Виктория Токарева - Кругом один обман (сборник)
Красивое лицо пани покривело и потеряло всю красоту. Праздник был подпорчен, но скоро восстановился. Гости ринулись за стол, стали вдохновенно пожирать, опустошать, разрушать красоту сервировки.
В конце праздника Сашка пошел в туалет, уселся на толчок и заснул. И больше никто не мог попасть в туалет. Пришлось ломать дверь и снимать Сашку с голым задом.
Но все это осталось в прошлом. Голый зад постарались забыть. Время смывает и не такие события.
Родился сыночек Филипп.
Удобно было называть «Филечка», но свекровь настаивала на произношении полного имени, поскольку Филипп – это король, а Филя – крепостной, батрак, половой.
Тата придумала ему имя Фуфа.
У Фуфы были большие круглые глаза и пышный рот. Глазастый и губастый. Прозрачные слюнки, как у верблюжонка.
Тата целовала его в мокрую мордочку, задыхалась от любви. Обмирала. Вся любовь без остатка принадлежала Фуфе, ни грамма не оставалось на окружающих, даже на родителей.
Жили отдельно, слава богу.
Однажды мама Таня пришла к Тате, ей захотелось проявить заботу. Она купила живых карпов и стала готовить фаршированную рыбу. Этому блюду она научилась в еврейской семье своего мужа и готовила лучше, чем сами евреи.
Тата воспользовалась присутствием мамы Тани и куда-то отлучилась на пару часов.
Вернулась. Фуфа был жив-здоров и весел. Она взяла его на руки. Фуфа уже держал головку, их лица были на одном уровне. Неожиданно Фуфа рыгнул, и Тату обдало рыбой, луком и перцем. Это значит, его, восьмимесячного ребенка, который питался только материнским молоком и молочными смесями, накормили фаршированным карпом.
Тата ужаснулась, вошла в кухню с ребенком на руках. Мама Таня стояла с невинным лицом – верный признак того, что нашкодила и скрывала шкоду.
– Ты зачем кормила его рыбой? – прошипела Тата. – Ты хочешь, чтобы он умер?
– Я не кормила. Он сам отобрал.
Оказалось, мама Таня держала Фуфу на руках и пробовала с тарелки рыбу, а Фуфа развернул ее пальцы к своему рту и отведал. И ему очень понравилось. И бабушка положила мальчику целый кусок, и Фуфа сожрал с превеликим удовольствием. И ничего не случилось. Никто не умер. Тата поняла, что ребенка пора прикармливать чем-то существенным.
Был еще один незатейливый случай.
Филипку исполнилось два года. Он ловко ползал на коленях и на руках, как маленькая рептилия.
Мама Таня пришла навестить дочку и внука и, как всегда, стала улучшать их жизнь. Если не фаршированная рыба, то генеральная уборка. Ее любовь проявлялась в действии. Просто сидеть и умильно смотреть на красавчика-внука или делать ему «козу» – не в характере мамы Тани. Любовь проявляется в поступке. А поступок – это генеральная уборка: вымыть окна, выстирать занавески, пропылесосить ковры и диваны. Если надо, побелить потолок.
Можно было нанять уборщицу, ту же маляршу Валю. Но мама Таня никому не доверяла. Она считала, что кругом один обман и по-настоящему человек старается только для себя, для своих близких. А для чужих хочется нахалтурить и взять в два раза больше. Миром правит жадность. Поменьше сделать и побольше взять.
Тата так не считала. Она привыкла к любви окружающих, к добру, к Сашиному смеху. Саша был оптимист. Не любил зацикливаться. Он жил с удовольствием: смеялся во весь рот, ел с аппетитом. Любил поесть вкусно, но мог насытиться чем угодно – хлебом, например, заедая его луком, гречневой кашей, картошкой в мундире. Легкий был человек.
Саша любил свою греблю, любил воду, любил побеждать. Но и проигрывать тоже умел. Без этого не бывает спорта.
Однако вернемся к маме Тане. Она принялась за уборку, не учитывая хозяев в доме. Всех разогнала по углам и принялась мыть окна. По дому гуляли сквозняки. Холодно, неуютно. Как война.
Внезапно Тата ощутила непривычную тишину. Филипок, как правило, ползал под ногами, что-то требовал, орал, наполняя собой дом. А тут – тишина. Как говорят болгары, «страшната тишина». Не просто тихо, а зловеще тихо.
Тата заметалась по квартире, заглядывая во все комнаты.
Заглянула в спальню. Окно было раскрыто настежь – обе створки. К раскрытому окну подвинуто кресло вплотную к подоконнику. На кресле комом лежит одеяло, сверху подушка – вровень с подоконником. А дальше распахнутое окно – ворота в вечность. Если ребенок заберется на кресло, он просто не заметит, как выползет в открытое окно.
Тата застыла как парализованная. Надо подойти к окну и выглянуть. Возможно, Филипок уже лежит внизу на земле. Он уже выпал с девятого этажа, и внизу уже толпа народа.
Тата не могла двинуться с места. Ее родная мать создала аварийную ситуацию. Преступная халатность. Зачем была нужна эта ее генеральная уборка? И что будет с самой мамой Таней? Она не справится с трагедией и сама выкинется в окно следом за внуком… За спиной Таты была еще комната, куда она не заглядывала. Последняя комната плюс туалет и ванная.
Прежде чем идти к подоконнику и смотреть вниз, Тата заглянула в ванную. Пусто. Туалет – пусто.
Последняя комната…
Фуфа тихонечко сидел на стуле перед письменным столом и раскручивал на винтики ее пишущую машинку. Он делал это торопливо, сосредоточенно, боялся, что взрослые прервут такое интересное занятие.
Филипок был жив, здоров. Заинтересован. Все обошлось.
Но не обошлось. Тата на какое-то время, может быть на полдня, сошла с ума. Воображение пошло работать по ложной программе. Ей казалось, что она выглянула в окно, увидела распростертое тельце в полосатой рубашечке. Она побежала вниз, не на лифте, а по лестнице с девятого этажа. Потом выбежала из подъезда, обогнула торец дома и приблизилась к своему мальчику. Подняла его с земли. Он повис на руках, как полотенце. Все его косточки были сломаны, и скелет не держал форму тела. Людей не было. И крови на ребенке тоже не было. Он просто сломался. И все внутренние органы оторвались со своего места.
Тата понесла сыночка домой. Вошла с ним в лифт. В лифте стоял один человек – сосед с третьего этажа Павел Константинович. Он посмотрел на Тату, на свисающего мальчика и удивленно спросил: «Что это?»
И тогда Тата закричала…
Эта картина постоянно прокручивалась в ней как ролик. Тата сидела на стуле с белым лицом, закрыв глаза.
Вошла мама Таня и спросила:
– Ты чего расселась? Могла бы помочь…
Тата завыла, как выпь. Не могла остановиться. Потом выгнала маму Таню домой. Закрыла все окна, проверила все шпингалеты.
Мама Таня ушла, обидевшись. Какого черта? Она хотела навести порядок, а ей не дали, еще и выгнали и обозвали вдогонку.
После этого случая Тату стали преследовать страхи. Когда она оказывалась в метро, тут же себе представляла, что Фуфа упал с платформы на рельсы. Если мылась в финской бане, смотрела на раскаленные камни, и ей представлялось, что Фуфу бросают на эти камни и его тельце шипит, обгорая.
Пошла к врачу. Врач сказал: все нормально. Это подсознание выталкивает страхи. Это просто материнская любовь.
Любовь выстраивала такие вот гримасы. А в остальном жили хорошо, весело.
Тата работала журналисткой в газете, бегала по интервью с интересными людьми. Когда попадалась личность сложная и капризная, посылали Тату.
Она являлась пред светлы очи – юная, улыбчивая, с глазами как вишни. Вокруг нее светлело. Капризная личность спрашивала:
– Сколько тебе лет?
Тата отвечала:
– Двадцать пять, а что?
– Ничего. Какая ты милая…
И это правда. Она была милая, ясная, понятная и чистая, как капля росы.
Однажды Тату послали к писателю Метелкину. Метелкин находился в это время в Доме творчества «Малеевка», и пришлось тащиться в эту самую Малеевку к черту на рога.
Метелкин был шумно знаменит, по-настоящему талантлив. Газета была заинтересована в интервью.
Тата подготовила вопросы, спрашивала умно и профессионально.
Через какое-то время, примерно через полчаса, Метелкин полез с поцелуями. Он был не просто противный, а очень противный: немолодой, обрюзгший, лысый, со слабой порослью над ушами. Однако талантлив космически. Тате неудобно было ему противоречить, она боялась, что может сорваться интервью. Пришлось пойти навстречу пожеланиям трудящихся. Метелкин, без сомнения, принадлежал к этой категории. Он трудился каждый день. Из-под его пера выходили толстые книги с божественным текстом. Метелкин рассказал, уже в постели, как недавно выступал перед студентами МГУ. Он вошел в зал вместе с поэтом Евтушенко. Зал встал.
– Приятно? – спросил себя Метелкин. И сам себе ответил: – Приятно, и нечего пердеть.
Вот это «нечего пердеть» запомнилось на всю жизнь. А больше не запомнилось ничего. Тата обратила внимание, что пенис у Метелкина величиной с наперсток. Темперамент – нуль. Зачем, спрашивается, полез? Зачем она уступила?
После соития, если можно так назвать, Метелкин поднялся и вышел из номера, мелькая бледным задом. Должно быть, отправился в туалет. Тата села на кровати. На улице стемнело, и она увидела свое отражение в окне. Высокая шея, молодые плечи, маленькие груди – красиво. Но что она здесь делает? Это была ее первая измена. В голове пронеслось: «Какой ужас».
