Юрий Герман - Дорогой мой человек
— Я не знаю, — сказала она, растерянно оглядывая вставших перед ней офицеров. — Я не знаю… Я шла сюда…
Она даже попыталась улыбнуться, и в этой улыбке вдруг мелькнул Лью — то же гордое и страдальческое выражение.
— Немного виски, леди, и вы согреетесь, — сказал Амираджиби. — Вы просто устали и продрогли…
Володя подошел ближе к ней, и она быстро взглянула на него.
— Да, — произнесла она своим ломким, растерянным голосом. — Я вчера не поблагодарила доктора. Я не поняла вчера. Но потом, ночью, я поняла. Это был Лью, конечно, это был мой мальчик — Лью. Он… никогда не лгал!
И, словно что-то потеряв, она стала шарить по карманам своего плаща.
— Лекарство? — спросил Володя.
— Нет! — болезненно поморщившись, ответила она. — Нет, не лекарство.
И, развернув листок мокрой бумаги, достала фотографию и протянула ее Володе. Фотография тоже была мокрая и очень блестела, и, наверное оттого, что на лицо юного Лайонела упала капля влаги, оно казалось совсем живым и винт самолета за его плечами тоже казался настоящим. Они как бы были в дожде — мальчик и самолет — и оба ждали, когда очистится небо.
— Вот! — сказала леди Невилл и крепко согнула пальцы Володи на фотографии сына, как бы давая ему этим понять, что карточка — его. — А теперь еще молитву, и я уйду! Больше я ничего не могу!
Без кровинки в лице, она помолчала немного, как бы вспоминая, еще взглянула на Володю, на Амираджиби, на других — и здесь, у стола, над икрой и водкой, над пепельницами и папиросами, над бутылками соков и сифонами содовой, сухо, четко и бесстрастно прочитала старую молитву моряков.
— О боже! — слышал Володя. — Ты разверзаешь небеса и укрощаешь моря, ты направляешь течение вод в водоемах от малого до великого, ты повелитель до скончания веков, прими, о боже, под защиту свою людей, которые служат тебе во флоте твоем. Сохрани их от страха в море, повели им вовеки не испугаться врага, дабы могли они навсегда законно плавать в морях, и тем самым чтобы слуги твои, о господи, на островах твоих могли в мире и спокойствии служить тебе и радоваться чудесам земли, наслаждаться плодами своего труда и с благодарностью прославлять имя твое, равно как и святое имя Иисуса Христа. Аминь!
— Аминь! — подтвердили офицеры королевского флота.
— Аминь! — отдельно, тонким голосом сказал старший офицер.
Капитан Амираджиби и Володя проводили старуху до трапа. Над портом Рейкьявик шумел дождь. Внизу на причале постукивал мотором черный «кадиллак».
— Они меня уже отыскали, — сказала со своей странной полуулыбкой леди Невилл. — Но я ведь совсем не сумасшедшая!
А в десять часов «Каталина», взвыв мощными моторами, оторвалась от воды, сделала прощальный круг над портом и легла курсом на Лондон.
Вот как это все произошло — рождение и смерть человека.
Потом с каждым днем увеличивалось расстояние, отделяющее Володю от тех горьких дней, но странно: многое совершенно исчезло из памяти, а девочка, страдающая девочка, которой так хотелось походить на храброго мальчишку, так и не могла раствориться во времени.
И рассказать и объяснить все это никому, кроме Вари, он не мог, а Вари не было, не было, не было!
ЕСТЬ БЛИЗ КИЕВА БОЛЬНИЦА…
У командующего сидели английские адмиралы и высшее начальство того конвоя, с которым возвратился «Пушкин». Тяжелая дверь часто открывалась, и тогда в приемной слышны были возбужденные голоса союзников и неприязненные, короткие, резкие реплики командующего. Адъютант в очень коротком кителе со старательным и прилежным выражением лица почтительно захлопывал дверь, и вновь в приемной делалось тихо и торжественно, только слышно было, как посвистывает ветер в сопках, там, за большим окном, да перелистывает бумаги в папке заваленный делами сытенький адъютант.
Часы пробили два, когда союзники ушли. Володя заметил, что адмирал, который был пониже ростом, миновал приемную багровый, не поднимая глаз. А идущий следом за ним сутуловатый голубоглазый старичок — капитан первого ранга — сказал громко, видимо не сообразив, что его могут понять русские, очень четко, с бешенством в голосе:
— Будь проклят тот день, когда я стал военным моряком!
Другие англичане на него обернулись, но он только отмахнулся от их кудахтающих возгласов и исчез в коридоре. На столе у адъютанта зажглась лампочка, и Устименко вошел в кабинет, где сизо-серыми волнами плавал дым трубочного и сигарного табака и где официантка Зоя из салона собирала на поднос чайные стаканы и не доеденные гостями бутерброды. Командующий сердито открывал окно. Остановившись у двери, Володя успел заметить его еще сдвинутые гневно брови и руку, которая срывалась с оконной задвижки.
— Здравствуйте, майор, — сказал адмирал, распахнув наконец окно и садясь на подоконник. — Идите сюда, а то задохнешься у меня после дружественной беседы. Садитесь. Отдохнули?
Он говорил быстро, видимо еще не остыв от «дружественной беседы», лицо его горело, и глаза поблескивали недобрым светом. Устименко доложил все, что положено по форме, адмирал кивнул, еще раз пригласил сесть. Некоторое время он смотрел вдаль, на залив, потом складка меж его бровей разгладилась, глаза заблистали так свойственным ему выражением сердитого юмора, и он вдруг спросил:
— Вы, доктор, «Заколдованное место» Николая Васильевича Гоголя давно читали?
— Давно, товарищ командующий.
— Там есть такой неудачный дед, клады все ищет, — глядя в глаза Володе и улыбаясь, продолжал командующий. — Этому самому деду, дедусе, надо было, знаете ли, попасть на такое место, чтобы клад найти, откуда одновременно видны и «голубятня у поповой левады» и «гумно волостного писаря». Но никак это дедусе не удавалось, не ладилось дело, потому что либо «голубятня торчит, но гумна не видно», либо «гумно видно, а голубятни нет». Вот совершенно так же и эти…
Он кивнул головой в ту сторону, куда ушли союзники…
— Совершенно так же! Для проводки конвоев им нужно такой путь открыть, чтобы и голубятню и гумно видеть одновременно. Так ведь война — и не получается. Я им эту притчу привел нынче — не оценили, еще больше надулись, черт бы все это побрал…
Смешливые огоньки в его глазах погасли, он закурил и, глядя вдаль, на сине-зеленые, яркие под лучами солнца и спокойные воды залива, произнес:
— Простите, это так, между прочим. Я пригласил вас, чтобы поблагодарить за докладные записки. Чрезвычайно полезное дело вы сделали, товарищ майор. И политически правильно оценили обстановку. Удивительная эта штука политика. Ведь вот вы врач, написали мне об ожогах и переохлаждениях в конвоях, а поди ж ты! Какая картина развернута, дух захватывает! Думаю, наш «друг» Черчилль и другие «дружки» из их адмиралтейства дорого бы дали за то, чтобы ваш доклад вовсе не существовал. Цифры! Против них не попрешь! Так что на этом, как говорится, спасибо, но еще у меня к вам будет одна просьба. Последняя. Потом возвращайтесь к вашей хирургии, тем более что Харламов настоятельно вас требует, утверждая, что вы его смена…
