Джеймс Риз - Книга теней
Она не подняла свою длинную черную вуаль, но, когда слегка повернулась, радуга витража упала на темный тюль, и я смогла различить ее профиль. Женщина была молода и красива, масса распущенных рыжих волос падала на ее плечи. Широкая юбка зеленовато-голубого цвета легла на скамью аккуратными пышными складками, когда она села. Я украдкой взглянула на ее черный, доходящий до лодыжки башмак с тремя перламутровыми пуговицами на внешней стороне.
Полуденное солнце закрыли облака, в соборе потемнело. Еще через мгновение солнце выглянуло, и лучи красного, желтого, зеленого и других цветов вновь обрели прежнюю яркость. Голубоватый свет, как дым, висел в воздухе. Тени пролетающих птиц мелькали в витражном стекле: на нем были изображены пилигримы, святые и мученики, которых нисколько не беспокоил изменчивый свет и тени птиц, как, впрочем, и ведьма, глазеющая, задрав голову, на их пестрые фигуры. Я позавидовала их вечному спокойствию, неизменности их давно завершившихся жизней, почувствовала, что в моих глазах стоят слезы. И тогда заговорила женщина, сидевшая рядом.
– Не плачь, – сказала она. Голос у нее был теплый, глубокий, ласкающий слух. Но больше всего меня удивило вот что: как она узнала, что я плачу, даже не оборачиваясь ко мне? Я ведь за долгие годы прекрасно научилась сдерживать слезы – никаких бурных рыданий и вздымающихся плеч. – Не плачь, – повторила она и опустилась на колени. Сперва мне показалось, что она падает, и я уже была готова протянуть руку, чтобы поддержать ее. Она двигалась как марионетка, управляемая сверху спутанными нитями или чьей-то нетвердой рукой. Но когда я села на место, наблюдая, как она… как это тело становилось на колени… Представьте себе лицо, всплывающее из-под воды; не знаю даже, как все это лучше описать: руки женщины, словно не принадлежащие этому телу, судорожно поднимают вуаль, и моему взору предстает, подобно маске, надетой поверх этой смертельно неподвижной, незнакомой личины, столь хорошо знакомое лицо Мадлен де ла Меттри.
Да, я увидела то, что увидела, но только когда Мадлен робко положила свою холодную руку трупа поверх моей, только при этом ледяном прикосновении и звуках невыразительного, как бы надтреснутого голоса, ее голоса, вернувшегося к ней, я поняла, что именно Мадлен сидит рядом со мной – призрак, обитающий в мертвом теле.
– Моп Dieu! – вскричала я, вскакивая. – Что ты…
– Сядь! – приказала она. И добавила, словно извиняясь: – Так гораздо легче, ведьма. Не могу ж я разгуливать по улицам Тура такая, как есть.
– Зачем вообще ходить пешком? – спросила я. – Я думала, ты передвигаешься… как тебе вздумается, без необходимости…
– Иногда это забавно. Садись же!
Мне оставалось только удовлетвориться сказанным и не задавать больше вопросов. Что ж, посижу еще в соборе, ведя беседу с мертвецом.
– Кстати, кто это? – пришлось мне спросить.
– Недавно умершая , – ответил суккуб, – но она ужасно быстро коченеет … – Мадлен с трудом согнула пальцы левой руки, потом – правой и, повернув ко мне голову, решительно добавила: – Не твоего ума дело, ведьма, кто она .
– Ее не хватятся? – Я подумала вот о чем: есть ли у нее дочь или сын, которых придется прогонять?
– Ее не хватятся до тех пор, пока не найдут , – ответила Мадлен загадочно, добавив после паузы: – И я ее не убивала, если ты об этом думаешь. Я нашла ее неподалеку, одетой, но лежащей рядом со своей кроватью. Да, у нее было молодое сердце, но больное: оно остановилось вскоре после рассвета. Пусть те, кого она любила, найдут ее здесь, ближе к ее Богу.
Именно это не давало мне покоя: не убила ли Мадлен эту ни о чем не ведающую женщину, чтобы вселиться в ее тело? И хоть мне хотелось похвалить Мадлен за ее вроде бы добрый поступок, я больше ничего не сказала. Мадлен тоже ничего больше не говорила чужим голосом. Мы так и сидели вдвоем, плечом к плечу, в соборе Святого Гатиануса в Туре. Если бы вошел какой-нибудь верующий, мы показались бы ему двумя грешными душами, погруженными в молитву.
Наконец Мадлен заговорила, на этот раз… другим голосом:
– Встань на колени рядом со мной. Я тебя не вижу… Эта шея совсем перестала гнуться…
Я повиновалась.
– Пожалуйста, – попросила я, – не говори этим голосом. Я, в конце концов, привыкла к твоему, и мне невыносимо напоминание о том, что я здесь с…
– Хорошо… Теперь слушай, ведьма. Я пришла… Я пришла, чтобы поблагодарить тебя.
Если бы кто-то был сейчас рядом с нами, голос Мадлен показался бы ему движением воздуха, словно от трепыхания крыльев одинокого голубя, которого я заметила высоко под сводами нефа. Ее голос стал немного иным, звучал суше. И все же в нем оставалось и что-то водянистое, как в переполненной канаве; возможно, ее голос изменился, когда я прибегла к колдовскому искусству, чтобы остановить кровь… Наверно, именно за это она пришла благодарить меня.
– Заклинание тогда подействовало? – спросила я, хотя знала, что так оно и было. – Кровь…
– Да. Надо надеяться, что твое ремесло будет иметь такую же силу и на перекрестке дорог .
– Понимаешь, я не имею представления, как… Не знаю, смогу ли я…
– Поэтому я и пришла. Поэтому и следовала за тобой, проникнув в это остывшее тело .
– Но зачем?
– Чтобы поблагодарить тебя и рассказать больше о нашей миссии, как называет ее Себастьяна.
Я промолчала. Кто же наконец расскажет мне то, что я должна знать, да так, чтобы не приходилось все это выпытывать, делать умозаключения, гадать, беспокоиться и недоумевать?
– Ты, конечно, знаешь, что вот уже две сотни лет я пытаюсь умереть и таким образом избежать своей участи. Я испробовала столько различных способов…
Она умолкла. Я наблюдала, как она неловко пыталась свести вместе свои неживые руки, судорожно сжимая их, чтобы принять позу молящейся.
– Да, я слышала, как вы говорили с отцом Луи, но не знала, что вы имели в виду.
– Конечно, ведьма, откуда тебе это знать?
– Так расскажи мне! – воскликнула я, сама себе удивляясь. – Расскажи все, что ты знаешь о смерти!
После этого мы обе – enfin[115], все втроем – долго сидели в пустом соборе, глядя перед собой.
Наконец Мадлен заговорила.
– За годы, прошедшие после моей смерти, я много путешествовала с единственной целью: найти путь, ведущий назад, в жизнь. Пожить еще хотя бы немного – вот все, чего я добивалась, но всегда тщетно. Меня не интересовало, какую я обрету телесную оболочку – будь то ребенок или нищенка, дурак или монашенка, – я хотела лишь вернуться к состоянию смертности, снова жить, зная, что потом умру по-настоящему и окончательно. Покончить с этой бесконечной отсрочкой… с этой подвешенностью в вечности, на которую меня обрек некий церковный обряд или ритуал.
