Никколо Амманити - Как велит бог
Четыресыра одобрительно бибикнул.
Данило был в экстазе:
— Потрясающе! Невероятно! Особенно там, где ты говоришь, что нам нужен новый Гитлер, чтобы устроить концлагеря для славян и арабов. Эти ублюдки крадут у нас работу. Пять с плюсом!
Кристиано обернулся к отцу:
— А тебе понравилось? Рино затянулся и не ответил.
"А теперь какая муха его укусила?"
Полчаса назад он плясал как чокнутый, а теперь, нате, снова не в духе.
Данило хлопнул Кристиано по ляжке:
— Ну конечно ему понравилось. Сочинение что надо. Еще бы не понравилось. Быть такого не может.
33.Рино Дзена спустил ноги и поглядел на Кристиано, затем задавил окурок красной "Дианы" в переполненной бычками пепельнице. Мигрень накатила, как прилив, и выключила мозги. Все из-за дерьма, которым их напоил Данило.
Он грозно взглянул на сына:
— Ты что, идиот?
Кристиано непонимающе посмотрел на Данило:
— А что такого?
— И ты это сдал?
Кристиано помотал головой:
— Нет. Не стал я сдавать. Я что, дурак?
— Вранье. Сдал ты его. Я слишком хорошо тебя знаю. Думал, шедевр сочинил, самодовольный болван. И не догоняешь своим умишком, что за дерьмо устроил на свою голову. Ты хоть понимаешь, что проклянешь день, когда написал эту хрень?
Голос Кристиано дрогнул:
— Я же тебе сказал! Ты что, оглох? Я его написал и положил в карман! Точка! Вот оно.
— Дыши ровно. Успокойся. Может, он и правда не врет.
— А кому-нибудь почитать ты его давал? — спросил Рино сына, подавляя желание схватить его за волосы и треснуть безмозглой башкой о панель.
Кристиано с ненавистью посмотрел на него:
— Никому не давал.
Да наверняка показал своим приятелям. Обычное дело.
— Ей-богу, не давал, чего ты мне не веришь!
Рино предостерегающе поднял палец:
Не божись на вранье, Кристиано. Не божись. А то я тебя прибью.
34.Когда отец был такой, Кристиано его ненавидел.
Отец ему не верил. И никогда не поверит. Даже если бы ему явилась училка собственной персоной и сказала бы, что он не сдавал этого сочинения. Даже если бы сошли с небес Господь, Мадонна и все святые. Он бы решил, что они сговорились. Все против него.
"Ну что же за отец мне достался?"
Все, кому не лень, давали ему понять, что Рино осел, и Кристиано каждый раз, как фурия, бросался на наглеца. За свою жизнь он уже порядком шишек получил, защищая отца. Но они были правы. Тысячу раз правы. Грудь пронзила жгучая боль.
— Никому я его не давал читать.
Рино покачал головой и улыбнулся своей мерзкой улыбочкой:
— Да ладно врать-то. Само собой небось вышло, хотел покривляться перед дружками... "Я, мол, наци, то да се". Чего тут такого? Ну, скажи, что так и было. Что плохого?
Голос Кристиано перешел в надрывный крик:
— Нет, не делал я ничего такого! Да пошел ты! Ты не заставишь меня признаться в том, чего я не делал. И друзей у меня нет. А хочешь знать почему? Потому что все считают, что ты не в своем уме. Псих несчастный, вот ты кто...
К горлу подступил комок, но он бы скорее вырвал себе глаза, чем пустил слезу.
35.Рино Дзена уже никого не слышал. Его словно засосало в воронку глухого ужаса. Перед глазами замаячил социальный работник с командой карабинеров, размахивающий у него под носом сочинением Кристиано.
Они заберут у него сына. Навсегда.
Этого не должно произойти, потому что без Кристиано он ничто.
Рино проглотил ком, застрявший в горле, и прикрыл глаза руками.
— Да как тебе только такое в голову пришло? — сказал он тихим голосом, широко раздувая ноздри. — Сколько раз я тебе повторял, что все надо держать в себе... Что никому нельзя показывать, что ты на самом деле думаешь, они же тебе это в жопу вставят. Мы с тобой одной веревкой повязаны, ты это понимаешь? И все ее хотят порвать. Черта с два, ни у кого это не выйдет. Я всегда буду с тобой, а ты будешь со мной. Я буду помогать тебе, а ты мне. Пораскинь мозгами, неужели сам не понимаешь, что нельзя так подставляться? Вспомни про черепах, какой у них панцирь. Ты должен быть сильным, чтобы никто не смог сделать тебе больно. — И он треснул кулаком по панели с такой злостью, что откинулась крышка бардачка, вывалив наружу мятые обертки и прочий хлам.
— Папа, ну зачем ты так? Почему ты мне не веришь? — выдавил Кристиано, глотая слезы.
— Не надо только мне нюни разводить! Тебя здесь никто не обижал. Ты что, девчонка? Заплачь мне еще!
Данило жестами показал Кристиано не заводиться и помалкивать, а сам попробовал вступиться:
— Ладно тебе, Рино, он сказал правду. Твой сын не врун. Ты его знаешь.
Рино чуть не разорвал его на куски.
— А ты заткнись! Не встревай! Я же не встреваю между тобой и твоей шлюхой женой? Я с сыном разговариваю. Так что цыц мне тут.
Данило опустил глаза.
Кристиано вытер глаза руками. Никто не решался подать голоса. Повисло молчание, нарушаемое только поднимающимся от реки гулом и шуршанием трущихся о кузов фургона веток.
36.Они остановились на площадке у заброшенной установки, в семидесятые годы качавшей здесь речной песок. Высоченные горы песка полукругом поднимались вокруг изъеденной ржавчиной техники.
Кристиано выскочил из машины и пустился бегом в сторону вышки.
Остановился он перед обветшалым строением с выбитыми окнами и исписанными стенами.
Хотелось двинуть домой, хоть бы и на своих двоих. Идти было далеко, но это не важно. Холодно, конечно, но дождя какое-то время не будет. Погода менялась. На юге серую пелену прорвало, и в просветах показалось ясное синее небо. Над головой пронеслась пара бакланов. Издалека доносилось гудение вздувшейся от дождя реки.
Он натянул на голову капюшон.
Перед входом в барак на земле чернело кострище. Металлический каркас кресла. Изуродованные огнем шины. Пляжные шлепки. Газовая плитка.
Кристиано достал из кармана сочинение и зажигалку. Он уже подносил пламя к листку, когда за плечами раздалось:
— Кристиано! Кристиано!
К нему шел отец. Шерстяная шотландская куртка с плюшевой подкладкой нараспашку, под ней одна майка.
"И как он только не мерзнет?"
Кристиано поджег уголок листа.
— Погоди! — Рино выхватил у него бумагу и задул огонь.
Кристиано кинулся на него, пытаясь вырвать листок у него из рук:
— Отдай. Оно мое.
Отец отступил на пару шагов:
— Ты совсем двинулся? Зачем ты хотел его сжечь?
— Чтобы избавиться от вещественных доказательств. И ты успокоишься. А то ночью могут залезть воры и украсть его у нас, так? Или полиция... Или инопланетяне.
— Нет, не надо сжигать.
— Тебе-то что? Тебе же оно не понравилось. — Кристиано побежал в сторону реки.
— Стой!
— Оставь меня в покое! Я хочу побыть один.
— Погоди! — Отец догнал сына и поймал его за руку.
Кристиано стал вырываться, крича во все горло:
— Отстань! Отвали! Иди в задницу!
Рино притянул его к себе и крепко прижал голову сына к груди:
— Послушай меня. Потом уйдешь, если захочешь.
— Чего тебе от меня надо?
Рино отпустил его и принялся поглаживать свой бритый череп.
— Я только... Видишь ли... — Он с трудом подбирал слова. Закурил. — Ты должен понять, что, если я злюсь, на то есть причина... Если бы ты его сдал, твоя поганая училка тут же вручила бы его этому гребаному социальному работнику и завтра он явился бы к нам домой с твоим сочинением в портфеле.
— Я же не дурак сдавать его. Я тебе сказал, что не сдавал, но ты мне не веришь. С тобой бесполезно говорить.
— Нет, просто я... должен быть уверен. — Рино пнул ботинком камешек и со вздохом поднял глаза к небу. — Я боюсь, Кристиано... Боюсь, что нас могут разлучить. Они только этого и хотят. Если нас разлучат, я... — Он замолк на полуслове. Присев на корточки, он в молчании докурил сигарету, держа ее между большим и указательным пальцами.
Вся кипевшая у Кристиано в груди злость тут же растаяла, как выпавший ночью снег. Его охватило жгучее желание обнять отца, но он лишь выговорил, борясь с подкатившим к горлу комком:
— Я никогда тебя не предам. Ты мне должен верить, папа, когда я тебе что-то говорю.
Рино поглядел на сына и вдруг, прищурившись и зажав окурок зубами, на полном серьезе сказал:
— Поверю, если ты меня побьешь.
— То есть? — Кристиано не понимал.
— Я поверю, если ты раньше меня заберешься вон туда. — И он махнул рукой на песчаный холм напротив них.
— Какого черта?
— То есть как это какого черта? Ты хоть чуешь, какой невероятный шанс тебе представился? Если ты меня побьешь, мне придется верить тебе до конца своих дней.
Кристиано старался не рассмеяться.
— Что за фигня... Ты опять за...
— А в чем проблема? Ты у нас молодой. Спортсмен. Я уже не в том возрасте. Что тебе мешает победить? Прикинь, если ты меня побьешь, то сможешь сказать мне, что слышал, как Четыресыра твердил "Тридцать три трентинца..." [19], и мне приде... Ах, подлец!
