Дзюнпэй Гомикава - Условия человеческого существования
— А почему с ними? — недовольным тоном спросил кто-то из другой группы. — Мы что, вам не по душе?
— Да нет, просто нам будет лучше, ведь мы из одного взвода, — примирительно ответил Кадзи.
Группа Наруто вошла в группу Кадзи, они заняли переднюю комнату.
Когда стемнело, издалека донеслись звуки, похожие на гром. С полудня небо затянуло тучами, поэтому гром никого не удивил, но когда раскаты начали повторяться через определенные интервалы, все поняли, что это орудийные выстрелы.
— Полевое орудие бьет, но не крупное, — сказал Кадзи, видя, что все напряженно прислушиваются. — А вчера стреляли?
— Нет, — ответил Наруто и, подойдя к двери, заглянул в темноту. — Что это там творится?
— А кто же знает! Но тут нам лучше не задерживаться.
Из других комнат стали приходить солдаты, и все спрашивали: «Что же делать?»
Наруто дотронулся до плеча Кадзи.
— Вот увидишь, Кадзи, все они к нам примкнут.
Кадзи решил уйти отсюда на рассвете. Кое-кто не хотел, но Кадзи настоял на своем. Так он неожиданно стал во главе двадцати пяти человек — к ним пристало еще более десятка солдат.
3От Наруто Кадзи узнал о смерти Кагэямы. Привыкший воевать по уставу, Кагэяма дрался, верно, не от отчаянья, как Кадзи, не из бешеного желания остаться живым. Его смелость, скорее всего, была продиктована офицерской муштрой и бесчеловечностью. Воевал не он, а его профессия. В этом отношении, пожалуй, Кагэяма был идеальным офицером.
— Вы бы только посмотрели на него! — рассказывал Наруто. — Командир роты растерялся, его подкосило сразу, толку от него было мало, а Кагэяма стрелял и из винтовки и из пулемета. Я был рядом. Он сказал, что от винтовки нет проку, но потом улыбнулся и добавил: «Конечно, у Кадзи и винтовка свое бы сделала». Он был совершенно спокоен. Когда русские начали наступать, и исход стал ясным, он приказал нам отдать ему все гранаты. «Отступайте, я прикрою вас», — сказал он. Нас тогда еще человек десять оставалось…
Кадзи представил, как Кагэяма лежит в окопе, зажав гранату в руке, как подходят русские…
Иногда человек намеренно плюет на себя. Кадзи вспомнил, как потерял человеческий облик унтер-офицер Онодэра еще до того, как сойти с ума. У Кагэямы не было ни Митико, ни любви, ни иллюзии. Он не верил в свою страну, не верил в победу и дрался с таким азартом потому, что не верил и в жизнь. А Кадзи самозабвенно служил ей.
«Митико, Кагэяма погиб, — мысленно сказал Кадзи, — а я еще жив, надеюсь, что ты тоже. Я знаю одно — я иду к тебе, но если я узнаю, что тебя нет, я не смогу идти дальше. Я живу одной мечтой — увидеть тебя, и я тебя увижу. Только ты, когда увидишь меня, не пугайся. Не пугайся, как бы я ни изменился».
Откуда-то, будто из другого мира, до Кадзи донесся голос:
— Как же все-таки Америка и Россия поделят Японию? Острова, наверно, перейдут Америке, Маньчжурия — России. На том, видно, Трумэн со Сталиным и порешат.
— Тогда мы, выходит, станем врагами Японии?
— Дурень, так и дадут тебе жить в Маньчжурии!
— Советский Союз не возьмет Маньчжурию, — вставил Тангэ, — он вернет ее Китаю.
— Чан Кай-ши?
— Это неизвестно. Во всяком случае, китайцам. Конечно, пока Чан Кай-ши лижет зад американцам, вряд ли они ее отдадут…
— Что ж ты думаешь, Россия зря старалась? Так ни с чем и уберутся отсюда? И Японию не возьмут?
— Тоже неизвестно. Наши-то капиталисты не будут долго размышлять — они сразу продадут страну американцам. Может, и у нас будет такое же марионеточное правительство, как в Маньчжурии. А Россия за территорией не гонится. Им бы Китай красным сделать.
Кадзи, не участвовавший в разговоре, внезапно приподнялся:
— Что ж получается, Тангэ: сейчас вся Маньчжурия захвачена русскими; Чан Кай-ши, конечно, потребует предоставить ему суверенитет. Советы не смогут не пойти ему навстречу. Вот и выходит, что русские попусту старались.
— Китайские коммунисты постараются, — уверенно сказал Тангэ, — тут, брат, уже и до революции недолго.
— Значит, гражданская война… — Кадзи глубоко вздохнул.
Если с концом этой войны жизнь не войдет в берега, а понесется навстречу еще более сокрушительному шквалу, значит, Кадзи и ему подобные, блуждающие сейчас по маньчжурским дебрям, не что иное, как издержки истории, шлак.
— Мы двигаемся медленно, каких-нибудь двадцать-тридцать километров в день, — закинув за спину руки, проговорил Кадзи, — так что, когда мы наконец куда-нибудь придем, в мире уже начнется такая заваруха… Надо спешить, не то опоздаем на автобус…
— Эй, вы, новенькие, — раздался голос из темноты, — вы что, красные?
Ни Кадзи, ни Тангэ не ответили.
— Если красные, почему поджали хвосты, не идете к русским?
— Потому что поджимать нечего, — рассмеялся Тангэ.
— Значит, вы только розовые? — проговорил тот же голос — А я думал, красные, спросить кой о чем хотел…
— О чем же? — не выдержал Кадзи.
— Да ну их, красных, давайте поговорим о бабах, — огрызнулся кто-то.
— А ты подожди, и до баб доберемся, — ответили ему из темноты.
— В моей части был один красный, — сказал кто-то. — Он говорил, что Америка и Англия нарочно столкнули Германию и Советы, чтоб обоих их опрокинуть. Но Россия устояла, и они решили объединиться с ней, чтоб прикончить Японию. Мы уже четыре года из котелка суп хлебаем, знаем эту самую силу Квантунской армии. Поэтому надо концы рубить. А солдаты, — говорил он, — это народ, и Советы наказывать их не будут, всех по домам отправят. Потому что на войну нас, мол, погнали насильно. Поэтому надо не воевать, а сдаваться, и делу конец.
— Интересные вещи ты рассказываешь. Садись-ка поближе, костер разожжем, — предложил Тангэ.
— Разжигай.
— Что же он еще говорил? — спросил Тангэ и стал разжигать огонь.
— Разное. Язык у него был подвешен хорошо, ничего не скажешь. Наша рота на отшибе от полка укрепление сооружала, так вот он, не знаю как, уговорил командира — тот молоденький был, из вольноопределяющихся, — не принимать боя.
Положив у ног винтовку, Кадзи внимательно слушал.
— Правда, условия у нас были особые, связь мы с полком потеряли. Русские ведь быстро шли, и полк смотался без нас. Вот командир роты и решил, что теперь он как бы уже и не военный.
Костер разгорелся, на лицах солдат замелькали огненные блики. Обросшие, грязные, в последнее время не очень-то честно жившие люди походили на разбойников с большой дороги.
— И все сперва хорошо шло, — продолжал рассказчик, — но что вы думаете случилась, когда рота в плен сдалась?
— А на кой мне это знать! — презрительно бросил кто-то. — Пленным я еще не был, да и быть не хочу.
— Так вот, всех должны были погнать на север, на сборный пункт. А оттуда в Сибирь, на рудники.
— Кто это говорил? — спросил Тангэ.
— Не знаю, но в роте только об этом и толковали. Вот я и сбежал.
— А с тем, красным, что стало? — спросил Кадзи.
— Как-то утром нашли мертвым. Так изуродовали, что и не узнать.
— И за дело! — бросил кто-то. — Тоже умник нашелся!
— Не ты ли его?.. — нахмурившись, спросил Кадзи.
— Нет, что ты! У меня злобы на него не было. Как-никак, он всю роту спас. Я разозлился на русских уж потом, когда по дороге сюда увидел, что они не очень-то церемонятся и с гражданскими…
Все молчали. Кадзи смотрел на пляску красных бликов на стене.
— А зачем же он поверил их агитаторам? — нарушил кто-то молчание.
— Он не им верил, — вставил Тангэ, — он верил в ту силу, что движет их армией.
— Как это?
— Он верил, что они сделают невозможными будущие войны.
— А с японцами, значит, пусть все, что угодно, случится, лишь бы войн не было?
— Да, — твердо ответил Тангэ.
— И если даже твою жену изнасилуют?
— Да.
— Если даже отца и мать изобьют до смерти?
— Если на то будут причины — пусть.
— А если без причин? Просто так возьмут и кокнут! По праву победителей!
Тангэ молчал. Все смотрели на него. Молчание было тяжелое, напряженное. Казалось, вот-вот начнется драка. Нарушил молчание солдат, стоявший у стены.
— Может, ты все же скажешь, что ненавидишь русских? А не то и тебе попадет так же, как тому…
— Я этого не скажу.
Тангэ усмехнулся и взглянул на Кадзи. Тот смотрел на него строго. Кадзи раздражало, что Тангэ охотно завел разговор, который они в свое время не закончили. Доводы Тангэ никого не убедят. Кто прав, кто виноват — рассудит история, когда факты станут на свое место.
Не получив поддержки, Тангэ сказал:
— Даже под угрозой ваших кулаков я не изменю своего мнения о Советской Армии.
— Все свое твердит! — сказал кто-то. — Тебя что, Москва подкармливает?
Все загалдели, разбившись на группы. Страсти разгорались, и неизвестно, чем бы все кончилось, если б в это время сидевший у дверей солдат не крикнул:
