Дэвид Эберсхоф - Пасадена
Как-то весной тысяча девятьсот восемнадцатого года ей попался неслыханно большой лобстер: весы в разделочном цехе показали почти тридцать фунтов, а в длину он был фута три. Мистер Фляйшер тут же назвал его Лотти и нашел для Линды покупателя где-то в Пасадене — тот как раз готовил банкет в честь губернатора. К Линде пришла Шарлотта Мосс и начала расспрашивать о лобстере. Линда не скрыла от Шарлотты ничего, даже поделилась с ней секретом устройства ловушек и рассказала, для чего ей нужны крабы. Шарлотта была хрупкого сложения, ходила всегда очень осторожно, как будто давным-давно ей на ногу что-то упало и она навсегда охромела. Как ни старалась она укротить свою непослушную кудрявую шевелюру — то повязывала ее синей шелковой лентой, то горстями лила на голову средство для волос «Принцесса Сирокко», — для нее не нашлось ничего лучше, чем ножницы и бейсбольная кепка. Шарлотта смело расхаживала в брюках и в подходящем к ним жакете с эполетами и в ответ на все замечания отвечала своим любимым: «Да, вот так вот». Это и нравилось Линде в Шарлотте — не столько сама одежда, которая очень смахивала на военную форму, сколько взгляд на саму себя, готовность переделать себя в личность, которой ей хотелось стать.
Благодаря лобстеру Лотти открылось самое заветное желание Шарлотты — работать в газете; закусив губу, Шарлотта сидела во дворе, слушала рассказы Линды о сетях и крабах и прямо из «Гнездовья кондора» отнесла в редакцию баден-баденского еженедельника «Пчела» свою первую большую статью — в целую тысячу слов. Не прошло и пяти дней с самой удачной ловли в жизни Линды, как статья о том, что Линда — лучшая в целой округе, украсила первую полосу этой газеты. К сведению рыбаков, в статье подробно рассказывалось о секрете ее ловушек и больших крабах. Через год Линда, которая считала заросли бурых водорослей у «Гнездовья кондора» чем-то вроде своей собственности, обнаружила вокруг своего буйка двадцать три чужих, окрашенные в самые разные цвета. И даже раньше чем через год после обеда ей уже больше не попадались большие крабы; те, которые шли к ней в ловушку, были мельче — сначала это было почти незаметно, разве что панцирь у них был поуже. Потом то же началось с лобстерами — они неизменно ждали ее в кухне, вот только хвосты у них были не такие толстые, а усы — не такие длинные. Когда Линда приносила свой улов Маргарите, та взвешивала их с брезгливым выражением на полном лице и выдавала ей горсть монет, которая уменьшалась с каждым разом, а Линда отдавала все деньги Валенсии, оставляя себе по одному центу с каждого доллара, как и было уговорено между ними.
Денег она приносила все меньше, и к марту тысяча девятьсот девятнадцатого года, накануне дня рождения Зигмунда, Линда поняла, что никак не сможет купить брату подарок, о котором он просто мечтал: огромный атлас Калифорнии с вклеенными в него складными картами, красной шелковой закладкой и сафьяновой обложкой, украшенной золотыми буквами. Много месяцев она глядела на это роскошное издание, стоявшее на полке в магазине Маргариты, и когда наконец попросила разрешения посмотреть его, то удивлению Маргариты не было предела.
— Он, между прочим, двенадцать долларов стоит, — сказала она, удивленно приподняв брови, и продолжила: — Линда, мы ведь с тобой прекрасно знаем: раньше ты мне больше лобстеров приносила.
Линда заикнулась было, что атлас можно оставить за ней, пока она не выплатит всю его стоимость, но Маргарита не отступила от своего железного правила — никогда и ничего не продавать Стемпам в кредит.
— Люди они хорошие, — охотно поясняла она всем желающим, — только живут очень уж бедно, так что в долг отпускать им, пожалуй, и побоишься. Случись пожар или наводнение — и пожалуйста, они останутся ни с чем!
Тогда Линда решила, что сделает для Эдмунда пикник, пусть даже и совсем не роскошный: кроме нее самой, будут Эдмунд, Валенсия и Шарлотта Мосс, которая теперь вела в «Пчеле» еженедельную колонку под названием «Шепот моря».
В «Калифорнийском альманахе Роба Вагнера» Линда вычитала, что вечером, в день рождения Эдмунда, прилив будет низкий, а значит, места на берегу хватит. Целый день Линда провела на месте, которое все время занимала Валенсия, — стоя у плиты, мешала ложкой в кастрюле с курицей, приготовленной по-провански, жарила устриц, добавляла корни козельца в пончики. На песке она разостлала старое одеяло, сделала над ним навес, закрепив простыню на четырех удилищах. Сверху белый пузырь ткани был похож на парус шхуны, потерпевшей крушение и выброшенной на берег.
После обеда она сновала вверх и вниз по утесу, спустила на берег сэндвичи, кувшин с лимонадом, набрала сухих веток, чтобы развести костер. Будь на утесе лестница, все было бы гораздо легче, и ей снова пришло в голову, что надо бы купить досок, несколько ящиков гвоздей и сделать лестницу ступеней на сто; как-то раз, поздно ночью, Линда заговорила об этом с Эдмундом, но он лишь отвернулся и буркнул, чтобы она засыпала.
Ей хотелось отметить совершеннолетие Эдмунда каким-нибудь ритуалом. Сначала она хотела поставить на берегу майское дерево, но не сумела придумать, как принести на берег длинный и увесистый столб, нужный для этого. Потом ей пришло в голову, что неплохо было бы принести жертву, бросив ее в костер, — что-нибудь страшное, леопардовую акулу например, — но она пока еще не выловила ни одной леопардовой акулы. Или раздать всем песенники и попеть вокруг костра, только вот что? «Она родилась в океане, погибла в пучине морской…»? «Французский фермер»? «Вечернее свидание»? Они совсем не подходили для такого праздника, но, копая яму для костра, Линда негромко затянула:
Она родилась в океане,
Погибла в пучине морской…
С каждым движением лопаты Линда все больше опасалась, что брату не понравится ее затея. Может быть, Эдмунд спустится на берег, они растерянно посмотрят друг на друга, не понимая, что говорить и что делать. Может быть, он скажет: «Занят я, мне некогда». Вспомнилось, как он не раз бросал: «Линда, оставь меня в покое». Он, наверное, полезет обратно вверх по утесу, а Шарлотта, уж точно, прошепчет про себя: «Эта Линда… Живет в каком-то своем мире, чудачка». Один раз Линда слышала, как это произнесла Маргарита; она как раз крутилась в углу перед зеркалом, примеряя ту самую фетровую шляпку с орлиным пером. Через несколько лет шляпку стали называть «Линдино сомбреро», а сама Линда твердо знала, что в один прекрасный день она ее купит, хоть ей никто и не верил. «Иногда я думаю: что это наша Линда все никак не опустится на землю? — как-то сказал Валенсии Эдмунд. — В кого она, что все к звездам тянется?» — а Шарлотта Мосс написала в одной своей легкомысленной колонке: «Угадайте, что за девушка-рыбачка из Баден-Бадена мечтает, как когда-нибудь опередит нас всех?» «Что с ними со всеми не так?» — недоумевала Линда, погружая лопату в песок и перебрасывая его через плечо. Мало-помалу яма становилась все глубже, Линда докопалась уже до самой воды и только тут обернулась и увидела, что коробка сэндвичей с устрицами и курицей по-провански засыпана горой песка, который она так усердно выбрасывала из ямы.
Все пропало. Линда посмотрела на небо, соображая, сколько времени. Было около пяти, через час на берегу должен был появиться Эдмунд с гостями. Лезть вверх за платьем, в котором она плавала, было уже некогда. Она стянула через голову платье, скатала в комок шерстяные трусы и постояла немного на берегу, покрываясь мурашками, блестя белой кожей на закатном солнце. В последние месяцы она с досадой замечала, что начинает стесняться. Если бы Эдмунд сейчас застал ее раздетой, незащищенной, она сгорела бы со стыда. И вот, обвязавшись веревкой, на которой болталась ловушка для лобстеров, она кинулась в холодные мартовские воды.
Прибой хлестнул ее по голеням, бедрам, забрался между ног, и Линда поплыла в открытый океан, продираясь сквозь заросли бурых водорослей, раздвигая руками их длинные плети. Отсюда, издалека, ей хорошо было видно «Гнездовье кондора» на вершине утеса, жестяную крышу, как-то сердито сиявшую под лучами вечернего солнца. Она знала, что Эдмунд работает сейчас в поле и будет гонять своего осла до последнего, пока Валенсия не крикнет ему, что пора переодеваться к приходу гостей. Валенсия сидит в кухне, вышивает кофточки, которые продает потом Маргарите. Шарлотта, должно быть, спешит в «Гнездовье кондора» и вынимает из кармана свою записную книжку — тут же записывает, что пришло ей в голову. Отсюда, с воды, мир Линды выглядел совсем спокойно: три дома одиноко притулились на утесе, из трубы одного из них поднимается легкий дымок. Этот мир Линда любила больше всего, но понимала, что он ее не удержит: ей было шестнадцать лет, она всей душой верила, что сумеет прожить самостоятельно, и все не могла дождаться, когда же начнется эта замечательная жизнь.
