Ольга Славникова - 2017
Все-таки она была еще жива, была реальна. У Крылова для нее имелся еще один, довольно сильный аргумент. Он мог разбогатеть через месяц, а мог и погибнуть (тут по всем телесным жилам его ударило, будто по струнам). Он знал, что на женщину грозящая мужчине смертельная опасность действует неотразимо. «Нет, пусть это будет только мое!» – прозвучал в мозгу Крылова голос, очень похожий на голос самого Крылова. И сразу он почувствовал себя защищенным. Точно на голову ему легла рука, мягко притемнившая сознание, укрывшая от жестоких Таниных звезд, все еще будто горевших на беспощадно белом потолке.
Между тем Татьяна сквозь свое райское блаженство все-таки беспокоилась о чем-то. Крылов даже подумал, не видит ли она профессора, иногда возникавшего в дверном проеме, подобно водяному знаку этого пространства. Но Татьяна туда не смотрела, не замечала темноватого сгущения воздуха, в котором уже скорее угадывались, чем виделись, треугольные глазные впадины, полоса щеки, рифленые пуговицы на кофте, бывшие настолько отчетливее всего остального, что казалось – они вот-вот осыплются на пол. Похоже, Татьяна даже не догадывалась о присутствии покойного мужа. Ее внимание было направлено внутрь, туда, где словно тикал, пожирая секунды, часовой механизм.
– Ты все время как-то напряжена, – заметил Крылов, не чувствуя ни малейшего укола ревности. – Сюда кто-то должен прийти?
– Нет, никто. – Татьяна потупилась, с трудом удерживая вывернутые ноги в пятой балетной позиции. – Но в восемь вечера у меня самолет на Женеву. Завтра меня ожидают поверенные с переводчиками… Ты извини, – она оступилась, забегала взглядом, словно стараясь не смотреть в какую-то только ей известную точку. – Мне тут надо еще кое-что забрать… И собрать чемодан… Не провожай меня, правда, я иначе совсем ничего не успею…
– Ну хорошо. Я тоже через пару дней уезжаю по делам в Новосибирск. – Крылов, чтобы не наткнуться нескромно взглядом на тайник, который Татьяна мечтала открыть, как только останется одна, теперь смотрел только на нее. – Вернусь примерно через месяц. А ты когда прилетишь назад?
– Ну… Где-то через полгода. Когда уже официально буду вступать в права наследства. Если здесь, конечно, не произойдет революция, – быстро говорила Татьяна, слегка захлебываясь словами. – Это же ужас, что вокруг творится! Официально Президента кладут на операцию, а на самом деле это будто бы не операция, а домашний арест. Сама видела на днях, как мужчина прямо по улице тащил пулемет, запросто так, будто это пылесос какой-то. Нет, пока лучше отсюда подальше! Счета в женевском кантональном банке открыты на двоих, на меня и на Василия Петровича, плюс с собой кое-что прихвачу, на первое время хватит. А потом, если все будет хорошо, поселюсь в этой квартире! Даже не представляла, что у меня когда-нибудь будет такая!
– Что ж, счастливого пути. Не буду тебе мешать. Может, через полгода встретимся, – проговорил Крылов, вставая. Его охватило воодушевление несчастья. Ему показалось, будто вместе с ним в этой комнате разом встали еще несколько тысяч человек.
Татьяна, забившись в угол, кусала согнутый палец. Крылов спокойно направился к дверям. Он вдруг понял, что чувствует человек, которого ведут на казнь. Он чувствует слабость в оседающем теле, будто его обливают его собственной кровью. Он ужасается каждой пяди земли, на которую натыкается ногами. Остатки жизни в нем словно разрывают его на части. За несколько метров до места он мечтает о самоубийстве. Все это понимание вдруг накрыло Крылова на полпути к избавлению от женщины, кусающей свою костяшку, и чуть не вышибло слезы. Сам-то Крылов был в полном порядке.
– Постой! – женщина вдруг метнулась за ним и едва не упала, поскользнувшись на мокром полу.
– Что тебе? – деревянно обернулся Крылов. Он снова чувствовал этот сладкий тяжелый запах, к которому было принюхался. Запах тянулся от женщины многими вязкими нитями, слепо ища чьего-нибудь дыхания, улавливая его, как улавливает хищное растение трепет мотылька.
– Постой, погоди. – Татьяна, сжавшись, прислонилась к нему, и сразу стало очевидно, что она и правда выше Крылова сантиметров на пять. – Мне вдруг так больно стало. Я ведь не понимаю, что сейчас со мной происходит. Я, наверное, сама не своя. Давай не будем больше терять друг друга. Чтобы снова не вышло так, как тогда, на площади…
Крылов глубоко вздохнул. Ему показалось, будто в душу ему хлынул океан.
– Давай я тебе позвоню, – прошептал он, касаясь губами твердой щеки, по которой стекала, не смачивая поверхность, соленая капля.
– Некуда позвонить, – жалобно проговорила Татьяна, швыркая носом. – В свою квартиру я больше не войду. Только покидаю вещи – и прочь оттуда. Там все стены оклеены моим несчастьем. А мобильник я здесь не стала покупать. Решила, что в Женеве куплю, увидела в каталоге платиновый супер-ком, позарилась, дура!..
– Ничего-ничего. Ничего-ничего… – Крылов погладил узкую спину, тонкие лопатки, обладавшие дивным совершенством полумесяцев или, быть может, райских виноградных листьев. – Давай договоримся, что ты мне позвонишь. Как только прилетишь, устроишься, так сразу из гостиницы…
– Дадо номер записать, – гнусаво проговорила Татьяна, отрываясь от Крылова. Из-под очков у нее натекло, под носом блестели жидкие усы.
– Давай вот здесь. – Крылов, сдвинув набрякшие драгоценности на мокром бумажном листе, отделил, словно от вареного, волокнистый клочок.
– Только вот ручку я дома забыла, – пробормотала Татьяна, размазывая пальцами опухшие глаза.
Некоторое время они озирались в поисках того, чем можно было написать или хотя бы выдавить на разлезавшейся бумажке телефонный номер. Они кружились, словно каждый танцевал сам с собой. Призрачным кружением их вынесло в комнаты. Нигде не было ничего забытого, совершенно ничего житейского, и только пыль, таинственно отложенная пустотой, серебрилась на голых поверхностях, предлагая написать на ней пальцем. Они, будто космонавты в невесомости, плыли от стены до стены, отталкивались, вращались, оказывались не там, куда глядели, думая, что смотрят вперед. Пусты и гулки были мебельные ящики, гулки, как барабаны. Пересохшая сантехника, на которую Крылов набрел в зеркальной и кафельной зале, превратилась от пыли в шершавый гранит; похожий на кладбищенский памятник высокий унитаз взорвался в ответ на нажатие клавиши резким шипением, как это бывает в самолетах, на высоте нескольких километров.
Наконец они снова сошлись, потрясенные стерильностью комнат, полным отсутствием в них следов человека. Татьяна вертела в пальцах единственную добычу: рифленую, заросшую пылью мужскую пуговицу.
