Михаил Кизилов - Капитан
Наступила размеренная и потому спокойная жизнь. К тому же установилась погода, повеяло теплыми ветрами, небо стало голубей, а на верхней палубе уже можно гулять в рубашке.
В половине десятого утра, это время я хорошо запомнил, в каюту ворвался мичман Бобровский. Он был бледен, взволнован и впервые — без своей амбарной книги.
— Товарищ лейтенант, конец света! Рыба портится! Вернее, уже испортилась… За эту ночь.
Схватив пилотку, помчался в холодильник. Открываю тамбур и чувствую тяжкий, затхлый дух. Пришла очередь бледнеть и мне…
В рыбной камере и предбаннике холодильника, куда была загружена рыба (основная камера забита мясом), копошились матросы Карышев и Чекулаев. Некоторые коробки они уже вскрыли, и было очевидно — спасать рыбу поздно…
— …вчера вечером, — упавшим голосом докладывал Карышев, — когда выдавал мясо на сегодняшний день, все было в порядке, а утром пришел, увидел и сразу же доложил товарищу мичману…
— За ночь мы прошли много, а идем строго на юг. Рыба же может испортиться в течение часа, — напрягая память, прокомментировал я. — А как рефмашина работает?
Где-то билась подленькая мысль, что механики, может быть, не дали холода.
— Как обычно.
— Ну что ж, пошли к командиру.
Командир выслушал молча и сравнительно спокойно. Потом, не давая нам и тени надежды на возможность списать рыбу, отрезал:
— Начало есть! Запомните одно: ни я, ни адмирал по инспекторскому свидетельству ни рубля ни спишем! Рыбу за борт! А об остальном думайте и решайте сами. Слава богу, не первый год замужем.
— Товарищ командир! — взмолился Бобровский.
— Отставить, Бобровский! — Соловьев встал с кресла и вышел на крыло мостика. — Будем считать инцидент на сей момент исчерпанным. Думайте и действуйте. Свободны!
Несолоно хлебавши поплелись к себе.
Через несколько минут личный состав службы «С» занимался наипротивнейшим делом — выносил на верхнюю палубу и сбрасывал в море картонные короба с тем, что называлось «рыба свежемороженая». Странное это было зрелище. Обычно любые корабельные работы, особенно «упражнения по переноске тяжестей», сопровождаются шуткой, здоровым смехом, озорством.
А сейчас лица у всех угрюмые… Вот тащит коробку старший матрос Сахаев. Он из Джезказгана. По-восточному красивый, тонкий человек. Любит работать, но делать только свое дело. Делать красиво и четко, но не помогать кому-то. Еще не научили этому. Его основная обязанность — «по вещевой части», а по совместительству он сапожник.
Проходя мимо горе-продовольственника Карышева, Сахаев презрительно морщится, молчит, считает ниже своего достоинства разговаривать с ним.
Следом в обнимку с коробкой поднимается по трапу матрос Вайнер — воплощение трудолюбия и добродушия. Он из Казахстана. По национальности — немец. У Вайнера могучий разворот плеч к тонкая талия. Он специалист «по шхиперской и портновской части», по совместительству — парикмахер. Машинка для стрижки волос в его руках кажется игрушечной, но он один из лучших мастеров своего дела, а в нашем соединении — лучший. Работает неторопливо, но быстро и красиво, с хорошим вкусом. Именно благодаря ему многие на «Амгуни» не поддались традиционной моде: пошел в море — брей голову. Любимое занятие Вайнера — возиться с гирями. Короб с рыбой в его руках кажется невесомым. Обычно он говорит очень мало, но здесь не выдержал, обозвал продовольственников обормотами и вредителями.
Следующим борется с коробом старший матрос Федоров — кок. Маленького роста, шустрый, подвижный, с хитрой физиономией. До службы работал поваром в ресторане «Прага» в Москве, но готовить не любит.
— У нас за такие вещи… — роняет он, проходя мимо Бобровского, тот делает вид, что не слышит.
Матрос Карышев — правая рука Бобровского — тоже не находит себе места. Кряжистый, молчаливый таежник. Он не раз ходил на медведя, тем не менее сохранил на удивление детское лицо. Любимые книги — тома «Толкового словаря» Даля. На политзанятиях отвечает медленно, коротко, взвешивая каждое слово. Работает также обстоятельно и надежно. Однажды один из баковых упал при крене и заскользил по палубе к борту. Карышев неуловимым броском догнал его и схватил за капюшон канадки. Только и вымолвил: «Держись, сынок!» Хотя «сынок» в боцманах третий год служит, а Карышев едва разменял второй. Кристально честен. Бобровский за ним как за каменной стеной. Сегодня глаза у Карышева растерянные, весь он какой-то поникший, опущенный; тяжело ворочает короба, взваливая морякам на плечи.
А те молча вываливают рыбу за борт. Хорошо хоть море пустынно. Позор наш никому не виден.
Надо бы провести разбор. Соображаю: лучше сделать это позже, к концу дня. Пусть занимаются прерванными делами. Поэтому командую:
— Разойтись по заведованиям!
В глазах замечаю сначала удивление, потом облегчение и что-то похожее на благодарность.
Следующее утро началось с учебной тревоги. Едва стихли колокола громкого боя, как счет жизни пошел на секунды: завертелись стволы орудий, заработали подъемники, и снаряды влетели в казенники.
У меня по тревоге — все те же машинные телеграфы. Ибо в такие минуты руководить практически некем. На вахте остаются только те, без кого не обойтись. Остальные — на своих боевых постах: в расчетах орудий, зенитных автоматов, в аварийных группах.
«Потому как служба «С» существует в свободное от боевых действий время», — шутит мичман Бобровский.
После артиллерийских учений пришел командир БЧ-2 с журналом боевых расписаний. Капитан-лейтенант Асеев Олег Фролович. Коренастый, здоровый человек. Говорит быстро, во время споров заводится, сбивается. Самолюбивый, но требовательный офицер, О подчиненных заботится не напоказ.
— Давай, начальник, еще раз разберемся, кто из твоего героического подразделения что у меня по тревоге делает. Одного бойца необходимо заменить.
— Почему? — на всякий случай занимаю агрессивную позицию.
— Понимаешь, пошел с проверкой, смотрю — у кормового орудия хохот, — Асеев частил скороговоркой. — Обнял твой Тойменов снаряд, а от палубы оторвать силенки не хватает. Вертится вокруг него, как Бобровский вокруг своей жены, а поднять не может! Ему кричат: «Оставь, отойди в сторону», а он: «Нет, я сам должен». Давай замени его на другого моряка из твоего же подразделения.
— Постой, постой, Олег Фролович, мне моряки как-то говорили, что Тойменов, несмотря на свои сто пятьдесят сантиметров, отличился в учебном отряде меткой стрельбой. Вот к давай посадим его на пулемет вместо Вайнера, который гири любит.
Асеев скривился от «пулемета», но поправлять не стал — что со «студента» возьмешь? — заменил фамилии, захлопнул журнал и ушел. Мог ли он подозревать, что через десять дней матрос Тойменов на зачетных стрельбах перекроет все нормативы БЧ-2?!
Составляю раскладку на следующую неделю, в каюте жара, не спасает открытый иллюминатор. Стук — входит мичман Кононович.
— Товарищ лейтенант, молоко свернулось! Прикажите Бобровскому выдать еще, иначе к обеду не успеем.
Сегодня на обед должен быть молочный суп на сгущенном молоке — самое любимое у моряков блюдо в тропиках.
— Почему свернулось?
— Говорят, чуть подкисло, заложили в котел, стали варить, а оно свернулось…
Не очень верится в то, что оно могло «подкиснуть».
— Пошли!
На камбузе собрались почти все коки, едва ли не впервые за весь поход. Приказал всем, кроме вахтенных и Сверчкова, покинуть камбуз. Возле котла сокрушенно топтался Федоров — его вахта.
Вызвал Бобровского, приказал выдать еще сгущенки, тот, естественно, напустился на Кононовича и коков: «Вымогатели, продукты только портить умеете! На жаре передержали, потому и свернулось! Это вам не в «Праге» груши околачивать. Здесь работать надо! И соображать!»
Бобровский почему-то был уверен, что в московских ресторанах не может быть нормальных поваров — слишком большой город, чтобы всех вкусно накормить. И он всегда старался уколоть этим Федорова.
Я посмотрел на Федорова и тихо спросил:
— Почему?
Кок долго мялся, не отвечал. Потом стащил с головы колпак и, переминаясь с ноги на ногу, еле слышно произнес:
— Моя вина, товарищ лейтенант… Котел плохо промыт был, а я не проверил, поэтому и свернулось…
Я отвел взгляд. На Федорова было жалко смотреть, он походил на неожиданно промокшего воробья. Мокрый халат плотно облегал его ладную маленькую фигурку, нос как-то опустился, уголки губ упали вниз, и, казалось, еще мгновенье — и он зарыдает.
— К обеду успеете приготовить по новой?
— Конечно! — разом выдохнули и Федоров и Сверчков.
— Тогда вперед!
Команда непостижимым образом узнала о случившемся, и во время обеда, обходя кубрики, я то и дело слышал: «А это правда, что суп два раза варили?»
