Ирвин Шоу - Хлеб по водам
— Знаешь, папа, если ты будешь продолжать в том же духе, рассуждать, точно какой-нибудь отец семейства из викторианского романа, не вижу смысла продолжать этот разговор.
— Я тоже, — сказал Стрэнд и поднялся. — Пойду немного прогуляюсь.
— Вот, возьми свой платок, — сказала Кэролайн. — Со слезами покончено.
Ему надо убраться из этого дома. Чем скорее, тем лучше. Он не хотел больше видеть свою дочь, которая сидела, уставившись на молочно-голубоватый экран телевизора, — глаза опухшие, губы плотно сжаты в тонкую, злобную линию. Его раздражало даже отражение танцующих язычков пламени, игравших в разноцветных стеклянных шарах, раздражал смолистый и густой аромат елки, заполнивший жарко натопленное помещение. Он накинул пальто, обмотал шею старым шерстяным шарфом, который уже на протяжении многих лет Лесли уговаривала его выбросить, и вышел из дома. На улице совсем стемнело; свет, лившийся из окон дома, обрисовывал в туманном воздухе странные клубящиеся круги; со стороны океана тянуло ледяным ветром. Казалось, даже рокот океана был приглушен внезапно навалившимся туманом и напоминал скорее унылую погребальную песнь. Он пошел в противоположную от пляжа сторону, по длинной и прямой дороге, обсаженной кедрами, что проходила через владения Хейзена и упиралась в шоссе. Женщины ушли гулять на пляж, и ему не хотелось встречаться с ними или с кем бы то ни было еще. Предстоит задать ряд вопросов, получить на них ответы. Он должен сосредоточиться и хорошенько обдумать, как лучше сформулировать их и какого тона следует придерживаться в этом разговоре.
Пройдя ярдов пятьдесят, он остановился и обернулся. Света из окон видно не было. Кедры жалобно вздыхали и шелестели под порывами влажного ветра. Он был один, плыл в никуда между океаном и дорогой, терявшейся во мгле, окруженный темным, пропитанным влагой безлюдным пространством и пустотой.
Глава 9
Стрэнд не знал, как долго продолжался этот путь, потому что от часов в темноте проку не было; затем наконец решил повернуть назад. Он не пришел ни к какому решению, но твердо знал лишь одно: ему следует покинуть этот дом. Один в этом сером, полном влажных испарений мире, он шагал неспешно и равномерно, и эти движения и окутавший все вокруг мягкий туман почему-то успокоили его. Скорее даже не успокоили, а загипнотизировали — до такого состояния, что теперь уже ничто не имело значения, кроме следующего шага, ничто не привлекало внимания, кроме изменчивых призраков-деревьев, мимо которых он проходил. Однако, едва повернув обратно, он тут же понял, что заблудился в темноте. Он бесцельно брел через какие-то лужайки, поднимался на дюны, различал вдалеке то в одной, то в другой стороне лишь размытые тени того, что могло быть домами, необитаемыми и заброшенными зимой. Он не слышал людских голосов, не видел ни одного живого существа. Даже птиц почему-то не было.
И Стрэнд подумал, что заблудился бы здесь даже в ясный, солнечный день. Ведь он совершенно не знал этих мест. Прогулки ограничивались пляжем. А если надо было ехать в город, садился в машину, которую вел кто-то другой. О географии этих мест он имел самое смутное представление. Его не пугало то, что он заблудился. Но он знал: Лесли, которая наверняка уже вернулась домой, будет волноваться, заметив его отсутствие. Он ускорил шаг и наконец уперся в покосившийся старенький домик у дороги, за которой начинался лес.
Он начал петлять наугад, поскольку никак не мог сообразить, в каком направлении движется — к северу, югу, западу или востоку. Он уже начал уставать, и лицо стало влажным от пота и тумана. Стрэнд сорвал с шеи шарф и сунул его в карман. Никогда прежде он с такой ясностью не осознавал, что является истинным горожанином. Привыкший к логически четким и ясным очертаниям кварталов и улиц Манхэттена, снабженным к тому же указателями, он напрочь утратил изначально присущее американцам чувство пространства. Он брел то по песчаным тропинкам, в которых было полно ям, то по щебню, то по хрустящему под ногами гравию. Он понял, что не видел света с того самого момента, как отошел от дома Хейзена. Дважды мимо проезжали машины. Одна догнала сзади, пронзая светом фар туманную пелену. Затем огоньки вдруг вырвались из-за поворота и помчались прямо на него; Стрэнд с трудом увернулся, резко метнувшись в сторону, и оказался в канаве. Машина проехала, когда наконец он поднялся, весь дрожа, и увидел удалявшиеся красные огоньки — вот они мигнули в последний раз и исчезли, словно между машиной и Стрэндом упал черный занавес. Упав в канаву, он угодил в какую-то ледяную кашицу, и теперь чувствовал, что брюки до колен промокли насквозь и уже начали заледеневать.
Наконец, убедившись, что ходит по кругу, он остановился. И с минуту не слышал абсолютно ничего, кроме собственного тяжелого дыхания. Затем вдруг откуда-то издали донеслось низкое глухое ворчание. То был рокот океана. И он двинулся на этот спасительный звук — двинулся медленно, осторожно, останавливаясь после каждых нескольких шагов, чтобы прислушаться. Ориентиром служила мерная музыка океана. Постепенно она становилась все громче. Вот наконец он достиг пляжа и опустился на песок — немного передохнуть. Вокруг по-прежнему ни одного огонька, и надо было решать, куда двигаться дальше — вправо или влево. Проклиная врожденное отсутствие чувства ориентации, Стрэнд поднялся и двинулся влево, вдоль береговой линии, где его направлял шум накатывающих валов и рокот гравия. Ноги совершенно окоченели — ведь все это время он шел, увязая в мокром песке, и в ботинках хлюпала вода.
Он собрался было повернуть обратно и пойти в противоположном направлении, но затем почему-то решил, что сделает еще ровно сто шагов. И тут вдруг увидел слева пробивающееся сквозь туман слабое мерцание. Он знал, что где-то среди дюн пролегала тропинка, ведущая от пляжа к дому, но никак не мог найти ее. Теперь он чувствовал, что все тело стало мокрым и липким от пота, а в висках громко стучало. Стрэнд стал карабкаться на гигантскую дюну, хватаясь руками за пучки засохшей травы, потом пополз на четвереньках, стараясь огибать препятствия. Свет становился все ярче и ярче, танцевал в начавшем рассеиваться тумане, словно то были огоньки корабля, пляшущего на волнах. И вот наконец, пошатываясь и оступаясь, он поднялся на ступени террасы. Сквозь запотевшие стекла широких дверей он видел внутри смутные фигуры. Дернул одну из ручек, но дверь не открывалась. Тогда он закричал и забарабанил в нее кулаком. Голос звучал хрипло и, как ему показалось, еле слышно. Тени внутри задвигались, но к дверям никто не приближался. «Играют со мной в какие-то дурацкие детские игры, — подумал он, — притворяются, что не слышат». И закричал снова, громче. И ему показалось, что от этого усилия рвутся кровеносные сосуды и жилы в горле.
