Эльвира Барякина - Женщина с большой буквы Ж
Бананы стоят меньше помидоров.
L’Oreal – это дешевая косметика.
40 сортов сыра в магазине и 100 телеканалов – это не миф. Так действительно бывает.
Печатать фотографии не имеет смысла.
Китай – это мировая промышленность,
Япония – это высокие технологии,
Франция – это мода и туризм,
США – это Голливуд, наука и экспорт, блин, демократии,
Германия – это хорошие автомобили,
Италия – это сантехника и обувь,
Египет и Турция – это дешевые курорты и немножко терроризма,
Ирак – это много терроризма,
Индия – это Болливуд и дешевые программисты,
Англия – это страна, где живут российские олигархи,
Россия – это газ, нефть, а также ученые и невесты на экспорт,
Афганистан – это бывшая штаб-квартира Осамы бен Ладена,
Израиль – это постоянные проблемы с арабами,
Украина – это оранжевая революция и постоянные проблемы с газом,
Белоруссия – это постоянные проблемы с Лукашенко,
Туркмения – это вообще полный мрак.
Чтобы развалить Союз, врагам потребовались три вещи: чтобы СССР разорился на Афганской войне, чтобы цены на нефть рухнули до минимума и чтобы на черном рынке появились пиратские видеофильмы.
Последний пункт расстраивает маму, и она бросает писать.
Дамское счастье
Каждое воскресенье Леля исправно ходит в церковь. У нее там подружки, клиенты и благотворительная деятельность. Нам с мамой тоже велено прийти: Лелино общество милосердия собралось печь блины и ему требовались рабочие руки.
– Блины будем продавать после службы в трапезной, – сказала Леля. – А весь сбор перечислим в псковский детдом.
Когда моя сестра начинает творить добро, мне хочется запереть ее в туалете. Она настолько вжилась в роль общественной руководительницы, что даже с угодниками разговаривает в приказном тоне. «Моли Бога о мне, святый угодниче» у нее звучит как «Упал-отжался».
– Не пойду! – бурчала я. – А то Лелька припашет меня посуду мыть во славу Божию.
– А как же дети? – возмутилась мама. – Им надо помогать!
В конце концов мама сказала, что сама будет и печь, и мыть и что от меня требуется только довезти ее до церкви.
Разумеется, Леля забрала маму себе, а меня поставила переворачивать блины.
Кухня при трапезной огромная. Благотворительницы – в основном бабки за семьдесят – носятся по ней в добродетельном угаре. Время от времени кто-то из них подходит ко мне попробовать блинчик и пообщаться.
Я пользуюсь у них огромным авторитетом: во-первых, я Лелина сестра, а во-вторых, я знаменитый русский писатель. Про писателя мама им наврала еще в свой первый приезд, и с тех пор я купаюсь в лучах приходской славы.
Бабки у нас интересные: многие из них – потомки белогвардейской эмиграции.
– А папа мой краснодеревщиком был, – рассказывает Маняша – седая, пышная, как сливочный торт. – Денег приносил много, но постоянно играл. Маменька, бывало, придет домой, а грузчики мебель выносят – папа опять продулся. Она хлоп задом на сундук и не слезает, пока они не уйдут. Так и сидела до вечера: кругом голые стены, на полу ребятишки, а она – на сундуке. Ближе к ночи опять подводы по мостовой стучат. Папа вбегает: «Тащите все обратно! Я отыгрался!»
Бабки ревниво оттирают друг друга от моей персоны.
– Я видела, к вам Маняша подходила, – говорит вдовствующая княгиня Дуся. – Так вы не верьте ни одному ее слову. Папашка ее не краснодеревщиком, а китайцем был. И за всю жизнь разве что в ящик сыграл.
Через десять минут Маняша вновь возвращается к плите.
– Ты всегда меня ненавидела, потому что я раньше замуж вышла!
– Да за кого?! За бейсболиста! А мой муж – князь, с ним сам Георг Пятый разговаривал!
– И чего он тебе оставил, кроме княжеских долгов?
Старухи шумят, бранятся и поминают обиды полувековой давности. Родство и наследство – больная тема. Оно и понятно: местные бабки имеют «бабки». Руки в золоте, в ушах бриллианты, у многих дома за миллион. Тем не менее спор у плиты напоминает ссоры на лавочках где-нибудь в Канавино. Только там выясняют, кому досталось плюшевое пальто, а здесь – кому ушли вазы династии Мин.
Божественная комедия
Бог – это серьезно. С ним шутки плохи. Адское пламя, суровая книга Библия, торжественность церковных мероприятий…
А по мне, шутки с Богом должны быть веселы. Бог не может, подобно вдовствующей Дусе, подглядывать за всеми и подмечать: «Ага, котлету в постный день слопал. Так и запишем». Он же высшее существо! Значит, ему полагается быть веселым, остроумным и незлобивым. В рай брать нужно не самых праведных, а самых умных и добрых: чтобы общество подбиралось достойное. В аду надо не на сковородках жарить, а делать хирургическую пересадку характера. Пусть дураков и мерзавцев могила исправляет не на словах, а на деле.
В Библии заменить места, где рассказывается, сколько тысяч врагов перебили древние царьки, на поучительные притчи в духе Ходжи Насреддина.
И пополнить список смертных грехов: рассылка спама должна идти сразу за алчностью.
Человек из ресторана (мемуары)
Я отчетливо помню Нью-Йорк середины 80-х. Машины были похожи на чемоданы, серьги – на кефирные крышки, а женщины – на жертв электрошока (волосы тогда «ставили», а не «укладывали»).
Нью– Йорк мне не нравился за то, что ему не нравилась я. Этот город отказывался признавать мои таланты. Вместо этого он подсунул мне место официантки в шикарном заведении под названием «Kharkov».
Хозяйкой «Харкова» была мадам Березюк, в просторечии именуемая Березючка, – увесистая, как антиквариатный комод, громогласная тетя с усами. Березючка вела свой бизнес весьма хитроумно: на еврейскую свадьбу «Харков» превращался в кошерную столовую, на мальчишник – в злачный притон, на слет францисканцев – в филиал Царствия Небесного. В кладовке за кухней хранилось необходимое для мутаций оборудование – от марокканских батиков до стриптизерского шеста. А пианист Семен Соломонович мог сбацать для публики хоть «Взвейтесь кострами», хоть «The Star Spangled Banner»[4].
Меня Березючка любила и прочила мне большую официантскую карьеру.
– Учись, бестолочь! – говорила она сыну Ваське. – Поднос несет бережно – как раненого, заказ записывает – ну прям Пушкин!
Но Васькины мысли были далеки от общепита. В его жизни существовала только одна страсть – пресса. С утра пораньше он закупал ворох газет и жадно изучал их.
– А Индиру Ганди того-с – шлепнули! – кричал Васька, перекрывая звон тарелок.
Судомоец Хуй – старый печальный камбоджиец – качал головой и отвечал, что таки – да, погода нынче чудесная.
Васька вдохновлялся еще больше и бежал к маме рассказывать о Майкле Джексоне, к поварам – об ирано-иракском конфликте, к официантам – о новой программе IBM, в которой можно рисовать аж шестнадцатью цветами.
– Жалко, что ты замужем, – говорила мне Березючка. – Я б тебе Ваську отдала. А лет через двадцать – и ресторан.
Мне всегда хотелось спросить: «А можно наоборот: Ваську – через двадцать лет?» Но я не смела.
Финансов катастрофически не хватало: счета шли косяками, а Кегельбан был совсем неурожайный на деньги.
– Зря мы сюда приехали! – вздыхал он. – В России у мамы везде блат был: сосиски получали из обкомовского распределителя, главный санитарный врач за руку здоровался… А тут всем деньги подавай! Суки продажные!
Димочка смотрел телевизор, а я на кухне лепила коровьи черепа. Одна дизайн-студия закупала их, так как пластиковые кости стоили дешевле настоящих.
Черепа у меня получались весьма реалистичные – сказывался душевный настрой. Жизнь не очень-то вдохновляла: после американских супермаркетов я не могла скучать по Родине. Тем более что вести из СССР шли совсем неутешительные: прилавки пустые, сахар по талонам, перестройка по телику. Но ведь и здесь, в Америке, я на фиг никому не сдалась с моим гуманитарным образованием и английским на уровне «твоя моя понимай».
Иногда мы с Васькой запирались в кладовке, чтобы тайком от Березючки напиться и забыться.
– Не хочу быть официанткой! – шипела я. – Я звезда! Мне нужна Нобелевская премия и миллионы! Вася, ну что ты свои журналы читаешь?! Там что, пишут, как мне разбогатеть?
Васька протянул мне последний номер «Miss X».
– Там конкурс рассказа объявили. Хочешь поучаствовать?
– Я по-английски писать не умею.
– А ты напиши, как умеешь. Если что – я тебе ошибки исправлю.
Рассказ мой ничего не выиграл, но описание судьбы бедной русской девушки так тронуло редактора, что через месяц я уже разносила кофе не в «Харкове», а в редакции уважаемого журнала.
Муза
Сижу с рукописью под окошком. Солнце в небе, солнце в бассейне. На террасе арфа – из тех, что бывают в оркестровых ямах. В дом она не влезла – у меня двери узкие.
Арфу мне подарил Артур, клиент.
