Леонид Гартунг - На исходе зимы
— Никак вы, дядя, не можете без красивых слов. Любит, не любит — какая разница?
— Но ты-то ее любил, надеюсь?
Георгий даже передернулся.
— Да при чем тут любовь?
— А разве можно без любви?
— Почему бы и нет?
Когда спать легли, слышу, Георгий ворочается. Думаю, надо разговор продолжить. Очень интересно мне стало, как это так без любви-то получается. Для меня так же странно, как если бы я вместо ходьбы на двух ногах на четвереньки бы вдруг встал.
— Где ж ты, — спрашиваю, — ее нашел, ту самую, которая без любви. Что тебя к ней толкало?
— Черт ее знает. Жалость какая-то. Ребенок у нее с замедленным развитием… Лет пяти, а еще ни говорить, ни даже толком ходить… Уйду, слово дам себе — ни ногой. Пройдет время — опять…
Слушал я племянника и думал: эта черта моя. Я никогда не был развратником, а жалость, случалось, меня подводила. Досадно только, что именно эта черта. Подумал я и говорю:
— Во всяком случае, работать тебе надо.
— Надо, — кивнул он, — линейным мастером пойду.
— Разве ты можешь?
— А чего там мочь — радио, телефон…
Вот как у нас нынче — словно бы радио и телефон вроде детских игрушек, а нам когда-то в их возрасте эти предметы восьмым и девятым чудесами казались.
12Тихая Берестянка дымится тонким снегом. Ветер кружит его и несет вдоль улицы. Около библиотеки, у самого крыльца вырос острый голубой гребень. Из четырех ее окон летят в темноту живые полосы света. Провода телефонной линии качаются и жалобно посвистывают. Вдали мерно шумит сосновый бор.
А внутри старой библиотеки тепло и тихо. Топятся две печки: голландка в читальном зале и плита с обогревателем позади стола, за которым выдают книги. На плите посапывает никелированный кофейник. Это Иван Леонтич варит себе кофе. Старик сидит на табуретке, прислонившись спиной к обогревателю, и кажется, дремлет. Ему сегодня нездоровится.
В такой ненастный вечер читателей совсем мало. И, несмотря на непогоду, явились шахматисты. Это народ тихий и приличный. Шахматы — игра, родственная чтению. Хуже, когда приходят «козлисты»-доминошники. Эти хоть и божатся вести себя прилично, все же иногда забываются, и в тишине библиотеки раздается вдруг как выстрел:
— Рыба!
Все испуганно смотрят на Ивана Леонтича. Он неторопливо приближается к «козлистам» и говорит только одно слово:
— Всё!
Посрамленные игроки удаляются. Уговаривать старика, они знают, бесполезно.
Но сегодня «козлистов» нет. Варя за отдельным столиком зарылась в журналы, подбирает материал для выставки к пятидесятилетию образования СССР. Сегодня утром Иван Леонтич похвалил ее за то, что она удачно подобрала передвижку для животноводов. Похвала была высказана мельком, но весь день после этого Варя чувствовала себя счастливой.
А Юлька Кружеветова просто сидит и читает. Вообще говоря, она не очень увлекается чтением. Это Иван Леонтич засадил ее сегодня за книги нового поступления.
Иван Леонтич открыл глаза, поправил спустившиеся на кончик носа очки, оглядел строго свои владения. Вроде бы все в порядке. Юлька уже бросила читать и, склонившись над листом ватмана, раскрашивает серебряной краской заголовок стенгазеты. В нежных пальчиках ее тонкая кисточка. Почерк у нее ровный, округлый. Когда переписывает статьи, буква за буквой шагают, не нарушая строя, как физкультурники на параде.
А у Вари почерк совсем детский, по всей вероятности — навсегда останется таким. Поэтому Иван Леонтич не поручает ей заполнять карточки каталога. Но она любит книги. Старик привык наблюдать, как люди берут в руки книгу. Иной хватает ее грубо — словно полено. А другие прикасаются к книге с затаенной нежностью, будто к ребенку. И Варя относится к таким. Дашь ей обрабатывать новые книги, отнесет их в сторонку, усядется. Шелестят страницы, поскрипывает старый венский стул, а потом наступает тишина. Посмотришь, а она уже читает. Лицо тихое, счастливое и ничего кругом не замечает. Окликнешь — встрепенется, как птица на ветке, вскинет удивленные глаза, поспешно возьмется за шариковую ручку.
Сначала Иван Леонтич думает о девчатах, затем о том, что в новой библиотеке пора уже красить окна на второй раз. Затем о сегодняшней телеграмме от Тополева: «Буду Берестянке начале марта». И сегодня же Васицкий звонил.
— Ты слышишь меня? К тебе писатель собирается. Тополев. Ты его знаешь?
— Как не знать? Помню его, когда он еще без штанов бегал.
— Про штаны ты забудь. Я серьезно. Надо бы что-то организовать… Ну, читательскую конференцию, что ли. Чтоб встретить как полагается.
— Оркестр духовой готовим.
— Опять ты без балагана не можешь? Человек на родину приедет, а ты со своими шуточками. Все-таки понимать надо, когда уместно, а когда нет… Так вот, насчет читательской конференции подумай. И не только подумай — организуй… Там у тебя практикантки. Учителей привлеки…
Положил Иван Леонтич трубку, задумался. Тополев, Тополев. Не так-то просто его встретить как полагается. Конечно, приятно, что Илья нашелся. Но книжку его придется перечитать, Юльке, Варе дать. Еще учительнице Вере Никандровне… И еще трем-четырем… Вопросник вывесить. «Какой образ вам больше всего понравился? Какие качества вы хотели бы перенять у этого… как его… ну, в общем, положительного героя? Какими художественными средствами автор рисует нашу сибирскую природу?» Вера Никандровна страсть любит такие вопросы. Пусть она и составит… Кроме того, краткую биографию вывесить, чтоб читатели познакомились… Составить план. Распределить обязанности. Конечно, несколько не ко времени эта конференция, хлопот и без нее хватает, но, во-первых, чужих обсуждали, так своего и подавно надо обсудить. Во-вторых — Васицкий. Уж если ему что-нибудь в голову втемяшится, то колом не вышибешь… На этот раз придется выполнить его указание, раз так заведено, что нельзя без начальства.
Понемногу появляются читатели. Варя садится на выдачу. Вот скрипнула дверь. Никто не обратил на это внимания, а Варя вздрогнула. Но напрасно. Не кончилось ее ожидание. Вошел бригадир. Обычно он и в конторе, и на полях в полинялой стеганке защитного цвета, а в библиотеку пришел в новом пальто и в новых бурках. Ивану Леонтичу это приятно. Бригадир просит подобрать литературу для доярок, небольшую библиотечку для красного уголка. Конечно, Иван Леонтич подберет, что нужно, сложит в стопочку и всунет между книг бумажку с надписью, чтоб практикантки не спутали. Сам-то он никогда не ошибается. Иногда не может вспомнить, обедал или нет, но что касается книг, — тут память у него безупречная. Он не только точно помнит все книги и где какая стоит, но и какую кто взял читать. Вот, к примеру, у Вари на столе «Повесть о Тобольском воеводстве». Первым ее прочел сам Иван Леонтич, затем Пастухова, потом взял тракторист Мукашкин. Он-то и надорвал тридцать девятую — сороковую страницы, за что Иван Леонтич сделал ему строгое предупреждение.
Бригадир просит записать ему последний номер «Октября», прощается и уходит. Варя снова поглядывает на дверь. Снова слышно, как тихо шелестят страницы. Звук уютный, привычный, Иван Леонтич потихоньку погружается в дремоту.
Внезапно распахивается дверь и вместе со струей холодного воздуха появляется зоотехник Лихачев. Он отдувается и, сдернув шапку, отряхивает ее от снега.
— Здоровеньки булы! — звучит-гремит сочный уверенный голос. Молодое лицо его улыбается. — Ну и буранчик!
Света Пастухова отрывает глаза от «Крокодила» и смотрит на него строго и недовольно. К чему этот шум и гам? Неужели не понимает, куда пришел?
Лихачев наваливается грудью на первый попавшийся столик и открывает «Огонек». Но пришел он сюда не для чтения. Ему нужно поговорить с Юлькой, сказать всего несколько слов. Может, она сама подойдет к нему? Но Юлька его не замечает. Низко склонив голову, она красит заголовок стенгазеты. Лихачев подсаживается к ней.
— Это что? Стенгазета?
Ему кажется, что он говорит тихо, но у него такой басище, что голос его слышен во всех уголках библиотеки.
— Нет, телега, — отвечает Юлька сердито. — И, пожалуйста, не толкайте столик.
13 Заметки жизниМальчишкой я кино любил, как и все в детстве. Бывало, привезут передвижку, так не рассуждал, хороший фильм или дрянь, — мчался смотреть. И все нравилось, хотя, как теперь понимаю, много чепухи было. Пата и Поташона помню, Бестера Китона, Монти Бенкса… А с возрастом все меньше хороших картин встречаю. Мне ведь надо, чтоб забыть, кто я есть и кто вокруг меня, и полностью в другую жизнь войти, а это не так просто в шестьдесят лет. Если чуть неправда — уже не увлекает. Потому теперь редко-редко в кино попадаю. А вчера и вовсе не думал, как пришел вечером Гошка, стал Варю в кино сманивать. Ей бы у меня отпроситься да убежать, а она вдруг мне предлагает идти с ними. Дескать, сегодня последний сеанс. Клуб окончательно разломают, целый год никакого кино не увидим.
