал это досье? «Форма жизни». Это пришло само собой, инстинктивно. Я понял, чем были эти десять месяцев переписки с Вами для меня, не жившего почти десять лет, – иначе и не скажешь: благодаря Вам мне стала доступна форма жизни.
Эти слова в принципе подразумевают простейших, амеб и инфузорий. Для большинства людей их жизнь – малоприятное копошение под микроскопом. Для меня же, познавшего небытие, это все же жизнь, требующая к себе уважения. Я полюбил эту форму жизни и тоскую по ней. Переписка работала как размножение простым делением: я посылал Вам крошечную частицу живой материи, Вы читали, и она удваивалась, Ваш ответ ее еще больше умножал, и так далее. Благодаря Вам мое небытие наполнялось каким-никаким культуральным бульоном. Я купался в питательной среде наших с Вами слов. Есть наслаждение, которому нет равных: иллюзия смысла. Пусть смысл рожден из лжи, это ничуть не умаляет блаженства.
Наша переписка возобновилась после перерыва, равного ее продолжительности. Будет ли хорошо по-прежнему? Теперь, когда я говорю Вам правду, породит ли она форму жизни? Не уверен. Как Вы сможете впредь мне доверять? И даже если Вы по великодушию все еще на это способны, что-то сломалось во мне: я ведь никогда не забывал, что лгу, но как же мне нравилось верить в эту ложь, когда я писал ее. Вы писатель, для Вас это не новость. А я, неофит, до сих пор опомниться не могу: самым ярким событием в моей жизни был разделенный вымысел, автор которого – я.
