Джулиан Барнс - Любовь и так далее
ДЖИЛИАН: Разумеется, супружеский секс бывает не только в браке. И это, наверное, самое худшее, что может быть. Прошу прощения, я не хотела вас отвлекать. Может быть, вы как раз собирались заняться вот этим самым.
8. Без обид
СТЮАРТ:
— Где вы взяли мой номер?
— В телефонной книге.
Почему-то в последнее время я только и отвечаю на этот вопрос. Сначала — Оливер, теперь — Элли. Я хочу сказать, что, как правило, номера почти всех абонентов есть в телефонной книге. В любой нормальной стране. Я не пользуюсь никакими продвинутыми системами по добыванию информации.
Хотя, может быть, меня не было в Англии слишком долго? Да, наверное. Например, когда я вошел в ту антикварную лавку у Лэдброк-Гров и сказал, что мне нужна небольшая картина, и чтобы обязательно — грязная. Женщина за прилавком посмотрела на меня как-то странно, что, в общем-то, было вполне понятно. Нет, нет, поспешил объясниться я, мне нужна маленькая по размерам картина, которая нуждается в очистке, после чего женщина-продавщица посмотрела на меня еще более странно. Может быть, она подумала, что я думаю, что так выйдет дешевле. Но, как бы там ни было, она показала мне три-четыре картины и сказала:
— Боюсь, что эта еще и немного испорчена, вот тут — краска немного осыпалась.
— Хорошо, — сказал я и купил именно эту картину. Женщина-продавщица явно ждала от меня объяснений. Но с возрастом я кое-чему научился. В частности: ты не обязан никому ничего объяснять, если тебе этого не хочется.
То же самое было, и когда Элли приехала забирать картину. Она озадаченно оглядела мою квартиру, и я снова не стал ничего объяснять. Я ей представился как Хендерсон и не стал ничего объяснять. Я показал ей картину и не стал ничего объяснять. Вернее, я объяснил, что не собираюсь ничего объяснять.
— Я уверен, что это хлам, — сказал я. — Я вообще не разбираюсь в живописи. Но мне нужно, чтобы эту картину почистили. На то есть причины.
Она спросила, можно ли вынуть картину из рамы. И только тогда я по-настоящему обратил на нее внимание. Когда она только вошла, она показалась мне просто еще одной из миллиона девушек в черном, которые, очевидно, распространились в Англии, пока меня не было. Черный свитер, черные брюки, ботинки с квадратными носами на каблуке-клине, маленький черный рюкзак, волосы выкрашены в тот радикальный черный цвет, которого не существует в природе. Во всяком случае, в Англии.
Она достала из рюкзачка набор инструментов, и хотя то, что она сделала, было совсем несложно, я и сам бы мог это сделать — перерезала какую-то веревочку сзади, вынула какие-то скрепки, — она проделала это искусно, и ловко, и очень умело, без единого лишнего движения. Я всегда думал, что если ты хочешь получше узнать человека, в частности — женщину, не надо ее приглашать на романтический ужин при свечах, надо просто понаблюдать за ней за работой. Когда она полностью сосредоточена, но не на тебе. Понимаете, что я имею в виду?
Потом я задал ей несколько вопросов, которые собирался задать с самого начала. Сразу стало понятно, что она восхищается Джилиан.
Можно было бы предположить, что и ногти у нее будут черными. Но они были не черными, и мне это понравилось. Я даже подумал: хорошо, что они не черные. На самом деле, они были покрыты бесцветным прозрачным лаком. Как лак на картинах, наверное.
ОЛИВЕР: Снова вечер в пивной. Задумайтесь о метаморфозах таверны. Давным-давно, когда прошлогодний снег еще не растаял, когда броненосцы под белыми флагами бороздили волны, когда монеты тяжело ложились в ладонь и процветал королевский адюльтер, когда Вестминстер был полновластным творцом закона, а в старом добром английском яблоке сидел старый добрый английский червяк — вот тогда паб был пабом. Узрите крепкого телом ломового извозчика, который подвозит эль местного производства дородному трактирщику с бакенбардами, а тот разбавляет его водой, дабы не способствовать алкоголизму среди бледных подростков с лицами, словно сыворотка, а вот и сам бледный подросток, слюнявый идиот, расточительный муж пришел прогулять сбережения семьи, mutile de guerre,[65] грудь в орденах, уже слегка окосел за любимым столиком, а в дальнем углу старики с беззубыми деснами стучат костяшками домино. Завсегдатаи оставляют свои персональные оловянные кружки на гвоздиках над барной стойкой, вонючий Лабрадор дремлет у очага, где потрескивает огонь, и на мгновение — лишь на мгновение, пока лукавый офицер-вербовщик не бросит королевский шиллинг в твой разбавленный эль, — жизнь кажется постижимой и безмятежной в этом мужском анклаве.
Не то чтобы я посещал подобные питейные заведения, не поймите меня неправильно. Очевидный frottage[66] тестостерона и сентиментально-слезливое братство эля — сие не приводит Олли в восторг. Но потом — в один, без сомнения, опознаваемый момент, — произошло официальное представление респектабельных заведений, куда можно прийти и с женщиной… обеспечение сносной закуской и игристыми винами… невинные развлечения, настольные игры, стриптиз, телевизоры, настроенные на спортивный канал… хорошие коллекционные вина и вкусная качественная еда, плюс к тому — полная депортация жесткой дубовой мебели, гарантированно провоцирующей геморрой. Все это вместе — назовем это гентрификацией или генной модификацией, в зависимости от того, которое из глубокомысленных определений Стюарта вам более по душе, — ни капельки не огорчило Оливера. У любителей семиотических систем есть все основания рассматривать паб как символ широких общественных тенденций. Как нам недавно напомнил вестминстерский дож, мы все — представители среднего класса. Добро пожаловать, стало быть, о туристы, в Грандиозную Бельгию, Великую Голландию.
Сосредоточься, Оливер. Ближе к пабу, пожалуйста. Место действия, замысел, действующие лица.
Ой, как, однако же, голос совести напоминает — по модуляциям и по слогу — голос Джилиан. Может, поэтому люди и женятся? Существует немало теорий о том, что побуждает мужчину жениться — его сексуальное предназначение, его мама, его Doppelganger,[67] деньги будущей жены, — но, может, на самом деле, ему просто хочется обрести свою совесть? Бог его знает, почему большинство мужчин патологически не способны найти ее на ее традиционном месте, где-то близ сердца и селезенки, но раз уж они не способны, то почему бы не обзавестись ею в качестве вспомогательного аксессуара типа открытого солярия на крыше или руля с металлическими спицами? Или, может быть, все происходит наоборот: мужчина вовсе не ищет в жене заменителя совести, но женщина, вступая в брак, неизбежно — по настоятельной необходимости — становится совестью мужа? Это было очень банально. Не говоря уж о том, что трагично.
Сосредоточься, Оливер. Замечательно. Мы сидели в роскошной таверне — в этаком пивном Ритце, — которую выбрал Стюарт. Назовите ее, как хотите, главное — чтобы название было стильным и предпочтительно аллитеративным. Мы пили… что вам нравится, то и пили. И Стюарт — это я хорошо запомнил — был настоящим другом. Или, вернее: Настоящим Другом. Стюарт не был бы Стюартом, если бы обошелся без пустой болтовни и бахвальства, но, насколько я понял, смысл его длинных цветистых речей был прост, как просты все янки: Я преуспел, значит, и ты преуспеешь тоже. Как так, о малый Владыка вселенной, вопросил я, положив голову на передние лапы, как пабовый Лабрадор на старинной гравюре. Я так понял, у него на уме уже был некий бизнес-план или программа спасения. Я тонко намекнул, что не отказался бы от денежной инъекции — я уже был готов уподобить себя джанки в ломках, но потом передумал из опасения, что он может понять меня буквально, и ограничился нейтральным сравнением, что мне нужна денежная инъекция, как диабетику нужен укол инсулина. Стюарт призвал меня сохранить нашу тайну от Джилиан; вроде как мы — два брата-солдата у бивачного костра. На самом деле, я уже начал всерьез опасаться, что сейчас мы достанем наши швейцарские армейские ножи, сделаем по надрезу на пальце и побратаемся на крови.
— Стало быть, — сказал я, когда мы поставили кружки на картонные кружочки-подставки, — без обид? Все — кровь под мостом?
— Не понимаю, о чем ты, — ответил он.
Стало быть, все и вправду в порядке.
МАДАМ УАЙЕТТ: Стюарт спрашивает, что такое мягкие чувства. Я говорю, что не понимаю, о чем он. Он поясняет:
— У нас в английском, мадам Уайетт, когда говорят «без обид», говорят, если дословно, «никаких жестких чувств», а если есть жесткие чувства, значит, должны быть и мягкие, и мне интересно, что это такое.
Я говорю ему, что прожила в Англии тридцать лет, если не больше — скорее всего, больше, — но что я определенно не понимаю, так это ваш совершенно безумный язык. И совершенно безумных англичан, уж если на то пошло.
