Меша Селимович - Избранное
— Помешали? — спросил Осман, глядя на молодого человека.
— Еще чего! Нет, конечно!
Разумеется, не помешали. Помощь подоспела как нельзя вовремя.
Но Махмуд по-прежнему шарил глазами по лавке.
— Кто это, Махмуд?
— Сын.
— Красивый у тебя сын.
Махмуд растерянно смотрел на нас, гадая, слышали мы их или нет.
Я поспешил его успокоить и перевести разговор на другое. Осман яростно бил сжатым кулаком правой руки по ладони левой — вполне могло случиться, что собственной ладони ему покажется мало.
— Зашли вот повидаться с тобой.
— Спасибо,— пробормотал Махмуд.
— И сказать тебе, что тогда в байрам нескладно получилось,— добавил Осман неправдоподобно ласковым голосом.— Жаль, что не удалось встретиться. Вон Ахмед знает, дел столько навалилось, голову поднять было некогда.
— Знаю, он говорил мне.
Парень повернулся к отцу:
— Ну я пошел!
В словах звучала угроза: я пошел, но скоро ты обо мне услышишь!
И он вышел, не взглянув на нас. Сильного впечатления мы на него явно не произвели, а может быть, он нас сразу сбросил со счетов, услышав, что мы в приятельских отношениях с Махмудом. Жаль было Махмуда, но парня я не осуждал: его жизнь тоже не гладкая стежка.
Махмуду захотелось оправдать поведение сына:
— Женится, не знает куда приткнуться. Сейчас вот только говорили, что мне надо бы продать лавку, а он купит что-нибудь в Мостаре.
О, мука родительская!
— Продавай,— решительно сказал Осман.
— Да вот не знаю, продать тоже нелегко. Как продавать — все дешево, а как покупать — все дорого. И жалко: придешь сюда, сядешь — и вроде бы делом занят.
Внезапно Османа осенило:
— А чего ты сидишь в пустой лавке и воображаешь, что делом занят? Почему и впрямь делом не займешься?
— Стар я, Осман. Чем я могу заняться?
— Знаешь лабаз Шехаги, в котором мы зерно держим? Сможешь записать, сколько мешков зерна принял?
— Как не смогу, конечно, смогу.
— Тогда вот что: доставай мангал и приходи за ключами. Дедо уходит, свою лавку открывает.
Махмуд проглотил слюну, кадык медленно сползал по его тонкой шее, взглянул вопросительно на меня, не шутка ли это, подошел к Осману и остановился перед ним в полной растерянности.
Вот-вот начнет вращать глазами или махать руками, а то и вовсе упадет.
Но нет! Держится молодцом. Взволнован до крайности, однако держится!
Я и сам взволнован. Что это с Османом?
— Если не шутишь,— произнес Махмуд дрожащим голосом, стараясь скрыть свое волнение,— если в самом деле не шутишь… Я, понятно, согласен. Еще бы не согласиться. Если, разумеется, не шутишь… И уж как благодарить тебя, ума не приложу!
— Какие могут быть шутки, какая благодарность?! Я же тебя не муфтием назначаю. А свою лавку продавай!
— Продам. Пойду жене скажу. Сразу же. А дом? Может, и дом продать?
Он уже терял голову.
— Зачем?
— На что нам такой большой? Куплю поменьше.
— А если сын со снохой приедут? Тесно будет в маленьком.
— Ты прав. В самом деле тесно будет.
Возвращались через торговые ряды молча. Осман крутил головой, словно все еще не мог прийти в себя от удивления и досады. Я сказал то, что думал:
— Не ожидал я от тебя такого. Ты мне другим представлялся.
— Разозлил меня этот осел.
— Я боялся, ты его ударишь.
— И то. Или ударить, или какую-нибудь глупость учудить — другого выхода не было.
— Никакой глупости ты не сделал.
— Ну да, не сделал. Знаешь, какой ералаш он там устроит? Махмуд ни на что не способен.
— Не давай ему в руки денег,— сказал я неохотно, решив все же, что так будет честнее и по отношению к нему, и по отношению к Махмуду.
— И это ты о своем приятеле говоришь?
— Лучше не вводить его в искушение. Случай рождает вора.
Осман рассмеялся. Похоже, он смехом лечится.
— Вор тоже создает случай. Искушения Махмуду не миновать. И он не устоит. Денег у него не будет: я сам за все плачу. Отсыплет килограмма два зерна из каждого мешка — ему и довольно. Так и Дедо делал, а теперь вот собственной лавкой обзавелся. И любой на его месте так сделает, хоть святого приведи. Ну, да это не больно важно. Хороший торговец знает эту человеческую слабость и заранее учитывает убыток. Неглупо было бы нам во всей нашей жизни заранее учитывать возможные убытки. Знаешь, что без них не обойтись, и уже не огорчаешься.
Так я впервые убедился в том, что и у Османа есть слабости. И впервые ошибся в Махмуде.
Из лабаза Махмуд устроил целое царство.
Лабаз побелили, вымыли, проветрили, и он стал светлее и пригляднее, а конторка, в которой сидел Махмуд, превратилась в уютную комнату. Посередине — мангал, полный жара, вдоль стены — красивая сечия, пол блестит, стены белые. Махмуд сидит рад-радешенек.
— Хорошо у тебя,— сказал я то, что Махмуду наверняка хотелось услышать.
— Было плохо.
— Верю.
— Когда я первый раз увидел, меня чуть не вывернуло. Грязь, темнота, омерзение, противно войти, не говоря уж о том, чтоб здесь сидеть. Где ж, думаю, я приятелей буду принимать? Уговорил Осман-агу, мастера побелили, мы с женой убрали все и вымыли, из дому принесли кое-что, и вот теперь стало хорошо. Ты, верно, удивляешься, зачем мне такая сечия. Осман-ага тоже удивлялся…
— Какой еще Осман-ага?
— Осман-ага Вук. Сечия для гостей — соседей, торговцев, ремесленников. Утром уже приходили. Вчера я их всех обошел, пригласил на новоселье.
— Это первое, что ты сделал?
— Вначале убрал, а потом позвал. Все как водится.
— Что ж, будешь советы им давать?
— Боже сохрани! Среди деловых людей такое не принято. Разве кто сам попросит. Да у меня и своих дел много.
— И ракией не пахнет.
— Здесь не пью, не положено. Пью дома, понемножку перед сном. На службу ведь рано поднимаешься, негоже опаздывать.
— Постой, ради бога! Может, я заблудился? Или говорю с двойником Махмуда? Неужто от прежнего Махмуда ничегошеньки не осталось?
— Взялся за ум, только и всего. Надеюсь, к лучшему. Пора бы и тебе угомониться.
Что стало с Махмудом? Балаболка сорока превратилась в мудрую сову! Вот что значит человек нашел свое место! Раньше не признавал никаких правил, ровно мальчишка-недоросток, теперь назубок шпарит законы торгового мира, как завзятый лавочник. Что с ним Осман сделал? Оторвал у мотылька крылья и пустил ползать по земле как червяка? Был занятный человек — стал скучный. Был живой — стал мертвый. Был единственный в своем роде — стал одним из многих. Выходит, это и есть «взяться за ум»?
— А ты еще мечтаешь разбогатеть?
— Нет,— ответил он рассудительно.— Зачем обманывать себя? Так вернее, лучше и легче. Работа не тяжелая, о жалованье я еще не говорил с Осман-агой…
— Какой еще Осман-ага?
— Осман-ага Вук. О жалованье, говорю, мы с ним еще не толковали, но, если он положит, как платил Дедо, можно не бояться нищей старости. А думаю, он положит не меньше, может, и больше. Знает Осман-ага, как было прежде и как теперь. Видел кошек?
— Каких еще кошек?
— Я взял в лабаз четырех кошек. Забот, конечно, прибавилось, меняй им воду, убирай за ними, но зато польза есть. Мышей ловят.
— Это ты умно придумал,— сказал я с плохо скрытой издевкой.
Он принял мои слова всерьез.
— Конечно, умно. Мышей-то здесь полчища, мешки прогрызли, зерно жрут — чистое разорение! Я возьми да подсчитай: пусть их сейчас двести голов, а их больше, через год ведь их будет две тысячи, а через десять лет — двадцать тысяч.
— Чего же они до сих пор ждали? Почему их только двести?
— Прошлый год их, верно, было только две, самец и самка, а плодятся они страшно. Итак, мышей, значит, будет две тысячи. Положим, каждая мышь съедает двадцать зерен в день, двести мышей съедят в день четыре тысячи зерен, а в год около полутора миллионов. Если в каждой окке две тысячи зерен, то это семьсот пятьдесят окк. А ведь и соседские мыши наведываются в гости, сколько же это мешков выйдет? Мешков! Осман-ага ахнул, когда я ему все это подсчитал.
— Какой еще Осман-ага… ах да! Никак не привыкну…
Осман-ага наверняка ахнул, услышав, сколько мешков приберет к рукам Махмуд, хуля и обличая мышей!
Нет, и тут я не угадал! И я ахнул подобно Осману, и тоже напрасно, потому что Махмуд уже не Махмуд. Он и зерна не унесет!
— Мы заткнули все дыры, взяли кошек, и теперь в лабазе на три мешка зерна будет больше.
О небо! Собственными руками он отрезал себе путь к отступлению!
— А высчитал ты своему Осман-аге, сколько мышей изведут кошки?
— Да. Пусть одна поймает в день всего десяток, четыре загрызут сорок…
— В год столько-то и столько, ладно, понял, надеюсь, в этой войне кошек и мышей победят мыши.
— Нет, видишь ли…
— Вижу. А лавку продал?
