Александр Новиков - Записки уголовного барда
По мере моего рассказа домик из бровей гражданина капитана становился крышею своей все круче и круче. А лицо все умнее и умнее. Потом поговорили о распорядке, о рабочем графике, о самодеятельности. Между делом он достал какую-то желтую книжку, на обложке которой было напечатано: «Тетрадь индивидуальной воспитательной работы с осужденным». Повертев в руках, крупными буквами вывел в три строки мою фамилию, имя и отчество. Приклеил фотографию. Еще подумал и рядом с фотографией начертал: «Иск 166 711 руб.»
— Крамаренко!
— Я здесь, гражданин начальник...
— Так, в общем, остается в третьем проходе. Все вопросы с каптеркой реши.
— Уже решил.
— Расскажи, как написать заявление на личное свидание, на посылку из дома.
— Сделаем, гражданин капитан!
Крамаренко безошибочно определил настроение начальника. Может быть, по голосу все той же собственной интуиции. А может быть, ему хватило всего трех слов: «Остается в третьем проходе».
— Разрешите идти? — спросил я тоном встающего на путь исправления, просветленного беседой с прозорливым и умным начальником.
Брови сложились в домик.
— Идите, осужденный. Желаю успеха.
Я встал и пошел к двери. Лысый схватил со стола пепельницу полную окурков, поглядел на меня, на начальника, снова в пепельницу и выскочил следом. В этот день в желтой книжке с моей лысой физиономией появилась первая запись. Много позже, когда я освободился, милые и добрые женщины, работницы спецчасти, в нарушение всех должностных инструкций, вытащили ее из моего личного дела и подарили мне. Низкий им поклон. Как много я мог не узнать о себе, если бы не они. Но это будет потом, не скоро. А пока, довольный беседой, я шел к своей койке делиться с Толей впечатлениями. День выдался по меркам этого края ясный. Солнце несколько раз показывалось из- за туч. Оно не грело, но оно — было. А значит, не все так мрачно и серо. Ни в небе, ни на душе. Захотелось поиграть на гитаре. Так захотелось, что ноги сами чуть не рванули в клуб. Но в клубе нет гитар. Да и что сейчас сыграешь — я не держал ее в руках уже полтора года. Нет, ничего не забыл, просто руки ее, гитару, забыли. А вместо нее завтра придется взять крючок и раскатывать по эстакаде баланы. А еще хуже того — грузить доски. Березовые шестиметровые плахи, непомерного веса, в которых заноз не пересчитать. Три человека на вагон. Шестьдесят тонн на троих за смену. Да черт с ней, с гитарой, придет время, не вечно же сидеть здесь. Пойти просто так в гости к Мустафе с Файзуллой, сегодня выходной, в конце концов. Здесь их почти не бывает. Если дадут раз в месяц — радуйся. Другим и этого не перепадет. Хотя кто его знает — это все по рассказам. Сам пока не видел, не знаю. Здесь все живут по- разному. Поэтому говорят и рассказывают те, кому плохо. Кому хорошо— молчат. Посмотрим, каково будет мне. С завтрашнего дня и посмотрим. А сейчас — к Мустафе, расскажу про идиота-начальника. Вот и поржем.
С этими мыслями я пошел предупредить Лысого, на случай, если меня хватятся или будут вызывать куда-нибудь, что я в клубе.
— Отрядник сказал, что тебе ходить по зоне запрещено. Хозяин запретил. Но иди, если хочешь... Если что — я тебя не отпускал.
— Понимаю. Если будут искать — пошли кого-нибудь за мной.
В ответ Лысый только ухмыльнулся и молча покачал головой.
Файзуллы на месте не было. Как оказалось, он ушел на производство забирать заготовки для шкатулок и подносов, которые он резал в премногом числе. На производстве, в промзоне, был отдельный цех по изготовлению ширпотреба. Одно из самых теплых и доходных мест в зоне. Делал цех то же самое, что и Файзулла, но в более примитивном виде и не такого высокого художественного достоинства. Файзулла был Фаберже местного пошиба. Всем комиссиям, посетившим колонию — от образовательной до прокурорской, в штабе дарили памятные сувениры. Тем, что поплоше — деревянные наборы цехового производства. Комиссиям позубастее — изделия от Файзуллы.
Художка была заперта, а из-за соседней двери, что вела в библиотеку, доносились голоса.
Я толкнул дверь и вошел. В первом небольшом кабинете за столом в тельняшке навыпуск сидел Мустафа. Напротив него стоял какой-то парень.
— О, привет! — обрадовался Мустафа. — Подожди в соседней, книжку возьми, если хочешь, почитай. Сейчас с этим вот закончу...
Я прошел в соседнее помещение. Это, собственно, и была библиотека. Рядами стояли стеллажи с книгами. Как в самой что ни есть городской библиотеке, только гораздо меньшего размера. Книги были большей частью новые, в очень хорошем состоянии. В глубине помещения стоял топчан, выполняющий функцию дивана и кровати. Взяв первую попавшуюся книгу, я присел на него и начал листать. Из кабинета отчетливо слышались голоса Мустафы и пришедшего. Последний говорил с сильным украинским акцентом, гыкая, окая и растягивая слова. Диалог был интереснейший.
— Та-а-к... Как твоя фамилия, говоришь?
— Павлюченко.
— Хохол?! — радостно спросил Мустафа.
— Та чистокровный! Вжель так нэ видно?
— Конечно, видно. Еще как видно. А книги-то тебе надо, или завхоз послал?
— Та нэ, нэ завхоз. Для сэбе.
— А у меня на хохляцком языке книг нэмае. В СПП состоишь?
— Состою. Кабы ж не состоял, так до быбливотеки не отпустили б.
— По жизни кто?
— Мужик... Нормальный. А шо?
— А шо? — передразнил Мустафа, — а шо? Нет, ты посмотри, бля, — мужик! В СПП состоит! Сам — хохол! По- русски — еле-еле ботает... На заготовку ходишь? А?! — рявкнул он, и тельняшка начала медленно подниматься над столом.
Зашедший книголюб попятился к двери.
— Ну ладно, Марат... я в следующий раз...
— Куда?! Какой следующий раз?! — Мустафа схватил читателя одной рукой за горло, другой дал по печени, под дых. Тот вырвался и бросился бежать.
— Куда?! Стоять! Я тебя еще не записал! Сейчас, блядь, запишу, тогда пойдешь!
После каждого слова он осыпал его ударами по «требухе».
— Ни один хохол еще не вернул книгу в нормальном состоянии! Все хохлы — пидарасы!.. Говори, сука, будешь ходить в библиотеку, а, сэпэпэшное хуйло?! Заготовная крыса! А?! — выкрикивал он, продолжая бить.
— Не-е... Никогда... Марат!.. Никогда больше нэ приду!
— И скажи всем своим хохлам, за то, что книги мне в прошлый раз покоцали, поубиваю козлов, если хоть один еще придет!
Павлюченко вскочил с пола и бросился бежать. Мустафа нагнал его в дверях и что есть силы пнул под зад. Сапоги прогрохотали по коридору, хлопнула центральная дверь клуба, и все стихло.
Я вышел к запыхавшемуся Мустафе. Тот кружил по комнате, как тигр в клетке, приговаривая:
— Что ни хохол — вот такая крыса! Этот этап пришел с Украины. Сразу пол-этапа — в СПП, пол-этапа — в заготовщики. Остальные — в пидорасы. И все — читать! Записались в библиотеку, чтоб по зоне друг к другу в гости ходить. Завхозу говорят, что в библиотеку, а сами, бля, чифирят у кого-нибудь в отряде. Назавтра у другого собираются, мутят что-то свое... Мне завхозы жалуются, так, мол, и так, отрядники недовольны. Хозяин на отрядников наезжает. Дюжев наезжает. Те на завхозов наезжают. В общем, говорят, давай, Мустафа, выписывай их как-нибудь.
Замполиту говорить нельзя — ему чем больше в библиотеке народу записано, тем лучше. Значит, воспитательная работа идет. С одной стороны, замполит — мой прямой начальник, с другой — завхозы просят. Короче, вот такая хуйня.
Он сел за стол. Взял ручку и совершенно спокойным тоном, будто собрался писать письмо любимой мамочке, произнес:
— Та-а-к... Павлюченко... Из библиотеки выписался... добровольно. — Аккуратно вывел что-то напротив фамилии и повел ручкой вниз по списку, бормоча под нос: — Павлюченко... Иванов... Зотов... Анисимов... Тищенко... О, бля, Тищенко! Какой отряд?.. Семнадцатый. Сейчас, подожди еще минуточку, Александр, я шныря за этим пошлю. Надо за неделю библиотеку в порядок привести.
— Мустафа, так у тебя вообще ни одного читающего не останется, хе-хе, — рассмеялся я.
— Это было бы идеально. Для меня идеально — это чтоб в списках были, а сюда вообще не ходили. Никакой головной боли. И книги не покоцаны, и время свободно.
Мои первые впечатления о его библиотекарских качествах полностью подтвердились: чтобы люди перестали читать, не надо прекращать выпускать книги. Надо поставить таких, как Мустафа.
— Ну, а мне-то можно?
— Если хохлов в роду нет, хе-хе...
Он набрал в банку воды и вытащил большой полиэтиленовый мешок с чаем.
— Вообще говоря, книги здесь всякие. Вся классика. Поэзии хватает. Замполит говорит, что у него даже дома таких нет. А эти пидоры, — кивнул он на дверь, — берут почитать, а сами то портачки рисуют, то на самокрутки страницы выдирают. Или вообще теряют. А мне перед Филаретовым отчитываться потом. До меня тут был один мудак библиотекарем, назаписывал кого попало. Когда я заступил, триста с лишним человек числилось. Ну, куда на хуй? Я ревизию провел, посчитал, сколько книг на руках, сколько на полках. Потом, когда стали обратно сдавать, аж ужаснулся — не книги, а дранки какие-то. И самые драные, как ты думаешь, кто сдает? Конечно, хохлы!
