Наталья Иванова - Новый Белкин (сборник)
Через каждую минуту он прикладывался к фляжке. Речь его уже заметно покривела, но, даже извилистая, текла свободно.
– А особенно мне спасать нравится. Когда у них уже надежды нет, а тут ты, как Чапай, – летишь и рубаешь, рубаешь... – глаза майора блеснули. Он пригнул голову, тронул струну. – Вот и песня есть хорошая, ты ее знаешь, – сказал он, и, подыгрывая на трех струнах, тихонько напел: «Там, у самой кромки бортов, друга прикроет друг...»
«Сейчас начнется», – читая в памяти продолжение песни, заволновался борттехник.
Майор отложил гитару, затянулся, щелчком послал окурок в темноту искристой дугой, вдруг обнял борттехника за плечи, зашептал ему в ухо коньяком и дымом:
– Эта война, брат, моя третья война, – она самая лучшая в моем гербарии. Признаюсь, никогда у меня не было таких шахмат, никогда у меня не было такой женщины, никогда я еще не летал с таким удовольствием и так свободно, и никогда еще, – никогда! – я не попадал в такую дурацкую ситуацию... Она дикая, как и я, мы с ней как две собаки, жадные до жизни – умные собаки, но безумные, потому что собаки все же. Знаешь, я ношусь над этой землей, над пустынями и горами, как пес, выпущенный ненадолго на волю, во мне столько силы... И в ней тоже. А ты не собака, нет... Ты другой крови... Страх меня стал посещать – так хорошо долго не бывает. Сегодня вот думал – завалят стопроцентно... В общем, решил я, если все нормально закончится, возьму ее с собой. Ты не возражаешь? – Майор засмеялся, прижимаясь лбом к виску борттехника, который сидел кроликом в удавьем кольце, и ему, загипнотизированному этим странным шепотом, хотелось расколоться, – казалось, майор сейчас же простит, и станет наконец легко...
– Слушай, – вдруг сказал майор, отстраняясь, – слушай мою мысль, только что пришедшую. Она гениальна! – он поднял палец. – А давай останемся здесь – я могу организовать. Ты напиши рапорт, командира уломаем. Останемся? Пусть они все заменяются, хрен с ними. А мы втроем останемся. Придет другая эскадрилья, мы будем летать, будем жить, играть в шахматы... У меня уже запах этой земли – как запах родины. Березки-хренозки! Это отсюда они такие березовые! Пойми, там нечего делать таким, как мы, я в этом уже убедился – такая тоска, господи, какая там тоска! Две недели не выдерживаю. А здесь... Хочешь, я тебя научу летать на «крокодиле»? Вас же Степаныч натаскал немножко, за ручку держаться можете, – а я тебя асом сделаю, гад буду! Своим оператором посажу! Что ты там со своим пулеметом понял? Ни хрена ты не понял. Ты узнаешь, каково быть огненным богом, хозяином управляемых и неуправляемых молний, я научу тебя крутить мертвые петли, ты увидишь небо под ногами и землю над головой, выше которой не прыгнешь – это страшно и весело! Ну, отвечай, согласен?
– Согласен, – сказал борттехник, понимая, что майор пьян, и завтра он не вспомнит о своем бреде. И самым странным для него было то, что он действительно был согласен сейчас.
– Договорились! – майор хлопнул его по плечу и, опираясь на это плечо, тяжело поднялся. – А теперь пошли пить, петь и танцевать...
Но в балке майора вдруг совсем развезло. Отстранив протянутую кружку с чаем, он прошел к кровати и упал лицом вниз.
– Что будем делать? – сказала она шепотом.
– Чай пить, – сказал борттехник тоже шепотом и, взяв ее за руку, потянул за перегородку на кухню.
Здесь, вместо того, чтобы подглядывать, – несколько строк из тех, что борттехник напишет в несохранившейся тетради. Но это будет через три дня, и совсем в других условиях. Дверь на лоджию открыта, ночной ветер колышет штору, шумит в кронах больших влажных деревьев, светит настольная лампа. Расписывая засохшее перо, он выводит на белом листе: «Рапорт, рапорт, рапорт. Товарищ майор, товарищ майор, товарищ майор». И с красной строки: «Мне страшно, – зашептала она ему на ухо, – кажется, сегодня я чересчур испугалась за тебя, и он это увидел» – «Мне еще страшней», – сказал я, прислушиваясь к скрипу кровати за перегородкой, отодвигая эти звуки на самый горизонт своего сознания, чтобы не мешали мне слышать ее аромат – горько-сладкий, терпкий, осенний; чтобы я мог длить это остро-нежное мгновение, чтобы ее холодные пальцы могли скользить по моему дрожащему животу и нерешительно-просяще, как кошка – одеяло, трогать мой ремень – и я уже не думаю о том, как буду выглядеть, – со свисающим до колен ремнем, стоя над вашим сокровищем и запуская пальцы в ее растрепанные волосы... О, только бы вы не проснулись, только бы не услышать командорские шаги... – удар в хрупкую челюсть негодяя будет сокрушителен! – но я не хочу думать об этом, потому что, преклоняя колени, забираю в горсть легкую теплую, влажную уже ткань, отодвигаю ее, раздваивая и раздваиваясь, освобождая теплый плод, и...
...И майор проснулся (да и спал ли он?). Проклятье, ну почему пьяный никогда не спит мертвым сном, какого хрена ему все время нужно в мире бодрствующих, которые надеялись, что он угомонился до утра! Они метнулись, заправляясь, присели на лавку за стол, схватились за кружки с холодным чаем, лица их горели, зубы стучали. Майор заглянул, обвел их неожиданно трезвым взглядом, сказал:
– Спать пора, давай, дуй домой. Примолкли тут, мадонна с младенцем, блин.
И борттехник ушел. Он был пьян и счастлив, но в мякоти счастья таилась косточка стыда, – он обсасывал ее горечь, бродя по городку до утра и пугая сонных часовых.
7
Утром до построения его вызвал к себе начальник штаба и предложил отправиться в профилакторий.
– Отдохнешь и подлечишься, – сказал он. – С головой шутить нельзя. И вообще, может, это тебе звоночек был, – не будем судьбу испытывать. Там и про замену узнаешь в штабе армии. Вот документы. Иди к инженеру, предупреди, потом собирайся и на аэродром – там «Ан-12» перелетный дозаправляется, вылет через час.
«А может, не надо?» – хотел сказать борттехник, но вдруг вспомнил ночные намеки майора. Встречаться с ним сегодня – трезвым, да еще с похмелья, – показалось совершенно необязательным и даже опасным. Зато поманила вдруг перспектива переместиться сейчас в знакомый оазис под Ташкентом, отстраниться от войны, остановить время, и рассмотреть весь этот жаркий месяц из прохладного далека.
«Антракт, негодяи!» – воскликнул он про себя и от начштаба понесся к инженеру, потом в свою комнату, где переоделся в «гражданку», сунул в «дипломат» трусы, носки, книгу и пачку бумаги (ему уже грезилось, что вся пачка к концу отдыха будет исписана, – так толкались и теснились в голове нетерпеливые слова), и устремился на аэродром. К майору заходить не стал – «скажу потом, что не захотел будить после такой ночи». Он завернул в столовую.
– А ты разве не знаешь? – усмехнулась ее маленькая чернявая соседка. – Они с Бандитом в семь утра улетели. Он явился на завтрак первым, сказал, что летит на границу, и что там ее посылка ждет.
