Грэм Грин - Меня создала Англия
Твоя любящая тетушка Элла".
Да, подумал Минти, поистине знаменательный день. Весточка из дома. Как долго стынет кофе. Пока есть настроение, надо бы написать матери. «В своем последнем письме тетя Элла упомянула…» Как бы старушку удар не хватил, когда она разберет на конверте мой почерк. Не сладко почти. Еще кусочек. Адреса не знаю, а если послать через стряпчих, то они вернут обратно. Поручители «ГЛ – РС». Теперь остыл. Можно послать в отдельном конверте на адрес тети Эллы, пусть наклеит марку и сама перешлет, куда надо. Английская марка и мой почерк. Мать с ума сойдет, но терпение, Минти, терпение, у тебя разыгралась фантазия. Нельзя ставить под удар ежемесячные пятнадцать фунтов, аккуратные и точные, как часы. Поручители «ГЛ – РС». – Я все вижу, Нильс, – Минти в шутку погрозил пальцем молодому человеку, стоявшему на мостовой, – ты знаешь, что у меня сегодня получка, и хочешь выпить кофе. Это можно. Сегодня особенный день. Я получил письмо от своих.
Нильс поднялся по ступенькам с улицы, застенчивый и грациозный; так молодой олень, уткнувшись носом в ограду, провожает взглядом текущую мимо него жизнь. И Минти был эта жизнь. Минти прихлебывал кофе, собрав вокруг губ желтое кольцо. – Возьми сигарету. – Минти добрый. – Спасибо, мистер Минти.
– Какой переполох на вокзале.
– Да, мистер Минти. Она прекрасная актриса.
– Это она заплатила за цветы?
– Не думаю, мистер Минти. Оттуда выпала карточка. Вот.
– Отдай ее мне, – сказал Минти.
– Я подумал – вдруг она вам пригодится, мистер Минти. – Ты славный парень, Нильс, – сказал Минти. – Бери еще сигарету. Про запас. – Он взглянул на карточку. – Возьми всю пачку. – Что вы, мистер Минти…
– Ну, если не хочешь, – уступил Минти и, опустив пачку в карман, поднялся. – Дело не ждет. Проза жизни. Хочешь не хочешь, а деньги надо зарабатывать.
– Вас спрашивал редактор, – сказал Нильс.
– Что-нибудь неприятное?
– Кажется, да.
– А я не боюсь, – сказал Минти. – У меня в кармане пятнадцать фунтов и письмо от своих. – Он решительным шагом вышел на улицу, завернул за угол; низкорослый, да еще в длинном черном пальто – конечно, он выглядел пугалом; над ним смеялись, он это знал. Когда-то это отравляло ему жизнь, но все проходит. Спасаясь в переулки, он малыми дозами наглотался столько этого яда, что теперь стал нечувствителен к нему. Теперь он мог показываться даже на центральных улицах, мог останавливаться и разговаривать с самим собой, отражаясь пыльным своим обликом в витринах галантерейных магазинов; он почти не замечал улыбок окружающих, только внутри набухала и пульсировала тихая злоба.
Ее накопилось порядочно, когда он наконец добрался до редактора, преодолев длинные лестничные марши, типографию и закрыв за собой последнюю стеклянную дверь. Нет, какая все-таки гадость эти рыжие военные усы, командирская речь, деловая хватка – право, такому человеку самое место где-нибудь на заводе. Чтоб он свернул себе там шею. – Да, герр Минти?
– Мне сказали, вы меня спрашивали.
– Где был вчера вечером герр Крог?
– Я на минуту сбегал перехватить чашку чая. Кто мог знать, что он так неожиданно уедет из миссии?
Редактор сказал:
– Мы не очень много получаем от вас, герр Минти. Есть сколько угодно людей, которых можно использовать на внештатной работе. Придется подыскать кого-то другого. Для хроники у вас не очень острый глаз. – Он выдохнул воздух из легких и неожиданно добавил:
– И со здоровьем у вас неважно, мистер Минти. Хотя бы эта чашка чаю. Швед обойдется без чаю. Это же яд. Вероятно, вы и пьете его крепкий.
– Очень слабый, герр редактор, и холодный, с лимоном.
– Надо делать гимнастику, герр Минти. У вас есть радиоприемник?
Минти покачал головой. Терпение, думал он, снедаемый злобой, терпение. – Будь у вас радиоприемник, вы бы делали гимнастику, как я: каждое утро, под руководством опытного инструктора. Вы принимаете холодный душ? – Теплый душ, герр редактор.
– Все мои репортеры принимают холодный душ. Вы ни в чем не будете успевать, герр Минти, имея сутулую спину, слабую грудь и дряблые мышцы. Ну, это уже знакомый яд. Им недавно помаленьку травили родители, учителя, прохожие. Сгорбленный, желтый, с куриной грудью, Минти имел надежное убежище: у него была неистощимая на выдумки голова; он моргнул опаленными ресницами и с вызывающей дерзостью спросил:
– Значит, я уволен?
– Если вы еще раз упустите возможность…
– Может, мне лучше уйти сейчас, – настаивал Минти, – пока есть с чем?
– А что у вас есть?
– В компании будет работать мой друг, брат мисс Фаррант. В качестве доверенного лица.
– Вы отлично знаете, что мы не скупимся.
– Ясное дело, – сказал Минти, – а что мне полагается за Это? – и он выложил на стол перепачканную в грязи визитную карточку. – Она осталась без цветов, – объяснил Минти. – Цветы лежат на дороге. Вот что значит поручать дело репортерам с атлетическим сложением. Бросить как полагается не умеют. Попросили бы Минти, – и, грозя пальцем, Минти вышел из кабинета; он совершенно захмелел после двух чашек кофе, денежного перевода и письма от тети Эллы. В редакции он увидел Нильса. – Я поставил его на место, – сообщил он. – Некоторое время не будет приставать. Крог вышел из дома? – Нет еще. Я только что звонил вахтеру.
– Задерживается, – сказал Минти. – Давно не виделись. Ночь любви. Все мы люди, – и, втянув щеки, поеживаясь на сквозняке, тянувшем из широкого окна, обежал глазами столы в надежде наказать чью-нибудь рассеянность, но сигарет нигде не было. – Похолодало. К дождю, – и в разгар его поисков дождь пошел; с озера навалилась огромная бурая туча, дирижаблем повиснув над крышами; в подоконник резко и осторожно ударили первые капли, потом зачастили и побежали по стене.
***
Закусывавших под открытым небом ливень захватил врасплох. Пока с Меларена не пришла туча, на солнце было жарко. Вместе со всеми бежал под крышу и Энтони. На улице потемнело, но еще долго не зажигали огня, надеясь, что погода разгуляется. Потом официанты неохотно включили несколько ламп, света почти не прибавилось, и скоро их одну за другой погасили. Снаружи дождь барабанил по столам, нещадно поливал бурые листья на площади, усердно отмывал мостовую. Энтони заказал пиво. Он был без пальто и без зонта. Лучше переждать здесь. Пока доберешься до Крога, насквозь вымокнешь, погубишь единственный костюм. Он думал о том, что надо беречь вещи и здоровье, вспоминал, какая у них была детская в последний год перед школой. Зонты проплывали мимо, словно черные блестящие тюлени; непонятная чужая речь раздражала. Понадобись ему прикурить или узнать дорогу – как объясниться? Официант принес пиво; это в какой-то степени означало общение, раз официант понял, что спрашивали пиво. Бледный свет ламп в дневном полумраке, этот официант, кресло, стол, «клочок земли чужой, что Англии навек принадлежит», – все настраивало на меланхолический лад. И в облике его проступило благородство, гордая замкнутость изгнанника, когда он смотрел через забрызганное стекло и, забыв думать о неотложных делах вроде «Крога» и Кейт с отчетом о его судьбе, воображал, как дождь сечет заброшенные безымянные могилы, как впитывается в почву вода.
– Как сыро, – обратился он к официанту. – Деревья… – Заговорив о погоде, он хотел немного укрепить свой клочок Англии; он хотел сказать, что если дождь зарядит надолго, то скоро все листья облетят. Ему хотелось озвучить свой клочок, оживить его чем-то вроде фотографии Аннет и картинок из «Улыбок экрана»; ему хотелось проводить здесь часы. Он будет здесь питаться, к нему привыкнут.
Официант не понял.
– Bitte, – сказал он, волнуясь. – Bitte. – Пришел метрдотель. – Bitte, – успокоил он, – Bitte. – Он ушел и вернулся с уборщицей. – Что вам угодно? – спросила та по-английски. Ему совершенно нечего было сказать, и, хотя перед ним стояла почти нетронутая кружка, пришлось заказать еще одну. Он видел, как в другом конце зала официанты судачат. Главное, что это официанты: с официантками куда проще отстоять свой английский клочок. За последние десять лет он объездил полсвета, и всегда получалось, что Англия рядом. Он работал в таких местах, где его предшественники уже освоили английский клочок – даже в восточных борделях женщины понимали английский язык. Всегда был клуб (покуда он оставался его членом), партия в бридж, неоготическая англиканская церковь. Сквозь чужое стекло он смотрел на чужой дождь и думал: Крог не даст работу. Завтра поеду обратно. И тут же улыбнулся, забыв обо всем на свете, потому что за стеклом, подняв воротник пальто, в промокшей шляпе стояла и смотрела ему в глаза Англия.
– Минти, – позвал он, поражая официантов. – Минти!
Вошел Минти, настороженным взглядом окинув столики. – Вообще-то я сюда не хожу, – сказал он. – Эти молодчики из миссии… мы не очень ладим. – Он сел, сунув шляпу под стул, наклонился и доверительно сообщил:
