Игорь Сахновский - Свобода по умолчанию (сборник)
«Но вы-то знаете, что им ответить?» – Белоснежка по долгу службы изображала острый интерес.
«Я знаю, что я русский. И православный. Вот и всё – этого достаточно! Это мой главный ответ на любой вопрос. У нас свой, особый путь. Я слышал от святых отцов, что у нас и конец света будет свой, особый. А Запад боится и завидует нам – пусть берут пример!»
«А нам есть с кого брать пример? Разве мы сами не совершали ошибок?»
«Мы совершали ужасную ошибку, когда либералы захватили власть: они хотели, чтобы весь народ, задрав штаны, бежал в гнилой либерализм. Вся страна от этого стонала, пока русский мир не начал вставать с колен. Независимость дорого стоит! Об этом знает братская Северная Корея – вот с кого надо брать пример! Об этом знают в Китае. Помните, что было на главной площади в Пекине? Там расстреляли сразу тысячу агентов-провокаторов и тем самым спасли страну. А у нас и сегодня предатели, потенциальные агенты ходят как ни в чём не бывало, живые и невредимые. Как прикажете с ними поступить?..»
«Гнать, – вмешался Жабулаев. – Гнать ссаными тряпками! Разрешите, я добавлю. Сейчас вся надежда на истинных патриотов – на таких, как Макар. Он готов отдать жизнь, даже поступиться успехом и личным комфортом ради принципов. Даже если от нашего поколения не останется никого, то Макар останется. Он будто бы сделан из куска металла. Но это не помешало ему подружиться со мной, прочесть моё произведение и дать высочайшую оценку».
На этих словах «умный дом» в турбановском люксе резко опомнился и одним махом вырубил телевидение, а вместе с ним и судьбоносный писательский диалог.
Турбанов подошёл к окну, чтобы выглянуть на улицу, и не поверил своим глазам: приблизительно пятисотметровый отрезок Ленинского проспекта, примыкающий к отелю «Новый Русский Парадайз», был абсолютно пуст – ни одного человека и ни одного автомобиля. Все машины с гостиничной стоянки тоже как ветром сдуло, а по краям зачищенного пространства, справа и слева красовались милицейские кордоны.
«Это что, всё по мою душу? – удивился Турбанов. – Боже, какая честь».
31
Улица пустовала в оцеплении так долго, что Турбанов успел нафантазировать: готовится либо захват здания, либо эвакуация жильцов и персонала. Либо и то, и другое.
Но тут наконец где-то сбоку хлопнула автомобильная дверь, и появился неприметный человек в сером, идущий быстрым шагом к парадному входу. При взгляде из окна сверху эта костюмированная серость почти сливалась с асфальтом, и могло показаться, что по тротуару движется крупная мышь. Позади, на довольно приличной дистанции, шёл ещё более невзрачный субъект с чемоданом.
В дверь номера постучали, и гостеприимный Турбанов сразу открыл:
«Заходите. Правда, у меня тут немного накурено».
Генерал-лейтенант Флагман, вместо того чтобы поздороваться, приложил указательный палец к губам и сделал предупредительный панорамный жест: дескать, уши есть везде! Войдя, он первым делом заглянул в туалет и гардеробный шкаф.
Тут подоспел второй субъект, так же молча вошёл в номер и возложил свой чемодан плашмя на журнальный столик.
(«Это ещё зачем? – подумал Турбанов. – Опять, что ли, деньги? Агата и так справляется с трудом».)
Между тем второй гость, распахнув чемодан, углубился в его недра: что-то подкручивал, подгонял, пока оттуда не послышался жёсткий, душераздирающий визг бормашины.
Флагман вымолвил что-то вроде: «Бссь!», его подчинённый вскрикнул: «Слушссь, тварщ гнерал!», щёлкнул каблуками и, не прощаясь, убежал.
Так что инструктаж проходил на фоне пронзительной зубоврачебной тоски. Турбанов не сразу к ней приноровился и потому не смог расслышать торжественное начало генеральской речи.
В ней была ещё одна особенность: Флагман говорил удивительно гладко и монотонно, словно зачитывал вслух казённый документ, хотя никакую бумагу перед глазами не держал, а глядел прямо перед собой. Однако время от времени он как-то странно смаргивал и кое-что пояснял своими словами, резко переходя с официального стиля на этакий свойский жаргон. Оставалось предположить, что генерал пользуется электронными линзами и читает с помощью встроенного текстового суфлёра.
«…Ввиду нарастающих финансовых рисков и настоятельной необходимости срочного укрепления национальной финансовой безопасности, а также в целях предотвращения утраты подавляющей части валютных резервов высшего эшелона… Ну, в том смысле, чтобы не попасть на бабки всей страной. Офшоры-то – всё, каюк, накрылись медным тазом. А эти пидоры под видом политики могут всю нашу капусту зажать… Так. В ходе оперативных вербовочных мероприятий, позволивших привлечь к сотрудничеству официальное должностное лицо из кабинета министров Великобритании, удалось достичь… Короче, наши смогли прикупить одного важного кента, а он втихую надавил на один козырный банк… Достигнутая договорённость позволяет осуществить безопасное разделение средств национального валютного фонда между четырьмя бенефициарными владельцами на четырёх банковских счетах, координируемых и управляемых чрезвычайным финансовым агентом. Вышеназванный чрезвычайный финансовый агент… Ну, это лично вы имеетесь в виду, Сергей Терентьевич, поздравляю с назначением! – Тут генерал Флагман предельно осклабился и произвёл на свет, наверное, самую сладкую улыбку, на какую только был способен. – Так… Ну, здесь длинно, я скоро закончу… Сохранить названные средства не только в случае прогнозируемого финансового коллапса, на стадии частично контролируемого социального хаоса внутри страны, но и с приближением более высокой опасности…»
«А что за опасность внутри страны?» – поинтересовался чрезвычайный финансовый агент.
«Ну как же? Конец света же. – Генерал даже слегка смутился. – Каждый день на всех каналах только об этом говорят. И на всех оперативках».
«А что, есть признаки?»
«Не признаки, а прямая установка сверху! Вы разве не в курсе?»
Оказалось, Турбанов пропустил мимо ушей чуть ли не главную новость – в стране появилась национальная идея.
Лучшие умы на протяжении многих лет не могли её нащупать и назвать. Но вот несколько месяцев назад на совещании у первого заместителя директора СЦУ по идеологии был найден вариант, который устроил всех. Национальная идея получилась простой и великой – конец света. Разумеется, свой, особый конец. В кратчайшие сроки идею транслировали самым сознательным деятелям науки, искусства, литературы и церкви. Духовенству было настоятельно рекомендовано присвоить себе копирайт. Наиболее удачные трактовки гласили: народ, для которого «на миру и смерть красна», должен воспринять эту идею как стимул к бесстрашной мобилизации перед лицом мировых угроз, а бытовые и материальные трудности – как постыдные мелочи, недостойные внимания в столь важный исторический момент.
Прочие достоинства новой национальной идеи Турбанову остались неизвестны, поскольку генерал Флагман внезапно сменил тему, тональность и выражение лица. Он осмеливается обратиться с сугубо личной просьбой. Посодействовать лично ему, если можно, если только Сергея Терентьевича не затруднит.
«Сами понимаете, чисто по службе, для нашего с вами общего дела. В том смысле, что мне бы в правление Центрального банка, ну, вы понимаете! Или, в крайнем случае, в Совет директоров этого, как его… А уж я в долгу не останусь, любую подноготную первый сообщу и доложу!»
«Я подумаю, – сказал сухо самый чрезвычайный из всех чрезвычайных финансовых агентов. – Буду иметь в виду».
Растроганный Флагман закончил инструктаж в бодром многообещающем темпе. В ближайшие десять дней будут готовы все персональные документы, включая паспорт с дипломатическими визами, а также экипировка, средства связи и места командировочных дислокаций. Просьба – никуда не отлучаться, соблюдать максимальную осторожность, в посторонние контакты не входить.
32
Следующие два дня Турбанов болеет, его непрерывно тошнит, хотя ничего сомнительного он не ел. Агата пробует себя в роли насмешливой сиделки.
«По-моему, ты свежими впечатлениями отравился, а они оказались тухлыми».
«Я всё-таки хочу понять: вот эти генералы и писатели – они что, и вправду так думают, как говорят?»
«Ты как будто вчера родился. Они и вправду говорят и думают, как им выгодно. Плюнь!»
Но вместо того чтобы плюнуть, Турбанов, у которого тошнотные позывы дополнились ещё и высокой температурой, начинает с жаром доказывать, что повальная ложь «в законе» искажает пространство и весь окружающий мир. Тут он к месту цитирует две строчки из чьих-то забытых стихов: «…Что истина хочет довериться слову – а слово соврёт и недорого спросит».
«Ты всё-таки очень умный, – говорит Агата. – Не зря тебя назначили финансовым агентом».
«Не просто агентом, а чрезвычайным. Просьба соблюдать субординацию. Поедешь со мной агентствовать?»
