Ричард Бах - Иллюзии, или Приключения вынужденного Мессии
— Как красиво, Дональд! А я и не знал, что ты умеешь играть на гитаре.
— Ты не знал? Ты что же думаешь, если бы к Иисусу Христу подошли и дали бы ему в руки гитару, он сказал бы: «Извините, я не умею играть на этой штуке»? Ты можешь себе такое представить?
Шимода положил гитару на место, и мы вышли на улицу.
— Если к любому стоящему учителю подойдет человек и обратится к нему на русском или персидском, он не поймет, что ему говорят? И если ему вдруг понадобится собрать трактор или управлять самолетом, он не сможет этого сделать?
— Выходит, ты знаешь все?
— Конечно. И ты тоже. Я просто знаю, что я знаю все.
— И я смог бы точно так же играть на гитаре?
— Нет, у тебя была бы своя манера игры, не такая, как у меня.
— А как бы это у меня получилось? — я вовсе не собирался бежать обратно и покупать себе гитару, просто мне было любопытно.
— Нужно всего лишь отбросить свою веру в то, что ты не умеешь играть. Прикоснись к гитаре так, как будто она часть твоей жизни, чем она и является в какой-то другой твоей жизни. Будь абсолютно уверен в том, что хорошо играть для тебя обычное дело, позволь своему подсознанию управлять твоими пальцами. Так ты и начнешь играть.
Я что-то читал об этом, об обучении под гипнозом, когда ученикам внушают, что они великие художники, и те начинают творить истинные шедевры.
— Дон, мне будет трудно избавиться от уверенности в том, что я не умею играть на гитаре.
— В таком случае тебе будет трудно научиться играть. Тебе годами придется практиковаться, перед тем как ты позволишь себе играть хорошо, перед тем как твое сознание скажет тебе, что ты достаточно выстрадал, чтобы заслужить право хорошо играть.
— Тогда почему я так быстро научился управлять самолетом? Говорят, что это не так просто, но я схватывал все на лету.
— А ты хотел летать?
— Больше всего на свете! Ничего так много для меня не значило. Я смотрел вниз на утренние облака, на то, как поднимается дым из труб, и я видел…О, я начинаю понимать. Сейчас ты скажешь: «Ты никогда не относился так к гитарам». Верно?
— Ты никогда не относился так к гитарам, верно?
— Мне в голову пришла странная мысль. Дон, а как ты научился летать? Просто в один прекрасный день ты сел в «Трэвел Эйр» и полетел, хотя до этого не управлял самолетом?
— У тебя неплохая интуиция.
— Ты не сдавал экзамены на права? Нет, погоди, у тебя, должно быть, совсем нет прав, обычных прав на вождение самолета.
— Ты имеешь в виду листок бумаги, Ричард? Ты говоришь об этих правах?
— Да, именно о листке бумаги.
Он не стал лезть в карман или доставать бумажник, он просто разжал пальцы правой руки. На ладони лежали его летные права, будто он держал их в руке и ждал, что я попрошу его показать их. Они не были ни потертыми, ни согнутыми, и я подумал, что десять секунд назад их вообще не существовало.
Но я взял их и внимательно рассмотрел. Это было официальное удостоверение пилота с печатью Департамента Транспорта. Дональд Уильям Шимода, проживающий в штате Индиана, свидетельствовался в том, что является гражданским пилотом и имеет право на вождение одно— и двухмоторных самолетов и планеров.
— А права на вождение гидросамолетов и вертолетов у тебя есть?
— Если они мне понадобятся, они у меня будут, — сказал он так таинственно, что я расхохотался раньше него. Дворник, подметавший тротуар, посмотрел на нас и тоже улыбнулся.
— А как насчет меня? — спросил я. — Я хочу удостоверение пилота международных линий.
— Тебе придется самому подделывать себе права, — сказал он.
17.
На радиошоу Джеффа Сайкса я увидел Шимоду таким, каким раньше не видел ни разу. Шоу началось в девять вечера и шло до полуночи. Транслировалось оно из комнатушки, заставленной проигрывателями, магнитофонами и пультами, и заваленной катушками с рекламными пленками.
Сайкс открыл шоу и спросил у Дональда, нет ли ничего противозаконного в том, что мы летаем по стране на старинных самолетах и катаем пассажиров.
Было бы естественным ответить: нет, в этом нет ничего противозаконного, поскольку наши самолеты проверяются так же тщательно, как и любой реактивный лайнер. Они надежнее и прочнее большинства цельнометаллических самолетов, и все, что нам требуется для полетов, это летные права и разрешение фермеров. Но Шимода выбрал другой ответ.
— Никто не может помешать нам делать то, что мы хотим, Джеф, — сказал он.
— Это, конечно, было абсолютно верно, но в ответе отсутствовал всякий такт, необходимый в разговоре с людьми, сидящими у своих радиоприемников и интересующимися, кто и с какой целью летает вокруг их городов на этих старых бипланах. Минуту спустя на пульте Сайкса замигала лампочка.
— Нас вызывает абонент номер один, — сказал Сайкс. — Говорите, мадам.
— Я в эфире?
— Да, мадам, вы в эфире. Наш гость — летчик Дональд Шимода. Говорите.
— Я хочу сказать этому парню, что не все делают что хотят, и что кое-кому приходится работать, чтобы себя прокормить, и брать на себя больше ответственности, чем этим карнавальным летунам.
— Те, кто работает, чтобы себя прокормить, делают то, что им больше всего хочется делать, — сказал Шимода, — так же как и те, кто играет, чтобы себя прокормить.
— В Писании сказано, что в поте лица своего зарабатываем мы свой хлеб насущный, и в скорби едим мы его…
— Мы свободны поступать и так, если этого захотим.
— Делайте свое дело! Мне надоело слушать, как такие, как вы, твердят: делайте свое дело, делайте свое дело! Вы сбиваете людей с толку, и если так пойдет дальше, этот мир рухнет. Посмотрите, что делается с растениями, реками, океанами!
Она дала ему возможность для пятидесяти разных ответов. Он отверг их все.
— То, что мир разрушается, это о'кей, — сказал он. — Мы можем создать тысячу миллионов других миров и выбрать из них любой. Пока людям будут нужны для жизни планеты, планеты у них будут.
Вряд ли он рассчитывал успокоить женщину своим ответом. Я смотрел на Шимоду с удивлением. Он говорил со своей точки зрения перспективы множества жизней, с точки зрения знаний, которыми мог обладать только Учитель. Слушатели же, естественно, предполагали, что дискуссия касается лишь реальности действительного мира, начинающегося рождением и заканчивающегося смертью. Он знал это… Почему он этого не учитывал?
— Вы считаете, что все о'кей, — продолжала женщина, — что в мире, окружающем нас нет ни зла, ни греха? Это вас не беспокоит?
— Не о чем беспокоиться, мадам. Мы видим лишь крохотную частицу целого, которую называем жизнью, и эта частица — фальшивка. Все находится в равновесии. Без собственного на то согласия никто не страдает и никто не умирает. Никто не делает того, что ему делать не хочется. Вне того, что делает нас счастливыми и вне того, что делает нас несчастными, не существует ни добра, ни зла.
Это также не успокоило леди на другом конце телефонного кабеля, но она взяла себя в руки и спросила:
— Откуда вы все это знаете? Почему вы уверены в том, что все, что вы говорите, правда?
— Я не знаю, правда ли это, — сказал он. — Я верю в то, что это правда, потому что мне нравится в это верить.
Я закрыл глаза. Он мог бы сказать, что испытал все это сам, и что все это истина… Исцеления, чудеса, вся его жизнь подтверждала правдивость его слов. Но он не сказал этого. Почему?
— Каждый, кто когда-нибудь был кем-то, каждый, кто когда-нибудь был счастлив, каждый, кто когда бы то ни было получил дар жизни в этом мире, был божественно эгоистичной душой, живущей только для себя. Исключений нет.
Следующим позвонил мужчина.
— Эгоистичной душой! Мистер, а вы знаете, кто такой антихрист?
На секунду Шимода улыбнулся и откинулся на спинку стула. Мне показалось, что он чуть ли не лично знаком с собеседником.
— Может быть, вы сами скажете мне, кто он такой? — сказал он.
— Христос говорил, что мы должны жить для своих собратьев. Антихрист говорит: будьте эгоистами, живите для себя, пусть остальные идут к черту в ад…
— Или к Богу в рай, или еще куда-нибудь, куда бы им ни захотелось пойти.
— Вы опасный тип, вы знаете об этом, мистер? Что если бы все вас послушались и начали делать все, что им захочется? Что бы тогда случилось?
— Я думаю, что тогда Земля, пожалуй, была бы самой счастливой планетой в этой части Галактики.
— Мистер, я не уверен, что мне хотелось бы, чтобы мои дети вас слушали.
— А вы не спрашивали у ваших детей, что они хотят слушать сами?
— Если мы все свободны делать то, что хотим делать, тогда я свободен придти к вам на поле со своим ружьем и размозжить вашу дурацкую голову.
— Конечно, вы свободны это сделать.
Раздался резкий звук брошенной трубки. Где-то в городе был, по крайней мере, один рассерженный человек. Остальные люди, недовольные нам, звонили в это время на студию. На пульте мигали все лампочки.
Все могло быть иначе. Он мог бы сказать то же самое, но по-другому, никого не разозлив. Мной овладело чувство, подобное тому, которое я испытывал в Трое, когда толпа окружила его. На его месте я бы отсюда улетел, и чем скорее, тем лучше. Книга не помогла мне.
