Джеффри Евгенидис - А порою очень грустны
Ожидание. Тревожное смятение, вызванное ожиданием любимого существа (свидания, телефонного звонка, письма, возвращения) и его мелкими задержками.
…Ожидание — это заклятие: я получил приказ не двигаться. Ожидание телефонного звонка сплетается таким образом из мельчайших запретов — бесконечно мелких, вплоть до полупостыдных; я не позволяю себе выйти из комнаты, сходить в туалет, даже позвонить (чтобы не занимать аппарат)…
Ей было слышно, что в квартире внизу работает телевизор. Спальня Мадлен выходила на купол Капитолия штата Род-Айленд, ярко освещенный на фоне темного неба. Отопление, которое они не могли регулировать, по-прежнему работало, батарея впустую постукивала и шипела.
Чем больше она об этом думала, тем лучше Мадлен понимала, что слова «предельное одиночество» не просто позволяют описать ее чувства к Леонарду. Они объясняют, как она чувствовала себя всегда, когда влюблялась. Они объясняют, что такое любовь, а может быть, даже и то, в чем тут подвох.
Зазвонил телефон.
Мадлен приподнялась в постели. Загнула страницу, на которой остановилась. Выждала, сколько сумела (три звонка), прежде чем снять трубку.
— Алло?
— Мадди?
Это звонил из Приттибрука Олтон.
— А. Привет, пап.
— Что-то ты не очень рада.
— Я занимаюсь.
В своей обычной манере, не тратя слов, он перешел к текущим делам:
— Мы с матерью тут как раз обсуждали планы насчет твоего выпуска.
На секунду Мадлен подумала, что Олтон имеет в виду обсуждение ее будущего. Но тут она поняла, что речь идет просто об оргвопросах.
— Сейчас апрель, — сказала она. — Выпуск в июне.
— Мой опыт подсказывает, что в университетских городах гостиницы бронируют за несколько месяцев. Так что нам надо решить, что делать. Значит, так, варианты такие. Ты слушаешь?
— Да. — И Мадлен тут же начала отключаться.
Она снова сунула ложку в банку с арахисовым маслом и поднесла ко рту, на этот раз просто облизывая.
В трубке голос Олтона говорил:
— Вариант номер один: мы с матерью приезжаем вечером накануне церемонии, останавливаемся в гостинице, а с тобой идем на ужин в день выпуска. Вариант номер два: приезжаем утром в день церемонии, завтракаем с тобой, потом уезжаем после церемонии. Нас оба расклада устраивают. Выбирай ты. Только позволь мне разъяснить, какие плюсы и минусы в каждом.
Мадлен собиралась было ответить, как по параллельному телефону заговорила Филлида.
— Привет, моя хорошая. Надеюсь, мы тебя не разбудили.
— Нет, не разбудили, — рявкнул Олтон. — Одиннадцать часов — для студента не поздно. Особенно в пятницу вечером. Э, а что ты вообще делаешь дома в пятницу вечером? У тебя что, прыщ вскочил?
— Привет, мам, — сказала Мадлен, не обращая на него внимания.
— Мадди, милая, мы делаем ремонт у тебя в спальне, я у тебя хотела спросить…
— Вы делаете ремонт в моей спальне?
— Да, там надо все подновить. Я…
— В моей комнате?
— Да. Я думала там новый ковер положить, зеленый. Знаешь, такой приятный зеленый.
— Как же так! — воскликнула Мадлен.
— Мадди, мы уже четыре года ничего не трогали в твоей комнате — можно подумать, это храм какой-то! Мне бы хотелось иногда использовать ее для гостей, там же ванная встроенная. Не волнуйся, когда приедешь домой, она по-прежнему останется за тобой. Это всегда будет твоя комната.
— А как же мои обои?
— Они старые. Облезают.
— Обои я менять не позволю!
— Ой, ну ладно. Обои оставлю как есть. Но ковер…
— Прошу прощения, — сказал непререкаемым тоном Олтон. — Я позвонил, чтобы поговорить о выпуске. Фил, ты перехватываешь инициативу. С ремонтом вы как-нибудь в другой раз разберетесь. Так вот, Мадди, давай я объясню, какие тут плюсы и минусы. Когда твой двоюродный брат заканчивал Уильямс, мы все собрались на ужин после церемонии. И если помнишь, Доутс все время жаловался, что не смог пойти ни на одну вечеринку, — и ушел в середине ужина. Так вот, мы с мамой готовы остановиться на ночь — или на две ночи, — если нам удастся с тобой повидаться. Но если у тебя много планов, может, вариант с завтраком более разумный.
— До выпуска еще два месяца. Я еще даже не знаю, что там будет.
— Я же отцу так и говорила, — сказала Филлида.
Мадлен пришло в голову, что они занимают линию. Она резко оборвала:
— Дайте подумать. Мне пора. Я занимаюсь.
— Если мы останавливаемся на ночь, я бы хотел побыстрее забронировать, — повторил Олтон.
— Позвони мне в другой раз. Дай подумать. В воскресенье перезвони.
Она повесила трубку, не дождавшись, пока Олтон замолчит, поэтому, когда через двадцать секунд телефон зазвонил снова, Мадлен сняла трубку и сказала:
— Пап, ну хватит. Не обязательно сегодня вечером решать.
На том конце помолчали. Потом мужской голос произнес:
— Папой меня звать необязательно.
— О господи! Леонард? Извини! Я подумала, это отец. Он уже по поводу планов на день выпуска агонизирует.
— Я тут тоже слегка агонизировал.
— По поводу чего?
— По поводу того, чтобы тебе позвонить.
Это ей понравилось. Мадлен провела пальцем по нижней губе. Потом сказала:
— Ты уже успокоился или хочешь попозже перезвонить?
— Сейчас я сижу, все хорошо, спасибо, что поинтересовалась.
Мадлен подождала продолжения. Его не последовало.
— Ты просто так звонишь? — спросила она.
— Помнишь тот фильм Феллини? Я подумал, может, ты сможешь, если не очень, это самое, я понимаю, некрасиво так поздно звонить, но я в лабе сидел.
Голос у Леонарда был действительно немного нервный. Это ей совсем не понравилось. Нервные парни были не во вкусе Мадлен. Если парень нервный, значит, у него есть причина нервничать. До этого момента Леонард казался скорее персонажем страдающим, чем нервным. Страдающий — это лучше.
— По-моему, ты не закончил фразу, — сказала она.
— А что я забыл?
— Может, вот так: «Не хочешь ли со мной сходить?»
— Буду очень рад, — ответил Леонард.
Мадлен нахмурилась в трубку. У нее было ощущение, что Леонард этот разговор подстроил, как шахматист, который видит на восемь ходов вперед. Она уже собиралась выразить неудовольствие, как вдруг Леонард сказал:
— Извини. Не смешно получилось. — Он прочистил горло, словно комик. — Слушай, не хочешь сходить со мной в кино?
Она ответила не сразу. Небольшое наказание он заслужил. Поэтому она помучила его — еще три секунды.
— Да, я люблю кино.
Вот оно, тут как тут, это слово. Интересно, заметил ли Леонард, подумала она. Интересно, что это значит — то, что сама она это заметила? Слово как слово, в конце концов. Так часто говорят.
На следующий день, в субботу, капризная погода снова ухудшилась, похолодало. Идя к ресторану, где они договорились встретиться, Мадлен мерзла в своей коричневой замшевой куртке. Потом они отправились в «Вагонетку» и нашли продавленный диван, стоявший среди других разномастных диванов и кресел, которыми был обставлен этот арт-хаусный кинотеатр.
Следить за развитием сюжета ей было нелегко. Реплики в повествовании были не такие четкие, как в голливудском кино, в фильме присутствовало нечто от сновидения; несмотря на свою насыщенность, он состоял из разрозненных отрывков. Зрители, будучи университетской публикой, со знающим видом смеялись над пикантными моментами, какие бывают только в европейской культуре: когда женщина с огромными сиськами засунула свою огромную сиську в рот юному герою или когда старик на дереве закричал: «Хочу женщину!» Тема у Феллини была на первый взгляд та же, что у Ролана Барта, — любовь, но здесь, в итальянском варианте, все упиралось в тело, в отличие от французского, где все упиралось в разум. Интересно, подумала она, знал ли Леонард, о чем «Амаркорд». Интересно, подумала она, не рассчитывал ли он таким образом создать у нее настроение. Настроение у нее, между прочим, было подходящее, но не из-за фильма. Кино было снято красиво, но вызывало замешательство, напоминало ей о собственной наивности и провинциальности. Оно казалось и слишком фривольным, и слишком мужским.
Когда фильм кончился, они вышли на Саут-мейн. Они не договаривались о том, куда пойти. Мадлен приятно было осознавать, что Леонард хоть и высокий, но не такой уж высокий. Надень она каблуки, ее макушка была бы выше его плеч, почти на уровне подбородка.
— Ну как оно тебе? — спросил он.
— По крайней мере, теперь я знаю, что такое феллиниевский.
Очертания центра были справа, за рекой, шпиль здания, попавшего в комиксы о Супермене, виднелся на фоне неестественно розового городского неба. На улицах было пустынно, если не считать людей, вышедших из кино.
— Моя цель в жизни — стать прилагательным, — сказал Леонард. — Чтобы все ходили и говорили: «Какая бэнкхедианская вещь». Или: «На мой вкус, какой-то слишком бэнкхедианский».
