Уильям Кеннеди - Железный бурьян
На улице Френсис ощутил потребность бежать. Они двигались по Тен–Брук–стрит в сторону Клинтон–авеню, то есть под уклон, и он ощущал, как сила тяготения вынуждает его перейти на рысь и предоставить Элен самой позаботиться о своих нуждах. Холод завернул еще круче, небо окончательно прояснилось, луна в стерильном одиночестве стояла еще выше. Норт–Пёрл–стрит была пустынна: ни людей, ни машин в эту пору — час сорок пять по большим часам на Первой церкви. Три квартала они прошли молча и теперь направлялись туда, откуда начали путь, к южному краю, к миссии, к табору бродяг.
— Ну и где ты теперь спать завалишься? — спросил Френсис.
— Не знаю, но у них бы не осталась, ни на шелковых простынях, ни на норковых подушках. Я помню, как она шлюхой была и вечно без денег. А теперь вишь как занеслась. Не могла я ей не высказать.
— Ну и чего ты добилась?
— Джек правда сказал, что больше не пустят меня?
— Да. А меня оставляли. Клара думает, что ты искушаешь Джека. Я думал, полюбезничаю с ней, так она из–за тебя не станет беспокоиться, а ты разошлась как не знаю кто. На! Откуси сандвича.
— Я им подавлюсь.
— Ничего, не подавишься. Еще рада будешь.
— Я не лицемерка.
— И я не лицемер.
— Нет, да?
— Знаешь, что с тобой будет? — Он схватил ее за ворот и за горло и заорал в лицо: — Я тебя по мостовой раскачу! Только попробуй со мной говниться. Будь же ты женщиной, черт побери! Потому тебя никто и не пускает. Я хоть сейчас туда пойду и лягу. Джек сказал: оставайся.
— Не сказал.
— Нет, сказал. А тебя не хотят. Я сандвич попросил.
Дали?
— Ты изумительный и колоссальный.
— Слушай… — Он по–прежнему держал ее за ворот. — Еще прищурься на меня, и я тебя об этот автомобиль расшибу. Девять лет торчишь у меня занозой в жопе. Тебя не хотят, потому что ты заноза в жопе.
Наверху Пёрл–стрит возникли фары, они приближались, и Френсис отпустил Элен. Она не пошевелилась и смотрела на него в упор.
— А, у тебя глаза завелись, я вижу! — Он кричал. — Я их тебе раскрашу. Дура чертова! Знаешь, что сделаю? Сдеру с тебя пальто и в тряпках пущу гулять.
Она не шевельнулась и не моргнула.
— Съем сейчас сандвич. Весь сыр сожру.
— А я не хочу.
— А я хочу. Завтра буду голодный. И не подавлюсь им. Я за все благодарен.
— Ты прямо святой.
— Слушай. Приди в норму, или я тебя убью.
— Не буду есть. Крысиная жратва.
— Я убью тебя! — завопил Френсис. — Ты слышишь, черт бы тебя взял? Не доводи до греха. Будь же ты женщиной, черт бы тебя взял, отправляйся куда–нибудь дрыхнуть.
Они шли, не совсем рядом, к Медисон–авеню, снова на юг по Саут–Пёрл — возвращались той же дорогой. Френсис задел руку Элен, и она отодвинулась подальше.
— Останешься у Махони в приюте?
— Нет.
— Со мной заночуешь?
— Брату позвоню.
— Правильно. Позвони. Позвони два раза.
— Он меня где–нибудь встретит.
— А где монету возьмешь для телефона?
— Это мое дело. Ей–богу, Френсис, ты был нормальный, пока не принялся за вино. Вино, вино, вино.
— Я найду картонку. Пошли в старый дом.
— Там все время полицейские с облавами. Я в тюрьму не хочу. Не понимаю, почему ты не остался у Джека с Кларой, раз тебя так зазывали.
— С тобой по–хорошему нельзя.
Они шли по Медисон на восток, миновали миссию. Элен не взглянула в ту сторону. На углу Грин–стрит они остановились.
— Я пойду вниз, — сказала она.
— Кому ты рассказываешь? Некуда тебе идти. Получишь там по черепу.
— Это не самое плохое, что со мной бывало.
— Надо найти место. Собаку и ту так не выгоняют.
— Значит, такие уж они люди.
— Ночуй со мной.
— Нет, Френсис. Ты сумасшедший.
Он схватил ее за волосы на затылке, потом взял за голову обеими руками.
— Ты меня ударишь, — сказала она.
— Не ударю, детка. Я тебя люблю малость. Сильно замерзла?
— Кажется, за два дня ни разу не согрелась.
Френсис отпустил ее, снял пиджак и накинул ей на плечи.
— Нет, нельзя без пиджака в такой холод, — сказала она. — У меня же пальто. Тебе нельзя в одной рубашке.
— Какая, к чертям, разница? Пиджак не согреет.
Она вернула ему пиджак.
— Я пошла.
— Не уходи от меня, — сказал Френсис. — Ты пропадешь в мире.
Но она ушла. А Френсис прислонился к фонарному столбу на углу, зажег сигарету, подаренную Джеком, потрогал долларовую бумажку, которую ему сунул на кухне Джек, доел то, что осталось от сандвича, а потом выкинул старые трусы в сток.
Элен дошла по Грин–стрит до пустыря и увидела костер, разведенный в бочке из–под керосина. Со своей стороны улицы она разглядела, что вокруг костра сидят пятеро цветных — мужчины и женщины. За бочкой, среди травы, на старом диване лежала белая женщина, а на ней цветной мужчина. Она вернулась туда, где стоял Френсис.
— Не могу сегодня ночевать на улице, — сказала она. — Я умру.
Френсис кивнул, и они пошли к автомобилю Финни — черному «олдсмобилю» 1930 года выпуска, безжизненному и бесколесному, в проулке возле Джон–стрит. В машине спали двое — Финни на переднем пассажирском сиденье.
— Я не знаю того, кто сзади, — сказала Элен.
— Знаешь. Это Рыжик из миссии. Он тебя не обидит. А попробует — я ему язык вырву.
— Я не хочу к ним, Френсис.
— Там хоть тепло. А в поле холод, детка, жуткий холод. Будешь шляться одна по улицам — заберут в два счета.
— И ты полезай назад.
— Нет. Мне там тесно. Ноги не помещаются.
— Куда пойдешь?
— Найду, где бурьян повыше, от ветра спрятаться.
— Ты вернешься?
— Конечно вернусь. Выспись как следует, а с утра приду или сюда, или в миссию.
— Я не хочу здесь спать.
— Надо, детка. Больше негде.
Френсис открыл правую дверь и толкнул Финни.
— Эй, бродяга. Двинься. К тебе гости.
Финни открыл глаза, налитые вином. Рыжик продолжал храпеть.
— Ты кто такой? — спросил Финни.
— Френсис. Подвинься, пусти Элен.
— Френсис. — Финни поднял голову.
— За это завтра принесу тебе бутылку, — сказал Френсис. — Ей нельзя там на холоду.
— Нуда.
— Ты мне не нудакай, а подвинься, в жопу, и дай ей сесть.
— Ууввр, — произнес Финни и перелез под руль.
Элен уселась спереди, свесив ноги из машины.
Френсис погладил ее по щеке тремя пальцами и опустил руку. Она подобрала ноги.
— Тебе нечего бояться, — сказал Френсис.
— Я не боюсь. Не в том дело.
— Финни ничего плохого не допустит. А допустит — убью паразита.
— Она знает, — сказал Финни. — Она здесь бывала.
— Правильно, — сказал Френсис. — Ничего с тобой не случится.
— Да.
— Утром увидимся.
— Ага.
— Не унывай, — сказал Френсис.
И захлопнул дверь машины.
С пустой душой он шел на Полярную звезду; им безраздельно владело одно желание: переменить курс своей судьбы. Слишком часто ночевал он на южном краю, на пустыре, в бурьяне. Этого больше не будет. Завтра с утра ему надо было предстать перед старьевщиком, поэтому ночевка в одном из брошенных домов на юге Бродвея, регулярно прочесываемых бессмысленной полицией, — чрезмерный риск. Кому хуже от того, что переночуют под крышей, не на ветру, четыре, или шесть, или восемь человек, — а в доме с поломанными лестницами и дырами в полу, куда можно провалиться и сломать себе шею, в доме, где уже пять, а то и десять лет обитают только голуби? Кому хуже?
Он шел по Бродвею на север, мимо Стимбот–сквер, где мальчишкой пробирался на речные пароходы, чтобы прокатиться до Троя или Кингстона или устроить пикник на острове Лагун. Он миновал здание Делавэр–Гудзонской железной дороги и «Ивнинг джорнэл» Билли Барнса — на строительстве этого дома в 1913 году работал его туповатый брат Томми. Он дошел до угла, где стояла когда–то гостиница Килера — брат Питер, случалось, ночевал там, поссорившись с мамой. Но гостиница сгорела через год после того, как Френсис сбежал из дому, и теперь на ее месте торговый ряд. В тринадцатом году, когда река взбесилась и затопила половину центра, Френсис плыл к гостинице по Бродвею на лодке, и с ним сидел Билли. Малыш был в восторге. Сказал, что это лучше, чем на санках. Не сохранилась гостиница. А что вообще сохранилось? Ну, я. Ну да, я. От меня тоже не бог весть сколько сохранилось; не цел, но жив. И провалиться мне в пекло, если сдохну.
Полчаса Френсис шел строго на север из центра — в Северный Олбани. На Мейн–стрит он свернул направо — и вниз по ее пологому спуску, к реке, мимо дома Макгроу, потом мимо Гринов — некогда единственных цветных в Северном Олбани, мимо дома Догерти, где до сих пор жил Мартин — света в окнах нет, — и мимо забитой досками «Тачки», салуна Железного Джо Фаррелла; там Френсис научился пить, там смотрел петушиные бои в задней комнате, там впервые заговорил с Энни Фаррелл.
Он шагал к низине, где раньше был канал, — не сохранился, давно засыпан. И шлюза нет, и дома при шлюзе, и бечевник зарос травой. Но на подходе к Норт–стрит Френсис увидел знакомое сооружение. Мать честная. Сарай Жестянки Уэлта — стоит! Кто бы мог подумать? Неужели и Уэлт жив? Вряд ли. Слишком глуп, чтобы так долго жить. Неужели им пользуются? И все еще — сарай? Похоже, сарай. Но кто нынче держит лошадей?
