Маркус Зусак - Братья Волф
Сара из окна смотрела на нас и, качая головой, улыбалась сквозь боль. Смеялась, и от этого мы и сами немного развеселились. К Рубу тут же вернулась его решимость.
— Мы обязательно выловим этого Паттерсона, — сказал он. — Не думай.
— Надо, надо, — согласился я.
Потом, ближе к ночи, я размышлял о событиях дня: ведь теперь я был должен Рубу еще и свою половину ветеринарного счета. Дела и впрямь покатились под гору, говорю вам.
— Чертов шпиц, — сказал я.
— Ха, — фыркнул Руб, — шпиц со слабым сердцем. Да уж, такое могло случиться только с нами.
Какой-то мужик стоит передо мной на проселочной дороге. Восход.
Смотрит на меня.
Я на него.
Стоим, между нами где-то метров десять, пока наконец я не нарушаю молчание.
— Ну? — спрашиваю я.
— Что «ну»? — слышу в ответ.
На мужике какой-то халат; мужик скребет бороду и пытается вытряхнуть камешек из сандалии.
— Ну, не знаю. — Это лучшее, что мне приходит в голову. — Ты, вообще, черт побери, во-первых, кто?
Он улыбается.
Смеется.
Стоит.
Подготовившись, повторяет вопрос и тут же отвечает:
— Кто я, черт побери? — Короткий смешок. — Я — Христос.
— Христос? Ты правда существуешь?
— А то, блин.
Я решаю Его проверить.
— Ну а тогда кто я?
— А мне все равно, кто ты. — И Он идет ко мне по дороге, все пытаясь вытряхнуть камень из тапка. — Чертовы сандалии. — Он шкрябает подошвой оземь, и продолжает: — А вот какой ты — это, знаешь ли, другое дело.
— И какой?
— Жалкий.
— Ага.
Я жму плечами, соглашаясь.
— Тут я могу помочь, — продолжает Он, и я ожидаю дежурной цитаты, которыми кормят нас все эти толкователи Писания, что ежегодно совершают паломничество в нашу школу. Но нет.
Вместо этого Он протягивает мне бутылку с какой-то красной жидкостью и жестом показывает «До дна».
Я спрашиваю:
— Это что?
— Вино.
— Да?
— Вообще-то, нет. Это красная микстура. Пить тебе рановато.
— А-а… так ты зануда.
— Ну, я тут ни при чем. Уж поверь, это не я придумал. Это мой старик не разрешит налить тебе настоящего. Так что претензии к Нему.
— Ладно, ладно. Как Он там поживает вообще?
— Эх, последнее время ему нелегко приходится.
— Ближний Восток?
— Ага, они опять взялись за свое. — Он подходит поближе и шепчет: — Только между нами: на той неделе Он уже почти решился свернуть лавочку.
— Как это? Вселенную?
— Угу.
— Господи Иисусе!
Мои слова Его, кажется, слегка покоробили.
— Ой, да, прости, — говорю я, — так говорить нехорошо, ага.
— Не беда.
— Слушай. — Иисус решает, что пора перейти к делу. — Пришел-то я, чтобы тебе вот передать.
Он что-то вынимает из кармана халата, а я спрашиваю:
— Что там?
— А, чуток мази.
Протягивает мне.
— Для разбитого носа.
— Вот здорово. Спасибище.
12
Если вам интересно, как в итоге мы проучили нашего приятеля Брюса Паттерсона, так вот: никак не проучили. Мы все спланировали, подготовили, но не исполнили. Дома постоянно находились дела поважнее: вот хотя бы ледяные мамуля с отцом по отношению к нам с Рубом. Без вопросов, им совсем не по душе был наш образ жизни и то, как мы навострились их огорчать. Вы можете подумать, что эта обледенелость могла бы как-то сдержать наше стремление отомстить Брюсу за Сару, но нет. Вообще-то, нет. Стив тоже советовал нам не вмешиваться. Он вернулся к своим обычным «я вас, ребята, выше» замашкам и сказал нам, что мы дебилы. Все это немного подостудило меня, но не Руба. Он не остывал, и кстати, искренне верил, что мы не были виноваты в сердечном приступе соседской собаки. Он объяснил мне, что не наша вина, если дурной пес хлипкий, как кисель.
— Блин, играть в футбол в собственном дворе законом не запрещено, правда? — спросил он.
— Думаю, нет.
— Ты знаешь, что нет.
— Уж я думаю.
Руб переваривал задачу несколько дней и наконец, найдя меня в комнате, рассказал, каков наш план и что нужно будет делать.
— Кэм, — сказал он, — это будет мое последнее дело.
Прямо что твой Аль Капоне или кто.
— Видишь, это последний подвиг, и я завязываю с грабежами, кражами и хулиганством.
— Как ты можешь завязать с тем, чем никогда не занимался?
— Э, заткнись, а? Не спорю, у меня были крутые виражи, но теперь мне пора остановиться. Сам не верю, что это говорю, но мне пора взрослеть.
Я минутку подумал, недоверчиво так, потом спросил:
— И что мы сделаем?
— Всё просто, — был его ответ. — Яйца.
— Да ну тебя. — Я отвернулся. — Мы можем куда круче каких-то паршивых яиц.
— Нет, не можем. — Это был первый раз, когда Руб говорил на эту тему голосом действительности. — Правда в том, друган, что мы безнадежные.
На это я мог лишь покивать головой. Потом я сказал:
— Ладно.
И так мы решили, что вечером в пятницу пойдем к дому Брюса Паттерсона и забросаем яйцами его роскошную красную машинку. А может, заодно и дверь с окнами. И меня впрямь радовало, что будет последнее «дело», а то я уже начал от таких фокусов уставать.
И еще одно неустранимое обстоятельство осложняло дело больше нужного. Я никак не мог выбросить из головы Ребекку Конлон. Ну вот не мог, и все. Как ни старался. Я думал про нее и гадал, окажется ли она дома в будущую субботу или опять упорхнет жить своей жизнью без меня. Иногда это ранило, а бывало, я убеждал себя, что все это вообще слишком рискованно. «Вон, посмотри на Сару с Брюсом, — говорил я себе. — Я смело поручился бы, что парень так же бредил по Саре, как я по этой девушке, и наверняка давал себе слово, что никогда ее не обидит, в точности как я, — и вот что он с ней сделал. Раздавил всмятку, и она теперь целыми днями не слезает с кровати».
Когда настал вечер пятницы, думаю, у нас с Рубом просто не хватило сил исполнить наш замысел. Нас мутило от самих себя, и, сидя в своей комнате с двумя картонками яиц, мы решили не ходить.
— Ну и ладно, пусть так, — сказал Руб. — Как начнешь про это думать, так выходит, оно того не стоит.
— Ага, а что делать с яйцами? — спросил я.
— Съедим, пожалуй что.
— Чего? По дюжине каждый?
— Наверное.
Мы покамест убрали яйца к Рубу под кровать, но я-то все-таки отправился прогуляться до Брюсова дома.
Я пошел после ужина и, топая мимо Брюсовой тачки, представил, как швыряю в нее яйца. Картина вышла нелепая, чтоб не сказать больше.
Я даже посмеялся, стучась в дверь, но улыбка с меня моментально сползла, когда мне открыла, как я догадался, Сарина замена. Она распахнула дверь и уставилась на меня сквозь москитную сетку.
— Дома Брюс? — спросил я.
Она кивнула.
— Зайдешь?
— Не, тут подожду.
Я остался на крылечке.
Увидев меня, Брюс, кажется, сильно смутился. Не то чтобы мы с ним были великие друганы или что-нибудь. Не то чтобы мы вместе плескались в бассейне или носились вместе по футбольному полю. Нет, мы путем и не разговаривали, однако я понял: он боится, что я, может, накинусь на него. Но нет.
Я ждал его просто перемолвиться словом. Единственный вопрос. Только он у меня и был, когда мы, облокотившись о перила, стояли и смотрели на улицу.
Я задал его.
— Когда ты только познакомился с моей сестрой, ты давал себе слово, что никогда ее не обидишь?
Он долго молчал, но все же ответил.
— Давал, — сказал он, и еще через несколько секунд я ушел.
Он окликнул меня.
— Эй, Кэмерон.
Я обернулся.
— Как она?
Я улыбнулся, поднял голову уверенно.
— Нормально. Хорошо.
Он кивнул, и я сказал ему:
— Пока.
— Пока, чувак.
Дома вечер еще не закончился. Нас ждал еще акт не вандализма, а символизма.
Где-то в половине девятого в комнату вошел Руб, и что-то было не так. Что же?
Борода исчезла.
Когда он явил семье свое очеловеченное лицо, раздались хлопки и вздохи облегчения. Конец звериному обличью. Конец звериным повадкам.
А я все еще слышал, как Брюс Паттерсон отвечает мне, что он давал слово никогда не обидеть мою сестру. Наш разговор не отпускал меня, даже во время отменно кровавого фильма по телику, который я высидел. Голос Брюса звучал у меня в голове, и я все думал, обидел бы я когда-нибудь Ребекку Конлон, если, конечно, она вообще позволила бы мне быть рядом. А ночью на меня охотились.
