Эльвира Барякина - Женщина с большой буквы Ж
Арфу мне подарил Артур, клиент.
На презентацию его новой книжки я пришла в чудной соломенной шляпе а-ля Скарлетт О’Хара: хотела произвести впечатление. В общем-то, у меня получилось. Девки-промоутеры стаями убегали в туалет, изо всех сил стараясь не ржать, приглашенные лица отводили глаза.
– Ну что они врут, что ты похожа на шампиньон? – возмутился Артур. – Ты у меня ангел. Да, точно! А эта шляпа – твой нимб. Тебе только арфы не хватает.
Вечером того же дня грузчики привезли мне арфу.
У Артура скоро день рождения. Думаю, отомстить. Подарю ему мешок асфальта и бригаду дорожных рабочих: пусть сделают взлетно-посадочную полосу для Музы. А то, судя по его последним творениям, она не слишком часто к нему прилетает.
Исповедь
В жилах моей домработницы Барбары течет гордая кровь испанских конкистадоров и покоренных ими индейцев. Кто-то там кого-то изнасиловал – и вот результат. Исконно мексиканского в Барбаре, конечно, больше: она неприхотлива, как кактус, и неутомима, как зверек-броненосец. Но иногда конкистадорские гены все же дают о себе знать.
– С утра ваш антихрист звонил. (Бух! бух! – гневно кастрюлями.) Небось опять хочет вас облапошить.
«Антихрист» – это Арни. Барбара считает, что психологию изобрели в аду вместе с порнографией, алкоголем и президентом Бушем.
– И за что деньги берет? (Створкой холодильника – бам-с!) Сидит, слушает ваши секретики… Эдак и я могу.
Я прикуривую новую сигараету.
– Арни, по крайней мере, смеется моим шуткам. А у тебя, Барбара, нет чувства юмора.
– Зато у меня совесть есть. (Плита пылает костром инквизиции.) Я бы не стала брать деньги только за то, чтобы валяться перед людьми в кресле.
Барбара показывает, как именно валяется Арни, – в позе «роды в полевых условиях».
Я вздыхаю.
– У меня кризис среднего возраста. Мне нужно, чтоб кто-нибудь говорил мне, что я не говно.
Глаза Барбары загораются.
– Сходите на исповедь к отцу Августо!
– Э-э-э…
– И даже не отнекивайтесь! Покаетесь в грехах, и весь ваш кризис как рукой снимет. Я в прошлый раз таким говном себя чувствовала! А потом исповедалась и как заново родилась!
Я не верю Барбаре. Эта девушка – святая. Она не курит, не пьет и ни с кем не спит – даже со своим женихои Хуаном.
– И что же ты натворила?
Барбара стремительно краснеет.
– Я… Я купила презерватив.
Я в ужасе прикрываю глаза. Ну да… Католики и контрацепция несовместимы.
Через пятое на десятое мне удается выяснить, в чем дело.
Вместе с племянницей Алехандрой они гуляли по молу и зашли в туалет. Там был установлен автомат по продаже презервативов, и Алехандра подговорила Барбару купить резинку. Не для того, чтобы использовать – свят-свят-свят! – а чтобы просто посмотреть. Алехандра, зрелая четырнадцатилетняя нахалка, разорвала упаковку, раскатала презерватив и начала растягивать его, испытывая на прочность. А он возьми и улети на люстру.
Оставить все как есть девицы не посмели: Господь все равно уже все видел. Визжа и крестясь, Алехандра залезла на плечи Барбаре и попыталась дотянуться до люстры, но презерватива так и не достала.
– Стой здесь! – велела она тетке и выбежала наружу.
Через минуту Алехандра вернулась с удочкой.
– Во, в спортивном отделе отыскала!
Она вновь взгромоздилась на плечи Барбаре и, выставив удочку как копье, подцепила резинку. В этот момент в туалет зашла пожилая леди.
– Рыбачите, девушки?
– Это был такой позор! – всхлипывает Барбара. – Я чуть сквозь землю от стыда не провалилась. Но отец Августо сказал, что Иисус меня любит, несмотря на презервативы.
Я отказываюсь исповедываться. Иисус, может, меня и любит, но отец Августо вряд ли разделит с ним это чувство.
Я – средоточие порока, и этого не замечают только мама и Барбара. Имя Господа поминаю, матом ругаюсь, аборт делала, разводилась, порнуху смотрела, «Код да Винчи» читала… А еще возжелала осла ближнего своего – Кевина (ладно хоть, пока мама здесь, я к нему не таскаюсь).
К тому же для исповеди необходимо покаяние. Но у меня получается искренне раскаиваться только в одном грехе: в обжорстве – да и то после взвешивания.
Эх, где бы найти Бога, который полюбит меня такой, какая есть? И при этом не попросит денег за визит?
Хроники Нью-Йорка (мемуары)
Выгнав Кегельбана, я остро возненавидела нашу квартиру. Жить в ней было все равно что носить одежду покойника. Но мои молитвы, как всегда, были поняты превратно: однажды я вернулась с работы и… не нашла собственного дома.
По залитому водой пепелищу бегал домохозяин и проклинал шайтана и электропроводку.
– Пятьдесят лет все было в порядке! Ни разу ничего не менял! А тут – здрасте!
Закопченные жильцы разыскивали в углях остатки имущества. Под каблуками хрустело стекло.
– Тебе есть где остановиться? – спросила меня соседка Виолетта, эмигрантка из Мариуполя.
– Нет.
– Тогда пошли.
У нее была фигура вышибалы и лицо царевны Софьи. Тем не менее Виолетта не сомневалась в собственной красоте.
– Видела, как на меня мужик посмотрел? – рокотала она, выходя из автобуса. – А еще парень с серьгой пялился. Он давно меня выслеживает.
Как потом оказалось, за Виолеттой следили все – от дворников на улицах до космонавтов на орбите.
Она завела меня в сумрачный, никому не нужный дворик. Кирпичные стены, мусорные бачки…
– Я договорилась с тетей Паней о комнате, – сказала Виолетта. – Только мне денег на аванс не хватает. У тебя есть наличка?
Я заглянула в кошелек.
– Пятьдесят долларов.
– Давай сюда!
Мы вошли в подъезд, пахнущий котами. Виолетта пояснила, что их разводит ирландец с третьего этажа: у него дома пятнадцать кошек, а еще двадцать в квартиру не влезли.
Лифт не работал. Лампочка не горела. Перила на лестнице отсутствовали.
Нам открыла бабка с розовыми панталонами в руках.
– Весь вечер их искала, а оне в ванной лежали, преподобные. Я уж думала, ты, Виолетта, надела. Кстати, поди-ка сюда. Чёй-то цветок у меня не растет, а? Уж три недели в стакане стоит.
Виолетта процокала вслед за ней в комнату.
– Так он у вас пластмассовый!
– Что ты брешешь?! Я его на улице нашла. Росточек у самого корня оторвала!
– Да листья-то тряпочные, клеем приклеены!
– Нет! Он уже вырос чуть-чуть!
Мне стало плохо.
Тетя Паня окрестила меня «девкой» и разрешила жить вместе с «барыней» Виолеттой.
– Вот ваша комната, – сказала она, щелкая выключателем. – Тут, правда, рояль стоит, но вы и под ним поместитесь.
Я работала в журнале без году неделю и потому не могла попросить помощи у коллег. Все мои вещи сгорели. Денег ни на что другое не было. Так что пришлось поселиться под роялем.
…Во время войны тетя Паня сидела в одном концлагере вместе с американцами и научилась от них сносно изъясняться по-английски. Когда в 1945 году их освободили, она сказалась жительницей Нью-Йорка, и ее, в числе других пленных, вернули на «родину». Здесь она вышла замуж, родила детей и благополучно состарилась.
Смысл жизни тети Пани заключался в войне с соседом-кошатником. С утра пораньше она выходила на балкон.
– Кобелина тухлый! И мать твоя – дура, нарожала рыжих дураков!
В ответ его кошки ссали нам под дверь.
Накричавшись, бабка принималась за «барыню».
– И чего ты тампонами не пользуешься? – спрашивала она, заглянув в мусорку. – Рекламу, что ли, не смотришь?
Виолетта кривилась:
– У меня от «Тампаксов» голова кружится.
– Да ты не туда их засовываешь!
Потом наступала моя очередь.
– За кого попало не выходи, – проповедовала тетя Паня. – Мужики сейчас пошли дурные: у одного хламидии, у другого – уреаплазмы. Пусть сначала справку покажут.
Не прошло и двух дней, как Виолетта завела себе поклонника. Им оказался сосед по имени Боголюб – огромный седовласый строитель гаражей. Вся его семья осталась в Югославии, и он жил с любовницей-медсестрой – тихой женщиной, способной варить суп.
Дрожа от страсти, Виолетта пересказывала мне подробности:
– В пятьдесят лет он как бык! Нет – как танк! Ты бы видела его орудие!
– Это черт, а не баба! – ахала за дверью тетя Паня, которая, как всегда, подслушивала.
…Медсестра работала в ночную, и до шести утра Виолетта пропадала в соседней квартире.
– Куда барыня делась? – спрашивала взволнованная бабка.
Я придумывала бесчисленные оправдания: вызвали в полицию как свидетельницу пожара, задержали на работе для переучета хренов (Виолетта работала в секс-шопе).
– Ох, Господи, помоги женщинам негодным! – качала головой тетя Паня.
На рассвете растрепанная Виолетта возвращалась домой. Стаскивала надетую наизнанку кофту – оторванные пуговицы катились по полу.
– Югославы форева! – стонала барыня, заползая под рояль.
Все тайное, разумеется, стало явным. Медсестра поставила ультиматум: или я, или она!
