Александр Нежный - Там, где престол сатаны. Том 1
– Всякая революция, – высокомерно отчеканил в ответ Гусев, – это насилие. А где насилие – там и жертвы.
– Звери, – сильно и ясно сказал о. Петр.
3
Когда закончилась так внезапно и страшно прерванная литургия, о. Петр вышел из алтаря и медленным взглядом обвел стеснившийся у амвона народ. По пальцам можно было всех пересчитать – тех, кто пришел утром и после пережитых потрясений поспешил назад, под своды церкви, к спасительной и укрепляющей Чаше, да еще старичка в больничной пижаме, двинувшегося вместе с малым стадом к Успенскому собору, там побелевшего от ужаса и схватившегося за сердце при виде сброшенного с колокольни и повисшего на ограде бездыханного звонаря, да еще трех молодых послушниц из разогнанного Рождественского монастыря, в черных, по самые брови надвинутых платках. Не было матери Агнии. Ее Григорий Федорович увел домой, напоил чаем и наказал лежать, определив сиделкой возле нее Лену Калашникову, недавно тайно постриженную о. Иоанном Боголюбовым с именем Ксения, но оставшуюся в миру. Но сам регент стоял среди народа, и весь его хор могучий – две состарившиеся на левом клиросе женщины и Анечка Кудинова – был с ним рядом.
С первыми словами о. Петра скрипнула дверь, кто-то вошел и замер, отойдя от порога чуть в сторону. «Прислали», – с мрачной уверенностью догадался о. Петр. И о. Александр, приблизившись к брату, шепнул, что человек сейчас в церковь вошел никому не ведомый и, скорее всего, это гусевский наушник и соглядатай.
– Не гнать же его! – громко сказал о. Петр.
Все обернулись, оглядели незнакомца и еще теснее сбились у амвона.
– По отцу Михею, страдальцу и мученику, безвинной гибели которого мы все были потрясенные свидетели, сегодня же отслужим панихиду. А пока – помолимся.
– Боже духов и всякия плоти…
Голос о. Александра прервался. Все рассуждения о необходимости перемен в Церкви как бы сами по себе ни были неоспоримы и умны, теряли всякую ценность и превращались в пустые слова, когда сброшенное злодеями с колокольни тело звонаря истекало кровью на ограде собора. Казалось, проще самому умереть, чем ответить на гибель о. Михея привычной, но с каждой новой бедой лишающейся своей силы ссылкой на Создателя: по Его-де попущению свершилось. Зачем тогда вообще нужна Церковь – с переменами или без перемен, с епископами: монахами или состоящими в законном браке, славящая Бога на церковнославянском или русском языке? Где ангелы, которые должны были подхватить и бережно опустить на землю несчастного Михея? Где Покров Богородицы, когда-то сберегший целый Константинополь, а теперь не спустившийся с небесных высей, дабы защитить маленький Сотников? А Спаситель? Что проречет Он представшему перед ним Михею? Скажет ли: ступай, бедный скопец, от людей оскопленный, вера твоя не спасла тебя? Или все-таки спасла – и насквозь пронзенное и истекающее кровью тело звонаря облечено будет в белые одежды, а сам он отныне и навсегда причислен к праведникам?
– Саша, – тихонько окликнул его брат. – Дальше.
Отец Александр вытер слезы, затуманившие глаза.
– …смерть поправый, – с глубоким вздохом произнес он, – и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый; сам, Господи, упокой душу усопшего…
– Убиенного! – резко сказал о. Петр, и старший брат кивнул, соглашаясь.
– …убиенного раба Твоего Михея, в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание…
– Во блаженном успении, – тихо, боясь попасть не в лад, пропел по окончании молитвы о. Петр, и Анечка Кудинова, чудным, мощным своим голосом, и обе певчие, и сам Григорий Федорович Лаптев, и все, кто был в храме, подхватили, терзая душу и неизбывной горечью последнего прощания, и упованием на безмерность божественного милосердия, и надеждой на ожидающую всех – и уже преставившихся, и еще живых – жизнь будущего века, – вечный покой подаждь, Господи, убиенному рабу Твоему Михею и сотвори ему вечную память.
И трижды повторили «вечную память», и стояли, не тая слез, покуда последние звуки не замерли под сводами церкви. Тогда произнес о. Петр:
– Вечная память мученику, отцу Михею… Сегодня день такой – пятница, – еще как бы собираясь с мыслями, тихо промолвил он. – Воспоминание о Голгофе… И как нам не вспоминать Голгофу, как не вспоминать страдания распинаемого Господа, как не повторять Ему вослед: людие Мои, – он умоляюще простер руки к собравшемуся в церкви народу, ко граду Сотникову, ко всей России, денно и нощно лютой смертью казнящей своих детей, – что сотворих вам? Слепцы ваша просветих, прокаженныя очистих, мужа суща на одре исправих. Что Мне воздаете? За манну – желчь, за воду – оцет, за еже любите Мя, ко кресту Мя пригвоздисте… И что нам молвить Ему в ответ? Каким словом оправдаться? Cкажем ли по извечной слабости своей: да, Господи, Ты указал нам дорогу в жизнь вечную, и мы бы рады идти за Тобой и дальше, но власть судила Тебе Голгофу, Крест и Распятие. Встать на Твою защиту? Сына Человеческого спасти от человеческой ненависти? Живот свой положить за всех, исповедующих имя Твое и принимающих за верность Тебе поношения, муки и смерть? Но устами апостола Твоего не Ты ли нас научил, что нет власти не от Бога? Не Твой ли апостол установил: противящийся власти противится Божию установлению? И не он ли прибавил, что существующие власти установлены от Бога?
Отец Петр замолчал. Одно слово – и он низвергнется в пропасть, где вечно несытые хищники растерзают его. Тварь знает волю Божью и повинуется ей, чему свидетельством – отступившие от брошенного в ров Даниила львы. Но разве пощадят обличившего власть иерея люди, отвергнувшие Создателя?
И о. Александр горячо шептал ему сзади:
– Брат! Я тебя умоляю… Ты о себе подумай… Об Аннушке. О папе вспомни. И храм наш пожалей. Они его разорят. А не станет нашей церкви – где народу молиться? К Святым Тайнам где приобщаться?
– Ты, о. Александр, – обернулся к старшему брату брат младший и темными, папиными глазами взглянул в его светлые, доставшиеся от мамы-покойницы, – будто возле собора сегодня не был. И ничего не видел. Все вокруг они поганят, а нашу церковь обойдут стороной. Это почему же?
– Я тебе пока говорить не хотел… Я из Москвы документ привез… Мне дали.
– Охранную грамоту, что ли?
Отец Александр замялся.
– Эх, Саша, – с горьким укором сказал о. Петр. – Разве так надлежит нам сохранять Церковь Христову?! – Он вспыхнул. – Отойди от меня…
Страдальческое, растерянное лицо брата удержало его от последнего слова. Больше того: гнев в нем тотчас погас, и он испытал такую сильную, глубокую, преданную любовь к брату, которую помнил разве что в детстве. Милый ты мой! Уже и зверь вышел из бездны морской о семи головах с богохульными именами на каждой – а ты будто в неведении. О чем думаешь, брат-священник? На что надеешься? Все здесь у нас с тобой отнимет зверь – и жен дорогих, и деток кровных, которых у меня, может, и к счастью, что нет, а ты сугубым страданием болеть будешь за трех своих отроковиц, и домá, и самые жизни наши, одно лишь будет не по силам ему: лишить нас спасения и Царства Небесного.
– Благослови, отче, – брат младший сказал.
И старший брат крестным знамением осенил его.
– Во имя Отца, – едва слышно промолвил он, – и Сына, и Святого Духа.
После чего о. Петр, повинившись перед малым стадом, что оборвал свое слово, и услышав в ответ зычный голос старика Пчельникова: «Бог простит!», продолжил. В каком смысле, братья и сестры, следует нам понимать апостольское наставление? Перед всякой ли властью должен покорно склонять свою голову христианин? Если царствует насилие, правит произвол, собирает кровавую жатву тирания – вправе ли мы утверждать, что именно о такой власти говорил апостол? А гляньте, меж тем, как сподручно для любой власти, какую бы гадость она ни совершила и в чем бы ни погрязла: во лжи, злодеяниях, убийствах – сколь удобно ей буквально-поверхностное толкование апостольских слов! В Москве, когда судили священников, неповинных людей, честных пастырей, судьи-фарисеи при всяком случае выкладывали свой козырь: а не велел ли апостол Павел повиноваться существующей власти? Да, велел. И мы знаем. Но только не такой, которая – как это было в Москве – ни за что казнила пятерых священников, или в Питере, где расстреляла четверых безвинных людей и среди них Вениамина, архипастыря доброго, или в Перми, где убила архиепископа Андроника и с ним заодно отправила на тот свет два десятка священников; которая на наших глазах растерзала безответную овцу – отца Михея; которая топчет алтари по всей России! Иоанн Грозный разве не власть был? Помазанник Божий! А не ему ли в лицо молвил святитель Филипп, митрополит Московский, – государь, почто проливаешь кровь христианскую? зачем напрасно умирают люди? Или забыл, что и сам ты причастен персти земной и в свой час вспомнишь о своих грехах и возопишь об их прощении?! Ибо и камни будут обвинять тебя. И еще молвил: не могу, государь, повиноваться повелению твоему паче, нежели Божьему. Святитель почти в точности повторил слова, с каковыми апостолы Петр и Иоанн обратились к синедриону. Читайте «Деяния», главу четвертую. Там сказано, как эти два апостола, идучи на молитву, встретили у Красных дверей храма просящего подаяния человека, хромого от чрева матери его. Сказано также, что и от них ждал он милостыни. Помните ли, чем отвечал Петр на его вопрошающий взгляд? Нет у меня ни серебра, ни золота; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи!
