Чабуа Амирэджиби - Гора Мборгали
О каких только чудесах не наслышались бы вы в этом доме! Взять хотя бы госпожу Мариам Бегтабегишвили-Голицыну, вдову генерала, мать двоих сыновей в высоких офицерских чинах. Она жила по соседству и ходила к старушкам с визитами. Генерал пал в первую мировую войну, старший сын - в гражданскую, а младший в ту пору служил в польской армии. До прихода большевиков Голицыны занимали целый этаж то ли в двенадцать, то ли в четырнадцать комнат в частном доме. В двадцать первом году произошла советизация, и госпожа Мариам осталась совершенно одна в просторной квартире. В двадцать третьем ее навестил управдом и смущенно попросил уступить одну комнату коммунисту, высокому должностному лицу. Госпожа Мариам слегка удивилась, что коммунисту такого высокого ранга нужна всего одна комната, но, разумеется, уступила. Потом еще одну, еще... Словом, спустя пару лет в квартире проживало несколько семей. Сама госпожа Мариам ютилась в одной комнате, была вполне довольна да и не нуждалась в большем, но "гарем Джимшеда" чрезвычайно остро переживал ползучую экспансию сановных коммунистов - на столько семей всего одна кухня и туалет... О трагикомических ситуациях в этих местах, неудобь сказуемых, госпожа Мариам рассказывала очень живо, с мягким юмором. Это, естественно, еще больше распаляло слушательниц, поскольку "гарем Джимшеда" страдал от такой же неустроенности. Хотя, пожалуй, их больше возмущало хладнокровие госпожи Мариам.
Так оно или иначе, как-то раз бабушка, отвозившись с хозяйством, накинула на голову лечаки, прихватила его чихтой и взяла меня с собой в гости к семье госпожи Оленьки. Там находилась и госпожа Мариам Голицына. Она сидела за столом, раскладывая пасьянс. Говорили о том, что Кетусю никак не берут на службу и отказывают ей по той причине, что она не член профсоюза, а в профсоюз не принимают оттого, что она нигде не служит.
Тогда госпожа Саломе Чолокашвили-Амилахвари изрекла:
Чтобы службу получить
надо в профсоюзе быть.
Чтобы в профсоюзе быть
надо службу получить.
Куплет вызвал реакцию, которая обычно следует за последним призывом оратора на очередном торжественном заседании по поводу годовщины Октябрьской революции и каковую пресса именует овацией. Помнится, даже я почувствовал всю комичность Кетусиной ситуации.
Госпожа Лордкипанидзе-Габашвили, известная в нелегальных марксистских кружках начала века, легонько раненная на краснопресненских баррикадах и занимавшая затем довольно высокую должность при канцелярии правительства Керенского, направила беседу в русло классовой борьбы. Тут у нее объявились серьезные идеологические противники, и госпожа Вачнадзе-Эристави, дабы унять страсти, вынуждена была прибегнуть к императиву. И вот тогда-то, нарушив нависшее молчание, госпожа Мариам Бегтабегишвили-Голицына обратилась к моей бабушке:
– Софья Сопромовна, вы когда-нибудь задумывались над тем, какой поразительный народ эти большевики?
Бабушка слегка смешалась:
– Да, конечно... Но что вы имеете в виду?
– Видите ли, большевики упразднили все классы и взамен создали один класс соседей!
В ответ грянул такой хохот, который, вероятно, не выпадал на долю блаженной памяти Чантладзе, исполнителя юмористических миниатюр, но главное, я по сей день уверен, что госпожа Мариам сказала это без тени юмора и без желания кого-то поддеть. Она облекла в слова то, что видела, и в глубине души искренне была убеждена в том, что основная цель большевиков состояла в создании класса соседей. Верили же многие в то, что в Самтависской коммуне вся деревня спит скопом под одним одеялом, на одной огромной тахте! Эх, славное было место, "Джимшедов гарем", но "вернемся к тому, о чем изначала поведать хотели", - вернемся к кладбищу Земмеля...
...Что это? Следы полозьев - только и всего... Оленьи копыта... Посветим... Ясное дело. Вот оно что. Следы парные - туда и обратно. А может, наоборот?.."
Это было на двадцать девятый день побега. Кому еще быть в этих местах, как не оленеводам? Хорошо бы определить, как двигался путник: со стойбища или на стойбище? След нартовых полозьев шел с юга и поворачивал на восток, а копыта оставили след в обоих направлениях. Горе не было дела до стойбища и оленеводов, но по полозистому следу легче шли лыжи. И путь он держал туда. Махнув мысленно рукой, он заскользил по лыжне. Он прошел с километр, как вдруг заметил на снегу какой-то предмет. Приблизившись, огляделся...
Было темно, как будто ничего необычного. Только тишина сгустилась так, что сердце тревожно сжалось, уж лучше бы рев людской толпы или изматывающий барачный гвалт...
Это был олень, теплый, только что забитый и освежеванный.
Наклонившись, он увидел вчетверо сложенную шкуру...
– Эй, - раздалось в темноте. - Кто там?
Гора выпрямился, оглядываясь на окрик. Человек шел уверенно, без тени страха. Остановившись в трех шагах, лицом к лицу, внимательно всмотрелся в незваного гостя. Он был из местных, приземистый, с ружьем наперевес.
– Кто ты? - спокойно спросил он.
– Беглый, политический! - ответил Гора.
Воцарилось молчание. Перекинув ружье через плечо, человек ухватил тушу за передние ноги, сунул шкуру под мышку и заметил:
– Знаю. Вчера в поселке был, сказали. Подсоби, понесем... Даже имя назвали, подзабыл. Как звать-то?..
– Иагор Каргаретели, - ответил Гора.
Уже по дороге человек осведомился:
– А другое имя у тебя есть, прозвище?
– Гора.
– Да, так и сказали.
– Куда идем? - поинтересовался Гора.
– Я здесь один, не бойся, никто не увидит, - сказал незнакомец и представился: - Я - Коля.
Чум ютился в ложбине. Скорее, не чум, а просторная палатка, обшитая для тепла изнутри и снаружи оленьими шкурами, шкуры устилали и пол, освещением служила керосиновая лампа.
– А почему ты, собственно, один? - спросил Гора после трапезы.
– Так надо. Я свеча.
– Свеча? Что ты хочешь сказать?
– Я - свеча, то есть... Нет, начну по порядку. Образование у меня высшее, кончал Университет народов Севера и отмотал десять лет срока... Тебе приходилось слышать о безупречной власти и счастливом народе?
– Нет, - улыбнулся Гора.
– Мы, народы Севера, люди порабощенные. Какая разница, кто на шее сидит - русские или свои политиканы, одно слово - под пятой. Народ, изверившийся в свободе, независимости, навсегда рабом и останется.
– Нынче другое время, люди очнутся, - заметил Гора.
– Очнутся, когда есть свеча. Свеча необходима!
– А что значит "свеча"?
– Это когда кто-то протестует, пусть даже один. Но люди должны поверить в него, поверить и пойти за ним. Свеча должна гореть вечно! Понял?!
– Понял. Тебя преследует закон?
– Нет. Я в тундре по своей воле. Людям нет дела до того, преследуют меня или нет. Для них главное, что я отсидел десять лет и что я протестую.
– А в чем выражается твой протест?
– Раз в месяц я прихожу в поселок со своими лозунгами: "Политиканы, вон отсюда!", "Да здравствует освобождение народов Севера!". Теперь за это вроде не сажают, кричи, сколько влезет, но кричать все равно нужно!.. У меня есть и другие лозунги, но эти два - главные. Когда я их выкрикиваю, людей в дрожь бросает.
– А что дальше?
– Ничего. Старший брат дает мне муку, керосин, прочие продукты, и я возвращаюсь. Пусть люди сами додумывают. Младший брат пасет мое стадо.
Горе показался забавным этот Коля, хотя рациональное зерно в его поступках было.
Он спросил вслух:
– А оленя ты прирезал потому, что он издыхал?
– Нет, олень - жертва, которую я принес духам. Двенадцать лет стою я на своем... И власти, и люди считали меня сумасшедшим. А в последнее время, как ни приду, люди начинают собираться. Вот и вчера собрались. Я ушел было восвояси, слышу - митинг устроили! Значит, я в конце концов одержал победу, разве нет? Так угодно было добрым духам, в благодарность я приношу им жертву. Славный был олень...
Молчание нарушил Гора:
– Далеко отсюда до пастбища?
– Шесть часов ходу, хорошие здесь пастбища... Тебе зачем?
– Ты бы мог продать мне одного оленя? Я заплачу, деньги есть.
Коля засуетился:
– Оленя? Олень тебе здорово пригодится! А знаешь, сколько он стоит? Цену определяет нужда. Очень нужно - очень дорого!.. Ты представь, пока тундра - он сани тянет, кончилась тундра - он тебе еда. Понял?
– А все же, сколько олень стоит?
– Продать не могу. Хочешь, укради. Я его здесь же держу, в поселке скажу, пропал олень. Если узнают, что я его продал тебе, кто же свечой тогда будет?..
– Ты прав, нельзя. А когда в поселок пойдешь?
– У-у-у, через месяц. Я туда раз в месяц хожу... Я только сегодня вернулся.
– Далеко до поселка?
– Десять часов ходу. Тундра не долго тянется, потом пойдет березняк, а там и тайга. Снег, самое малое, продержится до апреля. Олень до весны бегает, а это четыре с половиной месяца! Если корм будет... Ему пару часов в день пастись - больше не надо, будет ходить.
