Грэм Грин - Меня создала Англия
– Сегодня объявлен грандиозный выпуск американских акций, – сказал Хаммарстен. – Борьба не на жизнь, а на смерть. – Он зашелся старческим кашлем, заплевав щетину на лице и сюртук. Высоко в небе появилась группа самолетов; точно стая ласточек, перестраиваясь на лету, они описали круг над озером и ринулись к ратуше, сверкая алюминиевыми крыльями и наполняя воздух ревом моторов, – благо, орган к этому времени утих. Ребенок перестал плакать.
– Смотри! – закричал он. – Смотри! – Наконец, началось интересное. Из церкви юркнула служащая гостиницы и, прищурившись, окинула всех острым оценивающим взглядом; торопливо пошли сотрудники компании (им еще надо было попасть на работу). Поддерживаемый шофером, старик Бергстен сходил к машине; он явно не понимал, зачем понадобилось его присутствие здесь, и, раздраженно осматриваясь, каждую минуту ожидал подвоха. Галли задержался около Кейт, сказал что-то подходящее к случаю, вышел из церкви и нацепил монокль. Увидев Минти, он сделал попытку улизнуть, но тот успел схватить его за локоть.
– Вы будете на обеде выпускников?
– Разумеется, разумеется.
– Мне пришла в голову такая мысль, – сказал Минти, – всем изрядно надоели традиционные тосты, разговоры о школе, директоре и всякой чепухе. Что если посланник скажет что-нибудь о литературе, а вы – об искусстве?…
– Что ж, – ответил Галли. – Имеет смысл подумать, мой дорогой. – Вы такой многогранный, вы бы могли сказать что-нибудь о музыке, о драме – и само собой – о военном деле.
– Только предупредите меня вовремя, – сказал Галли, освобождая руку. – Бросьте открытку.
– Вы были с ними в тот вечер, да?
– Не понимаю – где?
– Вы играли с ними в карты?
– А-а, да. Да.
– И, конечно, знаете, что говорят люди: что даже при таком тумане он не мог просто так свалиться в воду?
– Мало ли что говорят!
– Он был пьян?
– Немного. Дорогой мой, вы не можете себе представить, какой тогда был туман. Я целый час добирался до миссии.
– Почему же, отлично представляю, – ответил Минти, – я ведь тоже там был. – Он закашлялся. – Я до сих пор не могу прокашляться, весь вечер торчал на улице. – Он сунул руку в карман и достал серебряную спичечную коробку. – Вот, хотел подарить ему. – Повернул коробку, чтобы Галли увидел герб. – Я на самом деле был в Харроу, мне она ни к чему. А ему бы пригодилась.
– Ну вот, значит, и вы помните, какой был туман. – Он вышел с Холлом. Я не стал подходить, решил идти за ними следом и сразу потерял их из виду. А через десять минут услышал его крик. – Бедняга.
– Еще бы! Но самое интересное, что Холл вернулся после крика. Он был ближе к нему, чем я, и все равно ничего не слышал. – У вас разыгралось воображение, Минти. – Отвернувшись, Минти смотрел, как из церкви выходит Холл. Галли воспользовался этим, чтобы ускользнуть. – Бросьте открыточку насчет обеда, дружище.
– Да-да, – ответил Минти, – насчет обеда. – Он, не отрываясь, смотрел на подходившего к дверям Холла, закипая дикой бессмысленной злобой от одного вида осиной талии, коричневых вельветовых лацканов; если бы я что-нибудь мог сделать; желтый кусачий уголек, он стоял между Холлом и улицей с холодным чистым солнцем, толпой народа и узорной вереницей самолетов в небе.
– Прошу прощения, мистер Холл. – Он шагнул к нему навстречу, трогая зубы воспаленным, прокуренным языком, и уже чувствовал, как будничность обстановки остужает его мстительное пламя, оставив только желание уколоть побольнее, разозлить. – Вы не желаете сделать заявление? – Какое еще заявление?
– Вы, конечно, войдете теперь в число директоров компании? – спросил Минти и, словно остужая кофе, часто задышал в лицо Холлу табачным запахом. – С вашим опытом вы, разумеется, будете руководить филиалом в Нью-Йорке?
– Нет, – ответил Холл. – Туда поедет Лаурин.
– Но мистер Крог стольким вам обязан…
– Запомните раз и навсегда, – сказал Холл. – Он мне ничем не обязан.
Это у меня перед ним обязанности. – Он натянул тесные коричневые перчатки. – И если у нас возникают разногласия относительно моих методов работы, то страдаю от этого только я. Пока я рядом, – закончил Холл, – вам лучше не раздражать мистера Крога.
– Вы не прислали венок, – сказал Минти. – Разве вы не были в хороших отношениях с ним?
– Не был, – ответил Холл.
Он подождал, когда выйдет Крог, и оба направились к машине, рядом и врозь, не обменявшись ни единым словом. По случаю похорон толпа обошлась без восклицаний. Мозг и рука: плотное крестьянское тело, томившееся в визитке и тесном воротничке, воплощало мозг дела, а рядом шла его недумающая сокрушительная рука с осиной талией и холодно сверкавшими брильянтовыми запонками. Говорить им было не о чем. Смерть – как с ней все просто, и как мудрено, труднее, чем любовь мужчины и женщины, было то, что связывало их, отталкивало и казнило одиночеством в машине. После их отъезда толпа стала расходиться. Ждать было нечего, смотреть не на что.
– Гляди, – запрокинув голову и спотыкаясь на каждом шагу, кричал малыш, – гляди!
– Мне пора в редакцию, – сказал Минти, – надо сдавать материал. – Как с ней говорить? Женщина. Одно это вызвало в нем озлобление. – Он очень подвел меня с этой вашей свадьбой.
– Мы собирались пожениться.
– Ладно, мне пора, – сказал Минти. – Надеюсь еще увидеть вас. Если надумаете работать вместе… – Ему не терпелось уйти, он презирал все это – духи, шелковые чулки, пудру, крем; маленький, насквозь прокоптившийся Савонарола, он брезгливо морщил нос; только задобрив счетчик и выпив какао под школьной фотографией, он сможет сказать, что вполне очистился. Он даже вздрогнул, когда она заговорила: он не привык к продолжительным беседам и разговорчивую женщину подозревал во всем смертных грехах. – Вы слышали, как он кричал, – сказала Кейт. – А я нет. Я даже ничего не чувствовала.
– Я не сообразил, – сказал Минти, – ничего не было видно. А потом Холл вернулся, и я решил, что ничего страшного не произошло. – Они поссорились, – сказала Кейт. – Эрик и Холл.
– Вы думаете, – начал Минти, – что Холл…
– Думаю! – оборвала его Кейт. – Я знаю. – Он обмер от этого «знаю»: ведь надо что-то делать, если знаешь, а что, тоскливо подумал он, может сделать Минти?
– И поэтому в Нью-Йорк едет Лаурин, – сказала Кейт. – Вы, конечно, остаетесь здесь? – не скрывая своего презрения, спросил Минти.
– Нет, – ответила Кейт, – я уезжаю.
– Правильно! – воскликнул Минти. – Хорошо. Пусть побесятся! А вы не можете придумать что-нибудь посильнее? Все-таки – брат, это мне он был… – Он не решился сказать вслух – «друг», его отпугнул ее спокойный и дорогой траур, он мог претендовать только на знакомство. Перчатками, туфлями, элегантным платьем она отнимала у него Энтони.
– Несколько дней назад я могла погубить их, – сказала она. – Достаточно было намекнуть «Баттерсону». Только зачем? Свой своего не выдаст. Все мы воры, все заодно.
– Он не был вором, – возразил Минти, вступаясь за Воробья, Коннела, Бакстера…
– Мы все воры, – продолжала Кейт. – Хватаем, что плохо лежит, и ничего не даем взамен.
– Так вы до социализма договоритесь, – фыркнул в ответ Минти.
– Вот уж чего нет – того нет, – сказала Кейт. – Это не про нас. Братских отношений в нашей лодке не признают. Хватай кусок побольше и благодари Бога, если умеешь плавать.
Над озером опять появились самолеты, оставляя позади перистый след: «Крог», «Крог».
Дымное кружево повисло над Стокгольмом, и пока самолеты выписывали последнюю букву – первая успевала растаять. – Значит, возвращаетесь в Англию? – спросил Минти, думая о пятидесяти шести ступеньках, о пустующей квартире и итальянке на четвертом этаже…
– Нет, – ответила Кейт. – Просто снимаюсь с места. Как Энтони.
…о ладане и сгущенном молоке, о чашке (чашку-то я забыл купить)…
– Найду работу в Копенгагене.
…о требнике в шкафу, о Мадонне, о пауке, томящемся под стаканом, о доме вдали от дома.
