Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
Фред Хэррис обводит аудиторию глазами, Лорен следует за его взглядом. В зале пятнадцать человек: десять азиатов (включая красавицу-соседку Артура), седая старушка, немолодой еврей, похожий на Вуди Аллена, стройный темноволосый юноша в белой футболке и голубых джинсах, ну, и они с Артуром.
– Нет, я поступлю иначе, – продолжает Фред Хэррис, – я расскажу несколько версий, и вы сами выберете, какая покажется вам самой убедительной. И если мы сойдемся во мнении, мы сможем объединить наши усилия, чтобы добиться справедливости… а может быть, и большего!
Хэррис щелкает переключателем, на экране появляется карта Дальнего Востока СССР, Лорен узнает очертания острова Сахалин.
– Согласно официальной версии, Советы сбили южнокорейский «боинг» вот здесь, – говорит Фред Хэррис, тыча в экран лазерной указкой: красная точка кружит на месте, словно мошка вокруг лампы. – Но, удивительное дело, на месте катастрофы не было найдено ни одного тела. Ни одного! Книги, очки, сумки – да, но ни одного тела! И еще: найдены предметы одежды – порванные, но при этом застегнутые на молнию и пустые внутри! На следующем слайде – перевод интервью русского капитана Михаила Гирса, который вел спасательные работы…
На выходе из конференц-зала Лорен поджидает Артура.
– Познакомься, – говорит он, – это Су Чень.
– Можете звать меня Тамми, – представляется девушка.
Рядом с китаянкой Лорен еще острее чувствует себя некрасивой, неопрятной, жирной. На Тамми – переливающийся шелковый пиджак, узкая обтягивающая юбка чуть выше колена… длинные серьги, на тонких пальцах – несколько колец, Лорен видит: старинные, дорогие.
– Это моя сестра Лорен, – продолжает Артур. – Как вы знаете, мы потеряли отца.
– А мы с Лесли – бабушку, – Тамми показывает на молодого китайца, который чуть в стороне разговаривает с пожилой женщиной. – Нелепая, страшная судьба!
Внезапно – комок в горле, холодный пот, Лорен начинает дышать быстро-быстро, часто-часто. Мне срочно надо выйти, думает она, но не может тронуться с места.
Тамми трогает ее запястье… нежное касание точеных пальцев.
– Вам нехорошо? – говорит она. – Вы так побледнели…
Легкий акцент, почти незаметный. А может, Лорен с детства привыкла к азиатскому говору.
– Сейчас пройдет, – говорит она и накрывает пальцы Тамми рукой. – Спасибо, мне уже лучше.
В холле Лорен на негнущихся ногах подходит к киоску. Газеты на английском, кантонском и мандаринском. Цветные журналы. Вертикальный стеллаж пейпербэков. Не читая названий, Лорен механически поворачивает стойку. После двух оборотов бессильно опускает руку, ничего не видя, смотрит на цветные обложки… за спиной раздается мужской голос:
– Что, Лорен, опять «Унесенные ветром»?
Вздрагивает: да, в самом деле, прямо на нее смотрят Кларк Гейбл и Вивьен Ли. Нервно улыбнувшись, оборачивается: давешний юноша в белой футболке и джинсах. Худощавый, субтильный. Короткая аккуратная прическа.
– Я – Ричард, – говорит он, – вы меня не помните?
Желтые зерна кукурузы, зеленый горох, золотистые кусочки омлета… Лорен палочками вылавливает в рисе креветку, отправляет в рот.
– Надо было идти в сычуаньский ресторан, – шепотом говорит она Артуру. – Янг чоу я и в Америке поесть могу.
– Ну, мы все-таки в Гонконге, – отвечает Артур тоже шепотом, – и, боюсь, от сычуаньского чили глаза нашего нью-йоркского друга из очков выпрыгнут.
Лорен поднимает взгляд: на лице профессора Гэри Розенцвейга и без того растерянность, словно на Манхэттене он никогда не спускался ниже Гранд-стрит. Розенцвейг ковыряет палочками в тарелке и, нагнувшись к Тамми, спрашивает:
– Это правда птичье гнездо?
– Нет, что вы! – отвечает Тамми, но Лесли разражается нарочито громким смехом:
– Конечно, настоящее птичье гнездо! Веточки императорской сливы, скрепленные ласточкиным пометом! Традиционная китайская еда, приятель, ты не знал? Сотня долларов за порцию, настоящий деликатес!
– Перестань! – тихо говорит Тамми, и Лорен кажется: китаянка чуть покраснела. Через стол Лорен любуется: Тамми одета в черное, что-то среднее между традиционным ципао и европейским вечерним платьем, а серебряные браслеты и ожерелье слегка звенят, когда она поднимает руку, чтобы поправить прядь, выбившуюся из аккуратной прически.
– Завтра отведу вас в какой-нибудь чхачханьтхэн, – говорит Ричард, обращаясь как бы ко всем, но больше всего – к Лорен. – Вот где настоящая гонконгская кухня! Довольно демократично, но в самом деле уникально. Каждый раз, когда прилетаю сюда, обязательно захожу – и вам тоже грех пропустить.
– Часто бываете в Гонконге? – спрашивает Лорен.
– Ну да, – улыбается Ричард, – мне же не надо лететь через океан, как вам. А это – один из лучших городов мира, по крайней мере, на мой вкус.
– К тому же ему недолго осталось, – говорит Артур. – Придут китайцы – и хлоп!
Он забрасывает в рот кусочек обжаренной свинины, словно ставя восклицательный знак в конце фразы.
– Что значит «придут китайцы»? – говорит Лесли. – Мы и есть китайцы. Мы – один народ. Здесь, на континенте, на Тайване.
– А вы не боитесь политических репрессий? – спрашивает Розенцвейг, поправляя очки.
– Ваша пропаганда немного преувеличивает масштаб репрессий, – отвечает Лесли. – Они касаются только отщепенцев. Любая страна должна защищаться, особенно такая, как Китай. Мы все понимаем, что Запад спит и видит развалить КНР, как развалил Советский Союз.
– Хорош, а? – шепчет Артур одними губами. – Новый гонконгский тип китайского патриота.
– Понимаю ваше беспокойство, – говорит Розенцвейг. – На Западе еще очень сильно колониальное наследие. Но все-таки Советский Союз развалился сам: его народы стремились к свободе, а погрязшие в бюрократии советские коммунисты…
Нервничает, думает Лорен. Боится выглядеть белым колонизатором, стыдится нашей победы в холодной войне. А чего стыдиться? В конце концов, Советы убили наших родителей – и мы должны радоваться, что эта Империя Зла и десяти лет не протянула после их гибели.
Если бы отец был жив, он бы так и сказал: мы разобрались с русскими комми, а надо будет – разберемся и с китайскими. Уж точно не стал бы извиняться. Всегда переключал канал, когда говорили про Вьетнамскую войну, только однажды буркнул: если бы не нью-йоркские умники, мы бы через два года их додавили.
Профессор Гэри Розенцвейг такой вот и есть – нью-йоркский умник. Если бы папа был жив, он бы не одобрил этого ужина. Впрочем, будь он жив, они бы здесь не сидели.
